кабинета.
Бухгалтерия находилась на втором этаже управления строительства, а отец работал на третьем. Но я не только поэтому решил сперва побежать к маме. Просто я знал, что она-то уж не растеряется и найдет выход из положения.
И потом... в трудные минуты мама всегда умеет взять себя в руки. 'Собраться', как говорит отец.
'Этого не может быть! - рассуждал я сам с собой по дороге. - Мама придумала все это ради того, чтобы Виктор Макарович... не уходил, не расставался с нами. Разве сможет Наливин?.. Но он согласился! А Виктор Макарович обнаружил у него голос... Наливин сам говорил. Называл учителем... Он, должно быть, не знает, что в ад попадают 'предатели благодетелей'. Люди, не помнящие добра... Но не в этом дело! Надо исправить... Пока Виктор Макарович не узнал!'
Нужен был пропуск. Я стал звонить снизу... Но телефон бухгалтерии, конечно, был занят.
И вдруг я увидел маму. Она шла как ни в чем не бывало, держа в руках пачку бумаг.
- Что случилось? - спросила она, заранее беря себя в руки.
- Вывесили приказ! Его Дирдом написал... Художественным руководителем будет Наливин!
- Что? Что?!
- Наливин... Он согласился! Дирдом ему объяснил, что это хорошо для афиши. А Виктора Макаровича... мы обманули.
- Не повторяй моей обычной ошибки. Не паникуй раньше времени!
На самом деле мама никогда не впадает в панику. Просто в последнее время она все чаще стала приписывать себе то, чего я, по ее мнению, не должен был делать. Маме кажется, что до меня быстрее дойдет, если я буду знать, что она испытала эти ошибки на себе самой и сама убедилась в их ужасных последствиях.
- Надо идти к Лукьянову, - сказала мама. - У него совещание. Но это неважно. Пойдем... Ты скажешь свое мнение от имени хора!
- И папу захватим.
- Он разволнуется. А впрочем...
Отец переводил взгляд с мамы на меня, будто спрашивал: 'Правда ли это?..'
- А Лукьянов разве не знал? - уже вслух спросил папа. - Ты не говорила ему о Викторе Макаровиче?
- Говорила... Но не акцентировала на этом. Я знаю Лукьянова. У него свои принципы. Ставку надо было выбивать не ради определенного человека, тем более пенсионного возраста, а ради дела. Но ведь другой кандидатуры и не было!
- Идем к нему! - решительно заявил отец. И пошел впереди, хотя обычно в таких случаях нас за собой ведет мама.
У Лукьянова шло совещание.
- Я загляну... - сказал папа.
Секретарша как бы защитилась от него обеими руками:
- Ну, это уж на вашу ответственность!
Через минуту Лукьянов вышел в приемную.
Как я и предполагал, он был высоким, стремительным.
Лицо его было не просто приятным и открытым, как у меня на концертах, но еще и красивым. И загорелым.
- Что такое? - не здороваясь, спросил он.
- Надо вам рассказать... - начала мама.
- Это срочно?
- Да! - сказал я.
Он взглянул на меня с удивлением, но даже не спросил, кто я такой.
- Давайте!
Он распахнул дверь, которая была напротив его кабинета.
- В чем дело?
- Речь идет о художественном руководителе ансамбля, - сказала мама.
- Этот вопрос решен положительно.
- В том-то и дело, что нет!
- Как нет? Единица утверждена.
- Но персональное назначение... неверное, - продолжала мама. - Утвержден не Виктор Макарович, а другой человек.
- Ну, в такие детали я вникать не могу...
Тут произошло неожиданное: папа повысил голос.
- Нет, вы прекрасно знаете, что любой проект, любая машина состоят из деталей. И вы постоянно вникаете... Но и художественное произведение, и человеческая жизнь - все, все состоит из деталей!
- Директор Дома сообщил мне вчера, что Виктор Макарович сам решил отдохнуть. Что ему врачи запретили...
- Дебет с кредитом явно не сходятся! Он обманул вас, - сказала мама.
Отец передвинул письменный прибор на столе:
- Тот же самый директор Дома сказал, что Виктор Макарович - уже 'пройденный этап'. Это ваше любимое выражение. Но человек не может быть пройденным этапом! - Отец решительно вернул письменный прибор на прежнее место. - И вообще я должен сказать... Что значит 'пройденный этап'? Наша с вами жизнь покоится на 'пройденных этапах'. Как на фундаменте! Не надо быть строителем, чтобы знать, что без фундамента здание рухнет.
