Следовательно, считать, что юридические категории и категории политической экономии составляют основу государства, значит оказаться в лагере исторического идеализма. Эта критика вытекает из элементарного марксизма. Элементарного настолько, что обыкновенный профессор права на факультете права и экономических наук университета г. Бордо, господин М. Ж. Лажюжи, может позволить себе утереть нос Троцкому в области общественного анализа. В своем сборнике «Что я знаю?», посвященном изучению «экономических систем», он начинает свое изложение на тему «коллективистской экономики», реализацию которой он видит в России, следующими словами: «Коллективистская экономика сохраняет технические характеристики капиталистической системы. Она отличается от нее только с точки зрения юридической и психологической».
Разделяя буржуазные иллюзии своих ученых коллег насчет социалистического характера современной России, г-ну Лажюжи принадлежит, по меньшей мере, заслуга в умении различать разные уровни анализа, забывая, однако, о главном, «экономическом» уровне, и мы охотно предоставляем ему право воображать, что право и психология в брежневской России совершенно иные, чем в «западных» странах. Для нас здесь важно то, что профессор начал с техники. Несмотря на все возможные оговорки в отношении этого термина, примем его, подвергнув необходимой трансформации. Вместо техники (слово, которое обозначает различные способы, используемые человеком в его борьбе с природой, а не фактическое и в определенных пропорциях применение этих способов) мы напишем: производительные силы.
Если бы нам теперь было необходимо дать материалистическое определение «основ СССР», мы бы не написали необдуманно во втором столбце, посвященном вопросам права: «национализация земли, крупной промышленности, монополия внешней торговли». Мы сохранили бы полное спокойствие по отношению ко всем политическим иллюзиям и столбец, посвященный производительным силам, начали бы словами: современная развивающаяся промышленность, осуществляющая серийное производство и использующая ассоциированный труд на предприятиях продающих и покупающих товары. Если бы мы добавили при этом: обработка земли, осуществляемая, частично, государственными предприятиями, а по большей части предприятиями кооперативными, которые продают свою продукцию государству и в которых индивидуальный производитель имеет личный земельный надел в своем неограниченном пользовании, мы правильно бы определили «основы» русского государства. Это дало бы нам картину постоянно растущего пролетариата и неизбежного исхода населения из сельской местности. И если бы мы не знали к какой исторической категории отнести понятие «государственная собственность», мы должны были бы проанализировать политику правящей партии: борьба за мировую революцию или борьба за развитие национальной экономики? Ответ на этот вопрос позволил бы нам прийти к окончательному выводу: политическая власть пролетариата в развивающейся капиталистической стране или политическая власть накопителей капитала.
Однако Троцкий действует иначе. Что ему кажется определяющим в России - это комплекс юридических и политико-экономических мер, которые составляют «пролетарский фундамент государства»: пока не осуществляется возврат к частной собственности на основные средства производства, пока осуществляется планирование, невозможен, полагал Троцкий, «возврат» к капитализму.
Беда, однако, в том, что из него никогда не «выходили», в рамках одной России это невозможно, и что экономические мероприятия, осуществленные большевиками, а позже сталинское планирование, провозглашенное Троцким как победа, были полностью совместимы с капитализмом. В то время, правда, подобные меры еще не были приняты ни одной страной. Сегодня (и хотя, безусловно, не опыт, но именно теорию можно считать источником истины в этой области) практически все они (за исключением национализации земли) осуществлены теми или иными государствами, рожденными в конце второй мировой войны вследствие советской оккупации или вооруженной борьбы за национальную независимость. В сущности, речь идет о мерах государственного регулирования экономики в той мере, в какой это регулирование совместимо с законом стоимости.
