— Да-а… А хороший мужик был.
— Точно.
Царев поставил пустую кружку на прилавок и взял другую — пена в ней уже осела и почти не оставляла следов на усах и бороде Царева.
— Точно, — повторил он, засунув в рот папиросу. Деньги у Царева, так же, как и у Куйбышева, водились, но курил Саша Царев исключительно «Беломор». То ли по привычке, оставшейся со студенческих голодных времен, то ли находя в этом некий особенный шарм. — Мужик был классный. Умничал только слишком. Вот и остался один.
— Ага. Главное — не умничать, — кивнул Ихтиандр. — Главное — чтобы костюмчик сидел. О, гляди! По нашу душу, вроде.
К пивному ларьку, пристально оглядывая небольшую очередь, толпившуюся окрест, приближались двое милиционеров. Осматривали-то они всех, стоящих в ожидании опохмелки, или уже вкушающих целебный напиток, но траектория их движения была направлена прямо к Цареву с Куйбышевым.
— Ну е-мое, — разочарованно протянул Царев. — Будет покой в этом городе или нет? Дадут нам пива выпить как людям, или что?
— Не боись, — успокоил друга Куйбышев. — Разберемся.
— По улице шла мерзость, — тихо сказал Царев. — И не видна в толпе. Одета ли по моде, одета ли как все…
— Да… Костюмчики, конечно, подкачали… Я все не понимаю, почему им форму по росту не подбирают? Специально, что ли?
Форменные брюки милиционеров были, мягко говоря, коротковаты. Впрочем, это не являлось исключением из правил. Брюки любого из милиционеров, находящихся на улицах Ленинграда в 1983 году открывали для всеобщего обозрения милицейские лодыжки.
— И рубашки у них говенные, — сказал Ихтиандр. — Ни одна баба на мужика в таком наряде не западет.
— Ну да — не западет. А то они все без баб?
— А кто западет — это и не баба вовсе. Это уж совсем надо быть… Не знаю кем. Посмотри, клоуны просто. Брючки маленькие, ботиночки бесформенные… Уроды, одно слово.
Милиционеры, подойдя к ларьку поближе ускорили шаг и, вероятно, услышав последние слова Куйбышева, как-то оттерли Царева и нависли над Ихтиандром с двух сторон.
— Документы! — бесцветным, но не предвещавшим ничего хорошего голосом произнес один из них, с сержантскими погонами на болтающейся мешком голубой рубашке. На красном лбу постового выступили капли пота, фуражка съехала на затылок, открывая плоское, невыразительное, какое-то белесое лицо.
«Ну и рожа, — подумал Царев. — Явно, сволочь комсомольская… Принципиальный гад. Из этих, идейных. Таких не уболтаешь… Чего им надо, сукам?».
Куйбышев полез в карман джинсовой куртки «Ливайс» на которую с непонятным выражением лица взирал второй постовой, хранящий молчание и застывший в неудобной позе, слегка наклонившись вперед с руками, вытянутыми по швам.
— Почему не на работе? — строго спросил первый, белесый, резко дернув головой и переведя взгляд на Царева.
— Так мы это… Во вторую смену, — ответил Витя Царев, последние полтора года официально нигде не работающий.
— Во вторую смену… Быстрее давай, — он снова уперся взглядом в Куйбышева, который продолжал копаться в карманах.
— Товарищ сержант, — тихо сказал Ихтиандр, вытащив, наконец, из заднего кармана джинсов маленькую красную книжечку. — Товарищ сержант, можно вас на минуточку?
— Чего? — постовой вытаращил глаза, удивительно быстро из голубых превратившиеся в темно-фиолетовые. — на какую еще минуточку?
— Ну, мне нужно вам кое-что сказать.
— Дай сюда! — рявкнул постовой, вырвав документ из пальцев Ихтиандра.
— Так… Так, так… Ага…
— Видите ли… Мы тут на работе как бы, — почти шепотом произнес Куйбышев.
Белесый сержант шевелил губами, вникая в смысл написанного в красной книжечке Куйбышева.
— Этот с тобой? — наконец спросил он, указав глазами на Царева.
— Да, товарищ сержант.
— Ладно… Держи.
Милиционер протянул книжечку Куйбышеву.
. — И не на жопе такие вещи надо носить. Понял?
— Так точно, — отрапортовал Ихтиандр, пряча книжечку в нагрудный карман рубашки.
— Ладно… А вы?
Сержант шагнул в сторону очереди.
— Документы всем приготовить!
Мужики, понуро топтавшиеся возле ларька, сделали скучающие лица. Царев заметил, что пока постовые разбирались с документами Ихтиандра, народу в очереди, и без того небольшой, заметно поубавилось.
— Пошли, — шепнул Ихтиандр Цареву. — Нечего нам тут торчать.
В молчании, не оглядываясь, друзья дошли до парка Победы.
— Ну что, — Куйбышев посмотрел на своего спутника. — в «Розу» пойдем? Продолжим банкет?
— Покажи документик-то, — хмыкнул Царев. — Интересно, чегой-то у тебя там написано?
— Документик? А-а, тебя зацепило? На, смотри.
Ихтиандр сунул приятелю удостоверение, столь необычно подействовавшее на сержанта милиции.
— «Обладает правом бесплатного прохода в кинотеатры, театры и концертные залы (ложа Б)». Что за липа?
— Липа. Да не совсем. Мне один товарищ подарил. Я ему помог, а он мне такую вот корку выделил. Буров. Не слышал?