Недавно я слышал что-то очень похожее. Но Виктор Макарович говорил о книге, а отец о фундаменте. Потому что был инженером.
Лукьянов папу не узнавал.
- А я держал вас за чересчур деликатного человека. Это мне нравится!
Отца многие считают чересчур деликатным.
'Ты немного недопонимаешь', - говорит мне папа в тех случаях, когда я вообще ничего не понимаю. Например, когда он помогает мне решать математические задачки. 'Вот видишь, как у тебя все получилось!' - говорит он. А на самом деле все получилось не у меня, а у него. 'Это не совсем так', - говорит папа, когда что-нибудь совсем уж не так.
Он умеет подсказать, вроде бы не подсказывая. Так бывает и с моими задачками, и со звонками Лукьянова.
- Вот видите, как вы отлично придумали! - говорит он Лукьянову по телефону.
- Это же ты придумал, - возражает мама, когда папа вешает трубку.
- Он и без меня все это знал.
- Знал бы, так не звонил!..
И возражает папа людям так, что, кажется, он просто дополняет их собственные мысли.
А тут он почти кричал. И на кого? На Лукьянова!..
- Разве можно не ценить людей, которые уже сыграли свою роль, выполнили, так сказать, свою функцию? - продолжал папа. - Так, простите, и мать с отцом недолго вычеркнуть из памяти. Они ведь тоже выполнили свои функции: родили нас, подняли на ноги. Оглянуться назад - вовсе не значит отступить! - Лукьянов продолжал не узнавать его. - А Виктор Макарович мог бы еще долгие годы исполнять свою роль. Назвать его 'пройденным этапом'?!
- Это не я назвал, а директор Дома культуры.
Лукьянов оправдывался перед отцом.
- Виктора Макаровича я давно знаю, - сказал он, - очень давно! Я пел у него в хоре.
- Вы... пели? - переспросила мама.
- Недолго. Певцом я не стал. Так что практически это не имело значения.
- Это не могло не иметь значения, - сказал папа. - Не надо делать вид, что мы появились на свет такими же, какие мы с вами сейчас. Все имело значение! Мы часто слышим: 'Никто не забыт и ничто не забыто!' Разве это должно относиться только к военным подвигам? По-моему, ко всему доброму, что делают люди... Я это давно вам хотел сказать.
- Вот и сказали, - ответил Лукьянов.
- Но как же, если вы пели... можно было не позвонить Виктору Макаровичу? Не проверить?.. - спросил отец.
- Вы знаете, какие сейчас напряженные дни! - ответил Лукьянов. - У меня на календаре... там, в кабинете, записано: 'Позвонить Караваеву'. Хотел узнать о здоровье. В таком вот плане. Потому что директор Дома меня заверил... - Лукьянов зашагал по комнате. - Давно я не видел Виктора Макаровича. Должно быть, лет двадцать. В Дом культуры хожу главным образом на собрания. Времени нет. К сожалению... - Лукьянов остановился. - А он-то что же не мог о себе напомнить?
- Неудобно, наверно... напоминать, - сказала мама.
- У меня тоже одна голова! И в ней иногда не хватает места...
- Сердце в этом смысле гораздо вместительней, - уверенно сказал папа.
- Да, понимаю. - Лукьянов сел за стол, на котором стояли целых три телефона. Он уже не был таким напряженным, стремительным. И хотя в кабинете у него шло совещание, он как будто не торопился. - Нехорошо получилось...
- Дирдом во всем виноват! - сказал я.
- Кто?
- Директор...
- Дирдом? - Лукьянов громко захохотал. - Это мне нравится! Очень подходит... Я думаю, еще не поздно переиграть!
Лукьянов нажал на кнопку. Вошла секретарша, и он сказал, чтобы она соединила его с Дирдомом.
Я думал, что Лукьянов будет кричать на Дирдома, стучать по столу. Но он не кричал.
Не поздоровавшись, он тихо и четко произнес:
- Вы ввели меня в заблуждение. Виктор Макарович мог остаться! - Дирдом что-то ответил. - Консилиум? - Дирдом опять что-то сказал. - Сейчас у меня нет времени. Потом я вникну во все детали. А пока отмените приказ... То есть как поздно?
Дирдом что-то объяснял. Ничего больше не сказав ему, Лукьянов повесил трубку.
- В сегодняшней вечерней газете будет заметка: 'Из театра - в самодеятельность. Заслуженный артист приходит к детям!' Или что-то в этом роде, - сообщил он. И взглянул на часы. - Уже пять... Газета печатается.
