Ваня аж захлебывается от такой замечательной картины и тут же еще раз клянется, что, пока отец не вернулся, ни мать, ни сестру он в обиду не даст. И если Роман поднимет на них руку еще раз, то он его точно убьет!
Позвонила жена и предупредила:
— Не задерживайся, помнишь, сегодня к нам дети придут.
Из всех «детей» — дочери, зятя и внука — Зорькин рад был только десятилетнему Сашке. Соскучился. Отношения с дочерью у Зорькина держались прохладные, с зятем и таких-то не существовало. Танька выскочила замуж рано, в восемнадцать лет, за своего школьного учителя, конечно же при полном несогласии Зорькина. Но и не выходить было нельзя — в ее животе уже брыкался Сашка. То есть на всем том, о чем мечталось Петру Максимовичу для единственной дочери — учеба, карьера, семейное благополучие, — пришлось нарисовать жирный крест. Кто виноват? Конечно, зять! Совратил ученицу, мало того что старше на десять лет, так еще и нищий! Какая зарплата у учителя истории?
Чуть позже, правда, зять реабилитировался: и институт Татьяна окончила, и сам он из школы ушел, создав и раскрутив реставрационную фирму. Но трещина в отношениях между семьями так и не затянулась. Встречались редко, только по дням рождения или другим семейным датам, и по внуку Зорькин очень скучал. А теперь вот Сашку отправляли учиться в Лондон, в какую-то престижную школу. Послезавтра внук уезжает, поэтому сегодня вроде как проводы. Супруга с утра колготилась на кухне, стряпая любимые Шуркины эклеры.
По пути домой, выполняя наказ жены, Зорькин заскочил на Торжковский рынок за фруктами. Ему как раз взвешивали медовые нарядные груши, когда сзади послышались какой-то шум, женский крик «скотина» забористый басистый мат и треск ломающегося дерева. Обернувшись, Петр Максимович увидел под ногами в проходе яркую россыпь яблок, мандаринов, слив, винограда. Часть фруктов оказалась уже втоптана в бетонный пол, практически размазана. Покатый прилавок, на котором все это великолепие теснилось минуту назад, валялся рядом, разломанный на две части.
— Что случилось? — недоуменно поинтересовался следователь у продавщицы, которая завешивала груши.
— Не видите, что ли? — Она кивнула головой в глубь прохода, по которому удалялись трое крепких парней. Зорькин мгновенно отметил одинаковые высокие ботинки с заправленными внутрь брюками, короткие черные куртки и бритые, посверкивающие под лампами дневного света затылки. — Бандюги эти опять развлекаются! Каждый день одно и то же! Пройдут по ряду, потом убытку на пару тысяч!
— А милиция что? Есть же на рынке охрана?
— Охрана есть, толку нет. Они сами их боятся. Мне на прошлой неделе почти три штуки выкладывать пришлось! Как раз клубнику привезли, так они ее по полу просто растерли!
— Странно, — почесал лоб Зорькин. — К вам-то они что пристают, вы же — русская.
— А хозяин-то азербайджанец! Вот они нас и учат, чтоб мы на инородцев не работали. А как не работать? Детей кормить надо!
Домой Петр Максимович пришел мрачнее тучи, даже с любимым внуком общался чуть ли не через силу, хорошо, никто из домашних на него особого внимания не обращал, нашлись дела поважнее.
— Ну что, Шурик, бросаешь Родину, — печально пошутил Зорькин, обнимая внука, — уезжаешь в Англию.
— Папа говорит, там образование лучше, — серьезно доложил Саша. — А сейчас без образования никуда.
— Конечно, там лучше, — кивнул Зорькин. — Там учителя свою профессию не бросают, в бизнес не уходят.
— Папа, перестань, — попросила дочь. — Сколько можно?
— А чего мне переставать? — удивился глава семьи. — Зачем пацана от дома отрывать? Частных школ, если деньги девать некуда, и у нас полно!
— Да не в школе дело, папа, — махнула рукой дочь. — Страшно у нас жить стало. Боюсь я за него. Смугленький он у нас, чернявый, и фамилия, сам знаешь, не Иванов.
— Это да, — хмыкнул Петр Максимович. — И даже не Зорькин. А мог бы и деда фамилию носить.