— Нет.
— Ну, не важно. Хороший мужик. Следователь, а с блатными связан, все его знают. И проблем у него никогда… Ну, короче, это все мелочи. А корка эта — мало ли что… Видишь, пригодилась. Просрочена правда. Да только на это менты внимания не обращают. Пугает их красный цвет. Быки, одно слово.
— Хм… Я таких никогда не видел. Что это за спецуха? Для кого?
— Так, думаю, что для спецов и есть. Или для партейных… Этот крендель — он же гебист. Все может, — значительно сообщил Ихтиандр после короткой паузы.
— Все… А что же ему, если он все может, от тебя нужно было?
— Ой, Витя… Лучше давай, поверь мне на слово. Зачем тебе чужие проблемы?
— Мне своих хватает. Ладно, проехали. Пошли в «Розу».
Редкие прохожие, оказавшиеся на улице в разгар жаркого, августовского понедельника прохожие искоса посматривали на бодро шагающую парочку — в новеньком джинсовом костюме, выпятив вперед раннее, но уже вполне сформировавшееся брюшко, неся на лице выражение блаженной безмятежности двигался Ихтиандр и, поскрипывая лаковыми штиблетами, аккуратно ставя ноги, чтобы не запылить обшлага дорогих, явно, фирменных брюк, распахнув белый пиджак шел рядом с ним Царев, чему-то ухмыляясь в рыжую бороду.
Прохожие смотрели на гордо шагающих друзей без одобрения, иные даже что-то бормотали сквозь зубы, судя по всему, поругивались, однако, встретившись с молодыми людьми взглядами, глаза отводили и ругательства проглатывали.
— Приподнимемся.
Игорь Куйбышев пнул ногой туго набитый рюкзак.
— Надо думать.
Царев взвесил на руке второй, крякнул от натуги и аккуратно поставил зеленый брезентовый мешок на асфальт.
— Давай, лови тачку.
Ихтиандр бодро шагнул на проезжую часть и поднял руку.
— Стремак, вообще-то, — сказал Царев, засовывая в рот папиросу.
— Никакого стремака. Чувак, ты видел мою ксиву?
— Ну и какой понт? Если повяжут, что ты им будешь вешать? Что конфисковал у фарцы пятьдесят пар штанов и два видика? Все, кранты. Прощай, табаш. И с Сулей разбираться потом всю жизнь. Да он просто грохнет и все. И не будет разбираться. Такие бабки…
— Для него это не ох, какие большие бабки.
— Да брось ты, Игорь, бабки есть бабки. Нормальные бабки.
Царев пнул ногой рюкзак.
— За такие бабки нужно пахать и пахать. Так что, давай, Игорь, как-то это…
— Руки вверх!
Резкий голос, врезавшийся, хоть и в слегка напряженную по смыслу, но ленивую по выразительности беседу приятелей заставил их оглянуться. У дверей кафе «Роза» откуда только что вышли Царев и Ихтиандр, нагруженные рюкзаками стоял Василий Леков.
— Е-мое, — выдохнул Ихтиандр. — Ну ты даешь, Василий… Слушай, а что случилось? Свадьба, что ли, у тебя? Узнать нельзя! Заматерел… Костюмчик-то чей?
Василий Леков усмехнулся. Костюм его — синий, двубортный, свеженький, словно только что снятый с вешалки хорошего магазина явно нравился Ихтиандру. Близкие друзья Куйбышева знали о том, что он обожает костюмы, но, предпочитая исключительно «фирму» и декларируя презрение к отечественной легкой промышленности — в том числе и к вещам, пошитым в ателье — он долгие годы не мог одеться, по его выражению, «солидно».
Среди бесконечного потока импортных вещей, который проносился через квартиру Куйбышева, больше напоминающую склад готовой продукции, нежели жилое помещение, и откуда он время от времени выуживал что-нибудь и для себя костюмы, конечно, попадались. Но ни разу не случилось так, чтобы хороший, финский, немецкий, или, даже, английский костюм — модный, добротный, дорогой и прочая и прочая — чтобы он сидел на Ихтиандре должным образом и чтобы Куйбышев не выглядел бы, надев заграничное солидное изделие, нелепым и смешным.
Пиджаки, иной раз, были ему даже великоваты, но, при этом, выглядели на Куйбышеве словно кургузые детские курточки. Это было парадоксальным, это казалось невероятным, но любого размера и фасона пиджак, который, до примерки, казалось бы, мог служить Куйбышеву в качестве пальто, будучи напялен на мощное тело Игоря тут же начинал морщить, перекашиваться, одни пуговицы не лезли в петли, другие, напротив, застегивались с легкостью, но полы пиджака, которые эти пуговицы призваны были удерживать и расправлять безобразно болтались и наводили на мысль о каких-то страшных физических изъянах, имеющихся на теле Ихтиандра, кошмар, одним словом.
С брюками дело обстояло еще хуже.
Игорь Куйбышев, при всей своей стати, имел слегка искривленный позвоночник. Вследствие этого, одна нога его была не то, чтобы короче другой, но пояс всегда сидел на его животе слегка косо. Результат всего этого несчастья являлся для Ихтиандра постоянной, сопровождающей его всю жизнь трагедией.
С раннего детства, со школьной скамьи, а, точнее, не с самой скамьи, а со всяких культпоходов — в кино, в театр, а музей, куда там еще водила классная руководительница своих
