Анатолий Днепров
Фактор времени
В лаборатории меня встретил небольшого роста старичок, с белой реденькой бородкой, с усталыми, немного слезящимися глазами. Когда я закрыл за собой дверь, на его лице появилась болезненная гримаса. Было очевидно, что я пришел некстати. Или это был такой момент в его жизни, когда он меньше всего хотел кого-либо видеть.
— Я из газеты… — начал я робко. — Я вам вчера звонил…
— Да, да… Но…
— Может быть, мне прийти в другой раз? — заторопился я и взялся за дверную ручку.
Он задумался. В лаборатории было очень тихо, и я слышал, как он быстро и мелко, по-стариковски, дышал. И еще из соседней комнаты доносился шум журчащей воды.
— Раз уж пришли… Только, пожалуйста, ненадолго. Я очень занят, очень.
Немного прихрамывая, он подошел к креслу у письменного стола. Я сел против него. Водворилось минутное молчание.
— Н-да. Что ж, начинайте ваше, как это называется, интервью, что ли…
Я улыбнулся и достал блокнот, в котором заранее записал все вопросы, которые собирался ему задать.
— Разрешите, я буду задавать вопросы, в том порядке, в котором я хотел бы осветить их в газете. Первый. Сколько у вас в лаборатории сотрудников?
— Двадцать шесть, — ответил он.
— Сколько из них научных работников и сколько лаборантов?
— Все они научные работники. Только одни более опытные, другие менее.
— Сколько научно-исследовательских тем выполняет наш коллектив?
— Одну.
— Какую?
— Синтез живого белка.
— И как далеко вы продвинулись вперед? Есть ли надежда получить искусственный живой белок?
Академик Брайнин вначале улыбнулся, а после засмеялся мелким лукавым смехом. Я смутился.
— Молодой человек, а как вы представляете себе «продвижение вперед» в области синтеза живого белка? Что это, по-вашему, должно быть?
Я растерянно пожал плечами:
— Ну, в результате каких-то химических реакций вы должны получить что-то, что будет напоминать живое… Сделать какую-нибудь бактерию или, в крайнем случае, вирус из… воздуха, разных солей и еще чего-нибудь…
Не закончив фразы, я покраснел…
— Н-да…
Он хлопнул себя по коленям и встал. Я представил, какую головомойку получу от научного редактора газеты за такое интервью.
Брайнин остановился за моей спиной и, положив руки мне на плечи, вдруг спросил:
— Скажите, вы в бога верите?
От неожиданности я вздрогнул.
— Конечно, нет, — пробормотал я, глядя на него непонимающе.
— А в мировой разум или в гегелевский мировой дух, или еще во что-нибудь такое?
Я решительно завертел головой.
— И я не верю, — сказал Брайнин и уселся на прежнее место. — Я знаю, что нет ни бога, ни мирового разума, ни духа, ни черта. И вы это знаете. Но между моими и вашими знаниями есть принципиальная разница. Я своими знаниями пользуюсь, а вы — нет.
Крайний сделал мне знак сесть на место и продолжал:
— Важно, молодой человек, не то, что мы знаем, а то, как мы пользуемся своими знаниями. Я склонен думать, что настоящими знаниями нужно называть именно те, которыми пользуются в повседневной жизни и работе. А то, что лежит в голове, как непрочитанная книга на полке, — эти знания никому не нужны. Ни обществу, ни индивидуальному владельцу.
Я исподлобья посмотрел на философствующего академика, не понимая, причем тут все эти рассуждения о вере в бога и о полезных и бесполезных знаниях.
Я прямо так ему и сказал:
— Я не понимаю, к чему весь этот разговор и какое он имеет отношение к…
— Самое непосредственное. Когда я хорошенько подумал, что нет ни бога, ни святого духа, тогда я решил, что синтез живого белка, а вернее, живого организма, нужно вести не так, как мы это делали до сих пор. До сих пор мы это делали, так сказать, по-научному…
— Вы что же, в своей работе решили уповать на помощь сверхъестественных сил? — осмелился я спросить Брайнина.
— Да, если только сверхъестественной силой можно назвать человеческий разум.
— Ну, знаете, Михаил Федорович! Вы говорите парадоксами. Я просто ничего не понимаю! — воскликнул я.
— А здесь и понимать-то нечего. Смотрите. Бога нет. Мирового разума нет. Природа безмозгла и тупа, как вот эта пустая колба. А жизнь она все же создала! Спрашивается — как? Я потер виски руками, силясь уяснить, что говорит академик.
