— В смысле? — насторожился Стыров. — Стихами, что ли, говорю?
— Да нет, он в одном из писем сказал, типа, что презирает свое отечество с ног до головы, но ему неприятно, если иностранцы разделяют такие мысли.
— Знаешь что, пушкинист, — улыбнулся Стыров, — ты эти слова почаще своим подопечным цитируй. Хотя бы тем, кто знает, кто такой Пушкин. Что у нас с атрибутикой?
— Все есть. Книги, нашивки, наклейки.
— А вот это ты видал? — Стыров протянул листок, распечатанный из Интернета, на котором чернело фото нарукавной нашивки «GIVE RACISM THE BOOT». — Смотри, любой может заказать. Сто тридцать рэ за штуку.
— Дай расизму пинка? Интересно! А что Петренко говорит?
— Он не говорит, он выполняет. Продавца уже нашли. Вот адрес. Пошли ребят, чтобы скупили все и еще закажи штук двести. Нет, лучше триста. Нам скоро все это очень пригодится.
— Значит, начинаем новый этап? — обрадовался Трефилов. — Отлично! А то скука смертная!
Какая огромная, оказывается, у нее квартира! Валентина шатается из угла в угол, подбирая с пола невидимые соринки. Бимка, тихонько поскуливая, телепается за ней. Господи, как все изменилось, и как быстро! Еще месяц назад они друг об друга стукались! Катюшка вечно приводила кого-нибудь из подружек, девчонки весело хохотали или баловались вот тут, в большой комнате, на ковре. Ванечка вечно их щипал и шлепал, чтоб не приставали с глупыми вопросами. Бимка носился как оглашенный и тявкал как самый счастливый из псов. Валентина, устав от шума и гама, частенько прикрикивала на детей, чтоб угомонились.
А сейчас…
— Бимка, хоть ты погавкай, чтоб не как на кладбище, — просит она. — Ни Катюшки, ни Ванечки, одни мы с тобой…
Как так вышло? Почему? Разве многого она от жизни хотела? Самую ведь малость — чтоб дом был, как у всех, чтоб муж, дети. Она и замуж-то за Романа пошла от безысходности и бедности. А еще из страха, что без мужика в доме сына не поднимет. Конечно, к Роману никакой любви не было, во всяком случае, рядом с Аликом он и не стоял. Но от судьбы не уйдешь. Роману уже за то благодарность, что Алика ждать перестала. Или просто время прошло? Семь лет все-таки, срок..
Намучались они с Ванечкой, не приведи господь! Родственники из деревни ничем помочь не могли, а она, после того как в ее лаборатории перестали платить зарплату, совсем без работы осталась. Сначала мыла спортзалы в трех школах, потом повезло, стала химию в старших классах вести. И вела бы дальше, была бы учительницей, да тут старый знакомый фирму свою открыл, деньги хорошие обещал. Она, дура, и клюнула. И даже пару раз успела ту обещанную зарплату получить. Деньги были просто огромные! Новый диван тогда купили, холодильник, машинку стиральную, из коммуналки в однушку переехали. Тут фирму и прикрыли. Хозяин за границу сбежал. А всех работников чуть ли не год по всяким прокуратурам таскали. Ох, как Валентина боялась, что ее посадят! Как же тогда Ванечка? За Романа тогда ухватилась как за спасение…
Вот за что он Ванечку так не любил? Поначалу ведь признавал, усыновил даже. И что, Ванечка плохим сыном оказался? С чего ненависть в их доме поселилась? Как Катюшка родилась, так все и переменилось. Ванечка даже из дому сбежать пытался. Она тогда много с ним разговаривала, убеждала, и он все понял! Пообещал мать не огорчать. И ведь все выполнил! За полгода лучшим учеником в классе стал.
Учителя нарадоваться не могли: на уроках сидит смирно, на переменках домашнее задание повторяет. И дома… Примчится из школы — и сразу: «Мам, что помочь?» Золото, а не ребенок, а Роман его терпеть не мог. Иногда, она же это видела, даже специально натыкался на мальчишку, будто это и не ребенок, а пустое место.