Монополия внешней торговли имеет целью запретить частному капиталу непосредственно вступать в контакт с заграницей. Весь обмен должен проходить через руки государства, которое стремится, таким образом, стать универсальным торговцем. В своих «Экономических новостях» Преображенский подробно объясняет как можно таким способом, в целях накопления в государственном секторе экономики, взимать дань с крестьянства экспортирующего зерно. В данном случае эта мера санкционирует борьбу мелкого капитала против государственного и победу последнего. Кроме того, запрещая каждому государственному предприятию вступать в контакт с заграницей на свой собственный счет, эта мера защищает планирование, которое без нее немыслимо, а заодно благоприятствует появлению разделения труда в национальном масштабе и становлению развитой и сбалансированной промышленности. Столь авторитетный западный наблюдатель как г-н Самюэль Пизар, бывший советник президента Кеннеди, не строит себе никаких иллюзий насчет «рабочего» или «социалистического» характера монополии внешней торговли. Рассматривая все неудобства, которые эта мера представляет для развития американской торговли, оплакивая всю бюрократическую неповоротливость этой системы, он, однако, не видит в ней никакого «социализма», а только протекционистскую меру русской промышленности против американских конкурентов. Безо всякого почтения перед ухищрениями троцкистов, он пишет: «Государственная торговля не является советским изобретением. Ее истоки восходят к итальянским городам средневековья. Она не является больше достоянием коммунистического мира» («Оружие мира»). Социализм - есть упразднение торговли и к социализму можно двигаться только ограничивая торговлю. В настойчивом осуществлении монополии внешней торговли в России, в падении которой троцкизм увидел бы попытку «поворота» к капитализму, мы видим только поддержку энергичной политики накопления капитала в руках государства.
Национализация, вторая опора рабочего государства, также является мерой полностью совместимой с господством капитала, иногда даже абсолютно необходимой для его сохранения и которая не содержит в себе ни грамма социализма. Это всегда было ясно для марксизма. Экспроприация отдельных капиталистов и акционерных обществ в пользу государства - это мера к которой ведет все развитие современного капитализма и которая настоятельно необходима во всех ведущих странах, особенно в военный период. Социализм, который представляет из себя разрушение пролетарской диктатурой всех рыночных отношений благодаря установлению плана в физических единицах, есть полная противоположность этой экономической политики, которая стремится преодолеть рыночную анархию с помощью железной руки государства, но которая, однако, ее сохраняет. В России времени НЭПа большевистская партия пыталась контролировать рыночные механизмы и, по мере возможности, организовывать экономическое развитие капитализма, не теряя и для того, чтобы не потерять экономическую власть, потому что продолжение политики реквизиций или простой экономический застой привел бы к немедленной крестьянской контрреволюции. Национализация крупных предприятий никоим образом не уничтожила их капиталистического характера, потому что экспроприация капиталистов, даже если она осуществлена диктатурой пролетариата, не может на следующий же день полностью изменить характер производственных отношений, а может лишь начать разрушение тех отношений, которые были унаследованы от капитализма: а ведь в России, если национализация и устранила частных собственников, она, тем не менее, должна была служить не разрушению капиталистических производственных отношений (что было бы возможно только в случае победоносной революции в Европе), а их развитию.
Вообще говоря, не экспроприация капиталистов стоит в центре коммунистической доктрины, для которой классы есть следствие существования определенных способов производства, а разрушение экономического механизма, порождающего эти классы. Маркс повторял это всю свою жизнь, даже если сегодняшние торжествующие контрреволюционеры пытаются сдать в архив требование отмены наемного труда, чтобы подменить ее чисто капиталистической мерой, национализацией основных средств производства и обмена. И Энгельс блестяще доказал, что централизация капитала в руках государства есть тенденция, к которой стремится капитализм, и что подобная централизация совершенно чужда социализму, даже если она и является его непосредственным преддверием:
«Но ни переход в руки акционерных обществ, ни превращение в государственную собственность не уничтожают капиталистического характера производительных сил... . Современное государство, какова бы ни была его форма, есть по самой своей сути капиталистическая машина, государство капиталистов, идеальный совокупный капиталист. Чем больше производительных сил возьмет оно в свою собственность, тем полнее будет его превращение в совокупного капиталиста и тем большее число граждан будет оно эксплуатировать. Рабочие останутся наемными рабочими, пролетариями. Капиталистические отношения не уничтожаются, а, наоборот, доводятся до крайности, до высшей точки».