— Без лабораторий, без продуманного плана научно-исследовательской работы, без обработки литературных данных, без коллоквиумов и научных дискуссий природа взяла и создала жизнь! А мы ведем работу по плану, ставим эксперименты, перечитываем сотни книг и научных статей своих предшественников и соратников, анализируем, синтезируем, спорим, опять ставим опыты и до сих пор, как вы изволили выразиться, не сделали даже паршивого вируса, не говоря уже о бактерии. Как вам это нравится?
Признаться, мне это не нравилось. Уж в очень странных выражениях объяснялся со мной академик Брайнин.
— Вы когда-нибудь задумывались, почему природа не создала гайку или, например, велосипед? Никто нигде не видел ни природных гаек, ни растущих на деревьях велосипедов. А их сделать проще, чем живую бактерию!
— Просто… — залепетал я, — просто это никому не нужно… Природе это не нужно…
«Опять глупость! Куда гнет этот странный человек!» — в отчаянии подумал я.
Он поджал бледные губы и, улыбаясь, отрицательно покачал головой:
— Для того чтобы создать гайку или велосипед, нужен разум, понимаете, разум! А у природы его нет. А вот для создания живой клетки никакого ума не нужно. И природа ее создала! Вот вам и весь сказ.
Несколько минут мы сидели, глядя друг другу в глаза. Я — без надежды что-нибудь понять, он — откровенно наслаждаясь моим недоумением.
План моего интервью разлетелся в пух и прах, и я совершенно не представлял, что я принесу в редакцию.
Вдруг меня осенила мысль.
— Но ведь известно, что природа создала жизнь случайно!
— О, это уже ближе к истине! Это почти верно! А что делаем мы?
— А мы хотим подойти к проблеме создания живой материи сознательно!
— Тоже правильно, за исключением определения, где и в чем наше сознание и наш разум необходимы. Разумно ли мы поступаем, подходя к проблеме синтеза живого белка слишком разумно?
— Не понимаю, объясните.
— В начале нашей беседы вы сказали, что ждете от нашей работы синтеза какой-нибудь бактерии или вируса из воздуха, солей и так далее. Так представляют себе решение проблемы большинство людей. И вот смотрите, что это означает. Например, молекула довольно простого природного белка молока — лактоглобулина — имеет молекулярный вес около сорока тысяч. Анализ показывает, что она состоит примерно из двух тысяч атомов углерода, трех тысяч атомов водорода, пятисот атомов кислорода, пятисот атомов азота и двадцати атомов серы.
Любой белок в основном построен из двадцати аминокислот со средним молекулярным весом около ста. Значит, в лактоглобулине имеется около четырехсот аминокислот. Мы должны связать эти кислоты в одном строго определенном порядке. Количество вариантов, в которые могут быть синтезированы эти четыреста аминокислот, выражается фантастическим числом без названия, в котором содержится около тысячи цифр. Если даже, воспользовавшись средствами современной науки, мы уменьшим количество вариантов в миллионы миллиардов раз, то и тогда у нас не будет никакой надежды синтезировать нужный нам белок при жизни нашего поколения, даже если над этим будет работать каждый житель земного шара по 24 часа в сутки! Только для анализа одной довольно простенькой молекулы белка — инсулина — английский химик Зангер с сотрудниками потратил 10 лет. А как же быть с анализом и синтезом сотен тысяч более сложных белков, из которых состоят живые организмы?
От этих рассуждений я остолбенел.
— Значит, в ближайшее время эта проблема будет выглядеть не лучше, чем сто лет тому назад? — шепотом спросил я.
Брайнин потер бородку и лукаво улыбнулся.
— Нет, лучше. Значительно лучше. Более того, вам чертовски повезло! Живой белок уже синтезирован.
Я вскочил на ноги и схватил его тонкие руки.
— Не может быть! — закричал я.
— Я вас не обманываю. Садитесь, и я вам расскажу, как это получилось. А после я вам покажу первое живое существо, созданное человеком в лаборатории. Но вначале вы должны понять, что метод синтеза был совершенно не таким, каким мы его себе представляли.
Задыхаясь от нетерпения, я уселся поудобнее и стал жадно слушать академика Брайнина. Чувствовалось, что у него было приподнятое, праздничное настроение. Он выпрямился и заходил по комнате. Затем он остановился у черной доски, висевшей на стене, и написал на ней мелом:
а) природа действовала вслепую, без всякого заранее разработанного плана;
б) у нее было достаточно времени, чтобы испробовать любые варианты;