Ну и Ваня платил ему тем же, только глаз никогда не поднимал. У него с тех пор и привычка — смотреть на кончики собственных ног.
Нет, мальчик очень старался, чтоб в доме мирно было. Сидит за уроками не вставая. Валентина ему: сынок, сходи погуляй, а он голову поднимет: не могу, не все еще выучил.
— Да ладно, — улыбнется Валентина, — сколько можно? Уже наизусть знаешь!
— Не все, — по-взрослому отвечает он. — Не хочу на уроке дергаться, что меня спросят.
Она сама никогда столько времени за учебниками не проводила, раз-два и все. А у Ванечки мозги совсем другие. Валентина сразу обратила внимание, что по этой части сын пошел не в нее. Механическая память просто потрясающая, это да. Что страницы из учебников — целиком, что формулы, что теоремы, что стихи. Пару раз прочитал — и намертво! Она только потом сообразила, что именно намертво, как неподъемные камни. А распорядиться заученной информацией или понять, про что она и как одно связано с другими, Ванечка никак не умел.
— Сынок, ты подумай, — просила Валентина.
И тут же сама о своей просьбе жалела: мальчик мучительно застывал, краснел, терялся, то есть впадал в ступор. Ни рассуждать, ни анализировать так и не научился. Обделила его природа этой способностью! Валентина сначала переживала, а потом успокоилась, потому что поняла: в школе этого никто и не требует! Наоборот. Выучил, оттарабанил — молодец!
— Ванюш, а чем ты на уроках занят? — как-то спросила она. — Ну, пока учителя с двоечниками воюют?
— Мечтаю, — простодушно ответил мальчик.
— О чем?
— Как Роману отомщу, когда вырасту!
И рассказал, что отчима можно расстрелять из автомата Калашникова, подсыпать ему яду, толкнуть под машину…
Конечно, Валентина решила, что сын шутит, не может же восьмилетний парнишка мечтать о мести серьезно! Даже посмеялась над его черным юмором.
— Ты книжку с собой на урок бери, — посоветовала. — Спрячь под парту да читай.
— Не хочу, — равнодушно отозвался сын. — Я все время забываю, что в начале было. А целиком книжку выучить не выходит…
Нет, Ванечка рос очень добрым, грех жаловаться. Катюшка, собственно, на его руках выросла. Поначалу Валентина очень потешалась, видя, как старший сын боится дотронуться до маленьких ручек и ножек, чтоб не сломать. Ванечку даже иногда тошнило, когда сестренка какалась в пеленки, но как только девочка начала ходить и кое-что соображать, все изменилось! Старший брат, а не мать или отец, стал для нее самым главным человеком. И что удивительно, она для Вани — тоже. Дочка засыпала, только если ее укладывал Ваня. Ела, если ее кормил Ваня. Тихонько сидела в своей кроватке и сосала палец, пока он делал уроки. Ревела, если брат вдруг задерживался. И Ванечка со всех ног торопился домой, чтоб повидаться с сестричкой. Рисовал ей картинки, складывал из кубиков дома, даже играл в куклы.
Валентина нарадоваться не могла, глядя на своих замечательных детей, а Роман именно тогда стал ненавидеть Ванечку еще больше. За что?
Скандалы возникали совершенно на пустом месте! Вот тогда…
Дочка только-только начала произносить внятные слоги, и Роман, вернувшись с работы, стал просить привычное: «Катенька, скажи 'папа'!» И так раз сто подряд. Катька поначалу слушала, давая себя целовать и тискать, а потом вдруг резко оттолкнула отца, сказала громко и внятно: «Ваня!» — и потопала к брату. Забралась к нему на колени, вцепилась ручонками в шею и гордо произнесла еще раз: «Ваня!»
Валентина умилилась, обрадовалась: какая малышка умница, как братика любит! А Романа чуть от злости не разорвало. Вскочил как укушенный, и через секунду входная дверь — бабах!
Вернулся вроде не такой злющий, как уходил. Позвал дочку, показывая мохнатую игрушечную собаку. А Катюшка не услышала, они как раз с Ваней баловались на ковре. Роман в комнату влетел, малышку за руку как рванет, подхватил и ну трясти, как куклу:
— Я тебе отец или кто?
