Нет, она должна поплатиться сполна! Должна быть наказана за свою дерзость, за свою глупость.
Язвительную комедию целый день разыгрывали с ней все кому не лень. От сыплющихся со всех сторон намеков девочка была сама не своя. Подкарауливала у дверей господина Качуку и убегала прочь, едва завидев его. Вздрагивала, когда при ней произносили его имя. И отвечала невпопад. Все веселились над ней всласть.
Догадывался ли об этом хоть отчасти господин Качука?
Пожалуй, догадывался.
Трогало это его? Пожалуй, не трогало.
Пожалуй, он догадывался о таких вещах, какие насмешникам и не снились, и с большим хладнокровием ждал рокового дня. Накануне свадьбы Атали сказала Тимее:
- Сегодня тебе придется попоститься. Завтра для тебя святой праздник, тебя поведут к алтарю, окрестят, затем обвенчают. Весь предыдущий день надо поститься, чтобы предстать пред алтарем чистой.
Тимея послушалась наказа и за весь день не проглотила ни кусочка.
А между тем у девочек-подростков весьма хороший аппетит. Природа требует свое: сытная еда для нее покамест единственная знакомая страсть, об удовлетворении которой ей кое-что известно. И эту страсть Тимея сумела подавить в себе. Она отсидела за столом и во время обеда, и во время ужина, глядя, как едят остальные. А к столу намеренно подавались такие блюда, которые она очень любила, за дверьми столовой служанки и кухарка наперебой соблазняли ее отложенными для нее лакомствами: не обязательно так уж строго выдерживать пост, даже если она его и нарушит, все равно ведь никто не узнает. Тимея не поддавалась искусу и выдержала голод. Она тоже помогала готовить к завтрашнему пиру торты и заливные; целая груда аппетитнейших, соблазнительных яств лежала перед ней, но она ни одного из них даже не попробовала, хотя на примере Атали, которая тоже помогала в праздничных приготовлениях, было ясно, что невесте в таких случая вовсе не возбраняется лакомиться. Но она, Тимея, не смела нарушить пост! С вечера она рано легла, жалуясь, что ее знобит. Ее и вправду колотила дрожь, она зябла даже под одеялом и никак не могла уснуть. Атали, отправляясь на покой, слышала, как сотрясает Тимею неодолимая дрожь, как у не стучат зубы. Однако не отказала себе в жестокой радости шепнуть девочке на ухо: 'Где-то ты будешь завтра в эту пору?'.
Бедное дитя! Как же ей было уснуть, когда все чувства, коим в ее годы надлежит спать младенческим сном, были разбужены до времени в ее детском сердце?
Долгие часы она не находила себе покоя; лежала, сомкнув глаза, но страхи, похожие на радости, и страсти, прячущиеся под маской потаенного ужаса, преследовали ее. Она решила прибегнуть к молитве, но в отчаянии своем не сумела выбрать из множества священных книг молитву, подходящую к случаю, так как никто не счел нужным ее наставить. (К чему? Ведь это тоже шутка!) Девочка принялась читать вслух библейскую притчу о казнях египетских; устрашающие стихи эти начинаются описанием воды, каковая превращается в кровь, а завершаются рассказом о смерти первенцев.
И Атали была столь бессердечна, что смеялась про себя над девочкой, не вывела ее из заблуждения, не объяснила, что сейчас уместнее молитва, начинающаяся словами 'Отче наш...', не сказала: 'Иди сюда, помолимся вместе!' Не прочла с девочкой молитву до конца, до завершающих слов 'Но избави нас от лукаваго'. И напрасно! Ведь сегодня был канун ее свадьбы, а в таких случаях не мешает помолиться, даже если невеста столь хороша собою и богата.
Все нервы Тимеи были взбудоражены, сон не шел к ней до самого рассвета; тем более глубоким, похожим на беспамятство сном забылась она под утро и не пробудилась даже от поднявшейся вокруг утренней суматохи.
А ведь наступил день свадьбы!