— Моя фамилия ничуть не хуже вашей, — спокойно сказал зять. — Гехтманы при Петре тут обосновались. А потом, на наших улицах давным-давно бьют не по фамилии, как вы знаете…
— Жалко Шурика-то, — вступилась жена. — Как он там один? Маленький еще. Может, через годик бы, через два…
— Через год-два поздно будет, — пояснил зять, — у него уже и так от нашего образования мозги набекрень. Чем дольше живу, тем больше соглашаюсь с Марией Кюри, что детей лучше сразу топить, чем отдавать в современные школы.
— А что же вы, Валерий, там не остались, чтоб изнутри систему образования подрихтовать? — ехидно воззрился на зятя Зорькин. — На большие деньги потянуло? И как, помогает? Сына приходится за границу отправлять.
— Это запрещенный прием, Петр Максимович, — нахмурился зять. — Вы же знаете, почему я ушел.
Конечно, Зорькин знал, правда, никогда не относился к доводам зятя серьезно, считая их гнилой либеральной блажью. И вдруг…
Что сказала дочь? Его внук смуглый и черноволосый — и что? Зорькин и сам, пока не поседел, был как цыган из табора, даром что чисто русский.
— Таня, что ты такое говоришь? — подался вперед он. — Сашку кто-то обижает?
— Как сказать, — пожала плечами дочь. — В школе уже пару раз старшеклассники жиденышем назвали, предложили в Израиль сматываться.
— П-почему в Израиль? — глупо заикаясь, спросил Зорькин. — Он же не…
— Кто там разбирается, пап? — отмахнулась Татьяна. — Это же как чума, в городе что ни день либо драка, либо убийство. А Сашкин лицей не на Луне находится.
— Папа-то это самое дело расследует, — похвасталась жена. — Ну, убийство девочки.
— Зачем ты? — укорил ее Зорькин, но две пары внимательных глаз — дочери и зятя — уже вопросительно уставились на него. Хорошо, внук увлеченно болтал по мобильнику и ничего не слышал.
— И как? — наконец, спросил зять. — Кто убийцы? Скинхеды? Подростки? Лет шестнадцати-семнадцати?
— Точно, — кивнул Зорькин. — Откуда такая проницательность?
— Вы, Петр Максимович, наверное, и не помните тот наш спор, после которого мы больше года не разговаривали? — Зять взглянул на него серьезно и грустно. — А я вас еще тогда предупреждал, что лет через пять—семь в стране вырастет поколение фашистов. Вы мне тогда за эти слова в лицо компот плеснули, точно как Жириновский Немцову.
Зорькин вспомнил. И тот страшный, чуть ли не до мордобоя, спор, и крики жены с дочерью, пытавшихся растащить сцепившихся мужчин, и плач перепуганного внука, и тот самый вишневый компот, выплеснутый в лицо зятю от бессильной злости. Так ясно вспомнил, будто это случилось вчера.
Именно тогда зять сообщил о своем решении уйти из школы. И сказал он… Зорькин даже испариной покрылся. Да, именно так и сказал, что не хочет участвовать в реабилитации фашизма на государственном уровне…
Зять приводил примеры из новых школьных учебников, в которых Советский Союз, победивший во Второй мировой, называли агрессором и ставили знак равенства между Сталиным и Гитлером.
— Почему, — кричал зять, — почему учителям рекомендуют разоблачать преступления Сталина и замалчивать зверства фашистов? У педагогов крыши сносит! Как детей учить? Из генерала Власова, отщепенца, убийцы, делают главного героя войны, спасителя нации! Это из человека, который сказал, что Россия может быть побеждена только русскими! Гиммлер — понимаете, Гиммлер! — назвал его «подмастерьем мясника», Деникин, злейший враг Советов, отказался служить у него начальником штаба, обозвав его предателем, а мы должны убеждать детей, что Власов — герой?
Зою Космодемьянскую объявили психически больной, потому, дескать, она и не стала служить немцам! Про Курскую битву и Сталинград — в учебниках два слова, о сражении под Москвой — полстрочки. Кто Вторую мировую выиграл? Американцы? А Советский Союз — поработитель европейских демократий? Как вы не понимает, — неистовствовал Валерий, — мы же сами, собственными руками, создаем моду на фашизм! Что вырастет из тех детей, кто сегодня по этим учебникам историю изучает?