Катька разревелась, не то от боли, не то от испуга. А потом изловчилась и как куснет отца за щеку! Тот от неожиданности ее из рук выпустил, она — шмыг к Ване, как в укрытие. Роман вообще озверел! Дочку у Вани выхватил и давай по попе шлепать!
— Отвечай, когда отец зовет! — Раз по попе. — Прибью сучку! — И еще раз, еще…
Катька орет, Ваня застыл как вкопанный. Валентина тогда первый раз на мужа голос повысила, отобрала девочку, унесла успокаивать.
Ночью, когда дети уже спали, они с Романом поругались. Так серьезно — тоже впервые. И было из-за чего! Роман вдруг стал говорить, что Ванечку надо отправить в деревню. Или сдать в интернат для дебилов.
— Какой он дебил? — возмутилась Валентина. — Он же отличник!
— Он девчонку против меня настраивает! — брызгал слюной Роман. — Чтоб я свою родную дочь пальцем тронул? Это все он. Смотрит как звереныш, того и гляди, кинется и зубами в горло вцепится! Он нас всех ненавидит! И Катюшку тоже. Сделает с ней что-нибудь — глазом не моргнет!
— Ты что, — ужаснулась Валентина, — сдурел? Он ее больше всех любит!
— Притворяется! Он же псих!
— Сам ты псих! — обиделась она за сына.
А Роман этого уже не стерпел и со всего маху и влепил ей пощечину.
Конечно, утром пришлось прикрывать распухшее лицо, чтоб сын не увидел, а Ванечка вдруг спрашивает:
— Это Роман тебя? За что? За меня?
— Да что ты, сынок, — заторопилась она. — Роман, он же мухи не обидит! Это я в темноте об косяк ударилась. Пошла ночью пить, вот и…
— Я все слышал, — не дал развиться ее вранью Ваня. — Сначала он Катьку побил, а потом тебя. Вырасту — убью!
— Ты что такое говоришь, сынок? — Вот тогда Валентина по-настоящему испугалась, вспомнила, что он ей накануне говорил про свои странные мечты, значит, не шутил. — Он же о тебе, как отец, заботится, обеспечивает.
— Все равно убью, — пообещал Ваня. — За тебя и за Катьку. Чтоб знал.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Оказывается, наблюдать за самим собой сверху очень интересно! Он же никогда не видал, как во время секса они с Алкой выглядят со стороны! А тут типа порнушку смотришь. Алка стонет, спину выгибает, будто мостик делает, а он сам как заведенный! И вдруг картинки начинают странно расплываться. Натекают одна на другую, как молоко, разлитое по столу. Перемешиваются. То вдруг вместо Алки под Ваней оказывается ее бабка — вот жесть! — и извивается и орет утробно и зычно: «Давай еще! Не останавливайся!» То Алка превращается в маленькую Катьку и Катькиным же голосом просит: «Возьми меня на ручки, у меня ножки устали!» А когда Ваня поднимает ее на руки, Катька вдруг крепко охватывает его поперек туловища длинными ногами и начинает ерзать на нем, как всадник на лошади. «Ты что, нельзя, — ужасается Ваня. — Ты еще маленькая и потом — сестра!» Но Катька не слушает, улыбаясь особенной Алкиной улыбкой, оттягивает ворот футболки, обнажая грудь, а белья на этом месте она вообще никакого не носит, чего носить, если и грудь еще даже расти не начала, так, розовые прыщики, и требовательно притягивает к груди Ванину голову: «Поцелуй!»
— Сдурела? — возмущенный и злой Ваня сбрасывает с себя невменяемую от страсти сестру, та шлепается на пол и, слава богу, все-таки оказывается Алкой.
«Во, бред!» — облегченно выдыхая, сам себе поражается Ваня. Оглядывается по сторонам и все понимает.
Оказывается, он снова парит под высоким потолком. Даже выше того круглого многолампового светильника, что жег глаза в самый первый день.
Правда, это не та, знакомая палата, где он провел последние дни. Хотя эта тоже знакомая, но не та. Внизу две кровати. На них — два тела. Между телами протянуты какие-то трубки,