Атали строго-настрого наказала слугам не будить Тимею, даже велела опустить шторы на окнах, чтобы в спальне было темнее, - лишь бы девочка не проснулась до тех пор, кока Атали будет совсем обряжена к венцу.
Меж тем эта процедура требовала не мало времени. Атали хотела появиться сегодня во все оружии своей красоты. К этому дню съехались из дальних краев родственники и деловые друзья Бразовича - невероятное количество гостей, дабы отпраздновать свадьбу единственной дочери в богатом семействе и самой красивой девушки всех окрестных комитатов.
Гости начали уже съезжаться. Мать невесты, госпожа Зофия, тоже втиснулась в новое платье и - что гораздо мучительнее - в новые туфли, иль усилившее ее желание, чтобы этот хлопотный день поскорее кончился.
Появился и жених, - как обычно, учтивый, с безмятежным видом; однако его безмятежное лицо никогда не выдавало истинных переживаний, а учтивость была всего лишь манерой обращения.
Господин Качука принес и свадебный букет для невесты. Камелий в ту пору еще не знали, и букет был составлен из все возможных роз. Господин Качука сказал, что розы предназначаются розе, и за сей комплимент был вознагражден горделивой улыбкой на сияющем лице.
Не хватало лишь двоих: Тимеи и господина Бразовича. Появления Тимеи никто не торопил, никто о ней не спрашивал, с гораздо большим беспокойством поджидали все господина Бразовича.
Прошел слух, что он еще спозаранку отбыл к губернатору, и теперь гости нетерпеливо ждали его возвращения. Даже невеста несколько раз подходила к окну - выглянуть, не показалась ли отцовская карета.
Только жених не проявлял беспокойства.
Но куда же подевался господин Бразович?
Накануне с вечера он был в прекрасном расположении духа. Развлекался в дружеской компании, приглашал всех знакомых на свадьбу, а поздно вечером, стукнув в окно господина Качуки, взамен пожелания доброй ночи крикнул ему: 'К завтрему будут сто тысяч форинтов!'.
И для хорошего настроения у него были основания.
Губернатор дал ему знать, что фортификационный план полностью одобрен советом министров и дано предписание приступить к отчуждению земель; более того, за участок в дунайском междуречье деньги уже выплачены, средства за остальные участки тоже перечислены, ордера за подписью министра должны вернуться нынче ночью. А значит, денежки все равно что в кармане.
Утром господин Бразович едва мог дождаться присутственного времени и даже чуть раньше явился в губернаторскую приемную, чтобы его не обогнали прочие просители.
Губернатор не заставил господина Бразовича ждать, тотчас велел пригласить его.
- Возникло маленькое осложнение, сказал он вошедшему Бразовичу.
- Маленькое - не беда, лишь бы не большое.
- Доводилось вам когда-нибудь слышать о Государственном совете?
- Сроду не слыхал.
- Я тоже. Лет пятнадцать о нем не было ни слуху ни духу, однако вопреки всему это орган существует и именно сейчас напомнил о своем существовании. Как я уже говорил, совет министров принял решение о принятии плана укреплений и об отчуждении земель. И тут из неизвестного источника поступил донос, в котором сообщалось о пагубных для государства обстоятельствах. Подвергнуть сомнению решение совета министров представлялось невозможным, и тогда был созван Государственный совет, о котором за последние пятнадцать лет только и было известно, что члены его поучают годовое жалование да средства на содержание канцелярии. Спорный вопрос был передан на рассмотрение Государственного совета, и тот мудро порешил в принципе одобрить решение правительства, но осуществление его разбить на два этапа. Участки в дунайском междуречье подлежат немедленному отчуждению, а моношторские земли - лишь тогда, как будут завершены первые этапы фортификационных работ. На это уйдет лет восемнадцать - двадцать, значит, владельцам участков придется обождать столько же, прежде чем они получат выплату. Всего доброго, господин Барзович.
Господин Бразович ни слова вымолвить не мог. Кому пришло бы в голову помнить о каком-то Государственном совете, когда все министры уже завоеваны? Кто мог предположить, что, когда в интересах всех и каждого перерезать жилы государству, отыщется чудак, пренебрегший собственными интересами?