Что касается национализации земли, то она, конечно, является мерой радикальной, но радикальной буржуазной мерой, за которую ратовал уже Риккардо, и которая имеет цель полностью уничтожить монополию земельных собственников. В мае 1917 г. Ленин еще раз напоминает об этом: «Может ли большинство крестьян в России потребовать и ввести национализацию земли? Несомненно, да. Есть ли это социалистическая революция? Нет. Это
«Планирование» является третьим столпом рабочего государства согласно троцкистской теории, столпом, тщательно охраняемым жалкими церберами, которые истошно вопят против «сталинской бюрократии» всякий раз, когда она делает вид, что хочет «разрушить планирование». Следует отметить, что Троцкому потребовалось немало героизма, чтобы признать введение планирования (осуществленное правительством Сталина в 1929 году после подавления всего, что могло оставаться интернационалистского в том, что осталось от большевистской партии) одним из «главных завоеваний Октября». Немало героизма, это, впрочем, не совсем точно: следовало бы сказать немало слепоты. Полагая, что защищает все, что осталось в СССР пролетарского, несмотря на диктатуру бюрократии, он, на самом деле, пел дифирамбы устряловской контрреволюции. В одной из глав «Преданной революции», многозначительно озаглавленной «Что достигнуто?», он писал: «С господами буржуазными экономистами спорить более не о чем: социализм доказал свое право на победу не на страницах «Капитала», а на хозяйственной арене, составляющей шестую часть земной поверхности; не языком диалектики, а языком железа, цемента и электричества». Контрреволюция победила и в этой плоскости: троцкистское течение, которое полагало, что борется с ней, было, фактически, подчинено ею и также принялось воспевать планирование, рассматриваемое как социалистическое. В действительности же, в России никогда не было ничего иного, кроме простого чистокапиталистического планирования.
Высокие темпы роста в ходе первых пятилеток были не результатом чудодейственных (?) рецептов планирования, которое обладало, якобы, свойством заставлять чудесным образом заводы вырастать из-под земли, а результатом стремительного рывка молодого капитализма, стартовавшего с очень низкого уровня. Впрочем, темпы экономического развития были более высокими в 1922-26 годах без какого-либо планирования, чем в ходе выполнения первого пятилетнего плана. Затем, как и в экономике любого капиталистического государства, независимо от чьей-либо планирующей воли, темпы стали постоянно уменьшаться, вплоть до второй мировой войны. После выхода из этой омолаживающей бани, помолодевшая, как и, пусть и в разной степени, все капиталистические страны, Россия постепенно еще более замедлила свое развитие, с тем, чтобы познать сегодня темпы экономического роста ниже, чем у Японии и Германии, тайну, которая лишает голоса запоздалых защитников деформированного рабочего государства. «Превосходство» советской общественной формации исчезло из их официальных заявлений.
Однако, в высшей степени важно отметить, что более быстрые темпы роста русской экономики в течение более длительного периода, не засвидетельствовали бы, на наш взгляд, ничего другого, как только более мощный характер взлета молодого русского капитализма.
Сегодня, (в 1972 г.) жалкие ухищрения официальной пропаганды русского империализма способны вызвать лишь улыбку. В январском номере «Советских исследований» можно найти следующее триумфальное утверждение: «Темпы промышленного роста страны Советов намного превышают темпы развитых капиталистических стран, таких, как Соединенные Штаты или Великобритания». Наши русские ученые просто обязаны были «забыть» о Германии и Японии, для того, чтобы продать свой идеологический товар в качестве «научного».
Никто не знает лучше чем сами русские «бюрократы», что они не управляют производством: пятилетний план первых лет индустриализации (затем перешли к семилетнему плану и к плану с неопределенными сроками) подразделялся на пять годовых планов, которые, в свою очередь, сами включали в себя планы квартальные, региональные и т.д. ... с тем, чтобы они в любой момент могли быть пересмотрены. А почему план должен быть пересмотрен? Потому что экономическая машина, движимая капиталистическими противоречиями (капитал есть движение различных капиталов, пишет Маркс во втором томе «Капитала») не подчиняется государству. Потому что планирование является не средством для ликвидации денег и классов, но обычной экономической политикой.
Правительство Сталина само дало (имеющий уши да слышит!) самое великолепное опровержение своих социалистических претензий, когда выдвинуло лозунг, этот крик души, полный волюнтаристского неистовства: пятилетку - в четыре года! Смысл коммунистического планирования (как на низшей, так и на высшей фазе коммунизма) заключается в ликвидации противоречия между общественным характером производства и частным (посредством отдельных предприятий) характером присвоения. Следовательно, его цель - производить точно по потребностям. Производитель, при этом, не является более эксплуатируемым, никакой «экономический закон» не стоит более между обществом и природой, между его одушевленными и неодушевленными субъектами, производство функционирует без перебоев и без спешки, с регулярностью садовника,копающего свои грядки, выполняя свою задачу без особых усилий.