Конечно, Зорькин тогда зятю не поверил. Более того, обвинил в клевете и злопыхательстве, закончилось все тем самым компотом…
— Валера, — поднял голову Зорькин, — ты прости меня за тот срыв. Стыдно. Сам-то следишь, что сейчас в школе преподают?
— Слежу, — насупился зять. — Потому и Сашку в Англию отправляю.
— Ну не все же так плохо, — почти обреченно промямлил Зорькин. — Над этим моим убийцей показательный процесс будет, скрывать опасность скинхедов никто не собирается. Наоборот, на государственном уровне…
— Не верю я в это, Петр Максимович, — ясно поглядел ему в глаза Валерий. — На государственном, как вы говорите, уровне религиозного философа Ильина цитируют! И кто? Генеральный прокурор!
— Ну цитируют, — кивнул Зорькин, совершенно не зная, кто такой Ильин. — Православие возрождают, вот и цитируют.
— Да при чем тут православие? — Зять вскочил, нервно заходил по комнате. — Ильин, когда жил в Германии, открыто поддерживал нацистов! И именно с точки зрения православия оправдывал уничтожение евреев! Про «Лигу Обера» слышали, наверно? Так вот, «Русский институт» Ильина в ней состоял! То есть философ не гнушался и сам в терроре участвовать. А мы его за государственный счет да с почестями перезахораниваем в России! Это — что?
— Ну… — Зорькин растерялся, — ошибки у каждого могут быть…
— Ошибки? Даже большевики черносотенцев расстреливали, а мы их теперь героями представляем! Вам-то, наверное, такие имена, как Михаил Меньшиков и Иоанн Восторгов, ничего не говорят?
— Нет, — согласился Зорькин, — а кто это?
— Вожди и идеологи черносотенцев, теперь герои нашего времени.
— Ну, знаешь, у вас, историков, как и у них, юристов, на два ученых три мнения, — попыталась разрядить обстановку хозяйка дома.
— При чем тут историки? — горько вздохнул зять. — Романы Виктора Суворова такими тиражами издаются, что никакому Ключевскому не снилось! А в них очень убедительно доказывается, что Гитлер — правильный пацан, практически повзрослевший Мальчиш-Кибальчиш. Книги Гитлера и Муссолини — на каждом лотке. Гуру наш от кино, Сокуров, фильм о фюрере снял — «Молох», — не смотрели? Так после этой эпопеи несчастного Адольфа даже пожалеть хочется. Случайность? Спросите у своих скинхедов, смотрели ли они это кино, увидите, слюной от восторга брызгать будут, наверняка в план теоретической подготовки входит!
— Спрошу, — мрачно и холодно пообещал Зорькин. — Не хочешь ли ты сказать, что фашизм в стране насаждается сознательно?
— А вы меня голосом не пугайте, Петр Максимович. Я не зря в Копенгагене филиал фирмы открыл. В любой момент могу вернуться на родину предков. Мне в Четвертом рейхе жить как-то не хочется.
— Это ты о России так? — У Зорькина даже дыхание перехватило.
— Именно, — кивнул зять. — Или вы действительно считает, что вся эта нечисть сама собой наружу повылезала? Да ее за уши тянут! Это же азбука! Социальное расслоение в стране гигантское, рванет — никому мало не покажется! Значит, надо сделать этот взрыв растянутым по времени, чтоб не разнес все к чертям, и, главное, строго направленным. Самое простое и действенное — показать реального врага. Кавказца, таджика, мусульманина, иудея. Вот он, изверг! Вот кто мешает вам жить богато и счастливо! Вот из-за кого все ваши беды! А почему он враг? Да потому, что не такой, как ты! Носом не вышел. Или цветом кожи. Как с первой чеченской началось, так и катится.
— Ну уж ты так-то не преувеличивай, Валера, — робко вставила теща. — Кто людей сознательно стравливать станет? Это время у нас такое… сложное… Просто пережить надо, и все наладится.
— Да не наладится! — выкрикнул зять. — В том-то и дело, что само ничего не наладится! Когда Гитлер к власти пришел и стал своих бывших соратников отстреливать, те, кто успел