Помощи ждать было неоткуда.
Ста тысяч, которые, казалось, уже в кармане, - как не бывало. Но пропала и вторая сотня тысяч, вложенных в чахлые, бесполезные виноградники, которые в этот момент утратили всякую ценность. Все надежды, все воздушные замки рухнули. Роскошные двухэтажные хоромы, плывущие по Дунаю груженые суда, ярко освещенный храм с разодетыми свадебными гостями - все мираж; достаточно легкого ветерка, небольшого облачка, затянувшего солнце, чтобы сдуть. Разметать этот мираж вместе с карточным домиком моношторской крепости.
Когда господин Бразович вышел из губернаторского кабинета, ему показалось. Будто у часового два кивера на голове и два ружья на плече, окна павильона пляшут, а длинный ровный коридор вздымается перед ним крутым горным склоном и стены грозят вот-вот на него рухнуть....
А вот и Тимея!
Она наконец-то проснулась в полумраке затененной комнаты, но словно не пришла в себя от глубокого, горячечного сна, оделась кое-как и, не найдя никого в комнатах поблизости, добрала до залы, где обряжали к свадьбе Атали.
Войдя в залитую ярким светом комнату, заставленную цветами и свадебными подарками, она вдруг опомнилась: ведь сегодня же день свадьбы!
При виде господина Качуки с букетом для невесты в руках ее сердце екнуло: Да это ведь жених!
А переведя взгляд на Атали, она подумала: 'Ведь это мой подвенечный наряд'.
Ее ошеломленный вид, широко открытые глаза и рот вызывали смех и... слезы.
Служанки, гости, госпожа Зофия не в силах были сдержать свое веселье.
Атали с царственной снисходительностью приблизилась к ней и, взяв свой затянутой в белую перчатку рукой девочку за подбородок, усмешливо произнесла:
- Да, славный день настал, моя малышка, только к венцу пойду я. А ты пока походи в школу и обожди годков пять, тогда сможешь выйти замуж, если найдется желающий взять тебя в жены.
При этих словах женщины и вовсе не смогли удержаться от хохота. Смеялся. Заливался стар и млад над маленькой дурочкой, которая позволила так подшутить над собой.
Тимея стояла, окаменев, руки бессильно поникли. Лицо ее не покраснело и не побледнело. Девочка не знала названия тем чувствам, что испытывала сейчас.
Атали почувствовала. Что эта жестокая шутка не делает ей чести, и попыталась как-то ее смягчить.
- Иди сюда, Тимея! - позвала она девочку. - Видишь, я тебя дожидалась. Помоги мне приколоть фату.
Подвенечную фату!
Тимея непослушными руками взяла фату и подошла к Атали. Вуаль надо было пришпилить к пучку золотой булавкой в виде стрелы.
Руки у Тимеи дрожали, стрела сама по себе была не самой подходящей шпилькой: никак не хотела проходить сквозь пучок. Атали сделала нетерпеливое движение, и Тимея тупым кончиком стрелы слегка уколола голову красавицы невесты.
- Ах, какая ты неловкая! - раздраженно вскричала Атали и ударила Тимею по руке.
Брови Тимеи нахмурились. Выбранить, ударить ее сейчас и на глазах у 'него'! Глаза ее застлало слезами. Две тяжелые капли скатились по белым щекам.
Вероятно, две эти слезы перевесили чашу весов, кои держит некая рука, справедливо отмеряющая счастье и несчастье.
Атали попыталась выставить свою вспыльчивость лихорадочным волнением. Так поняты волнение и капризы невесты перед самым венчанием. Тем более шаферы и подружки уже собрались, а отец невесты запаздывает.
Всех охватило беспокойство, лишь жених сохраняет самообладание.
Вот уж и из храма дали знать, что священник ждет брачующихся, и колокола успели отзвонить, как и принято в честь богатого прихожанина, а господина Бразовича все нет и нет.
