'Ничей' остров.
Женитьба на алебастровой статуе.
Тимар был безмерно счастлив своему обручению с Тимеей.
Неземная красота девушки покорила его душу с первой встречи. Тимар восхищался ею. Кроткость Тимеи, в которой он убедился впоследствии, снискала его уважение. Гнусная игра, какую Бразовичи вели с девичьим сердцем, вызывала в нем благородное сочувствие к девушке, а легкомысленное ухаживание красавца капитана возбуждало ревность. А ведь все эти чувства - свидетельства любви.
И вот теперь мечта сбывается: прекрасная девушка принадлежит ему, она станет его женою.
А душа его избавится еще от одного тяжкого груза: от самообвинения. Ибо с того дня, как Тимар обнаружил на затонувшем судне сокровища Али Чорбаджи, душевному покою его пришел конец; после каждой удачной сделки обличающий внутренний голос твердил: все это не твое, ты завладел имуществом несчастной сироты! Говорят, ты удачливый человек? Неправда! Золотой Человек? Какое там! Бессовестный вор, вот ты кто такой!
Теперь эта тяжба окончена. Внутренний судия произносит оправдательный приговор. Обокраденной сироте возвратится ее собственность, к тому же приумноженная вдвойне. Тем, что принадлежит мужу, владеет и жена. Ей никогда не узнать, что основы этого громадного состояния некогда были ее собственностью; она знает лишь, что теперь это все ее. Тем самым и судьбу удалось задобрить.
Но удалось ли?
Тимар не подумал, что его рассуждение сродни софизму. Ведь к возвращенным Тимее сокровищам он навязал еще и себя в придачу и в обмен на богатства просил у девушки ее сердце. А это есть насилие, обман.
Тимар хотел как можно скорее начать семейную жизнь. Ему не грозили проволочки, так как не требовалось шить-вышивать наряды невесте, он все приобрел в готовом виде у лучших торговых домов Вены, а подвенечное платье Тимее создал знаменитейший парижский модельер, так что невесте не было нужды шесть недель трудиться над ним, как над тем, первым. А первое - двукрат злополучное - платье упрятано в стенной шкаф, куда никто никогда не заглядывает. И оттуда его никто и никогда не достанет.
Однако по-прежнему оставались препятствия духовного порядка: ведь Тимея все еще была не крещеная.
Тимар вполне естественно желал, чтобы Тимея, если уж он а переходит из турецкой веры в христианскую, стала протестанткой, тогда она сможет ходить в церковь вместе с мужем.
Но туту протестантский священник заявил, что прежде всего неофитке должно ознакомиться с основами той религии, в лоно которой она желает вступить. И поскольку здесь мало видеть и слышать, как, скажем, в греческой церкви, а надобно и разуметь - ведь протестантская вера основывается на разумении, на работе мысли, - значит, девице придется подучиться церковным наукам; тогда она сама сможет убедиться, насколько те догматы, которым она отныне намерена следовать, разумнее, рациональнее, обоснованнее тех, которые до сих пор держали ее в плену заблуждений.
Но вот ведь беда: магометанская вера и не разрабатывала никаких догматов для женщин. Восточные женщины не являются членами религиозной общины, им не разрешается присутствовать на богослужении вместе с мужчинами, таблица Михраба, указующая на Мекку со стены любого магометанского храма, лишена для них какого бы то ни было смысла, ритуальные омовения Абдест, Гизым или Тухрет их ни к чему не обязывают, равно как и строжайший пост Рамадан или праздник Байрам. Женщины не совершают паломничество в Мекку к Каабе, не припадают устами к священному камню, не пьют из источника Земзем; женщин священнослужитель не венчает в храме, не обучает закону божьему, не конфирмует, не исповедует, женщинам и души-то не дано; для них не существует загробного мира, за ними в смертный час не является ангел Азражль, отделяющий душу от плоти, ангелы Мункар и Накир не выспрашивают у них после смерти, что доброго и что дурного содеяли они в своей бренной жизни. Их не омывают в источнике Измаила, не сталкивают в яму Морзута, их не воскрешает после смерти трубный зов ангела Исрафима. У них на лбу не начертано слово 'мумен' ('верующий'), они не перебегают через мост Аль-Сират и не сваливаются с него в какой-либо из семи кругов преисподней, среди которых наиболее прохладный - Гееннна огненная, а следующие за нею Ладана, Хотима, Саир, Сакар, Яхим и Аль-Хавият постепенно 'поддают жару'. Женщинам нет нужды боятся пекла, но зато и рая им не видать, они не попадают под сень огромного дерева Туба, поскольку у мужчин нет в них никакой надобности: их-то в раю поджидают вечно юные гурии - по семьдесят семь девственниц на каждого праведника. Магометанская женщина - всего лишь цветок, не более того, увянет и облетит; а душа ее - цветочный аромат, подует ветер и унесет без следа.
А посему его преподобие взял на себя весьма трудную задачу, возжелав обратить Тимею в разумную и ясную протестантскую веру. С неофитами из иудеев или папистов ему уже приходилось иметь дело, но турчанок пока не попадалось.
В первый же день, когда его преподобие расписывал перед Тимеей прелести потустороннего мира, говоря, что на небесах нас ждет встреча со всеми близкими, кого ты любили и кому принадлежали сердцем на земле, девушка ошарашила его вопросом:
- Каждый встретится на том свете с человеком, кого он любил, или же с кем его обвенчал священник?
Вопрос был весьма каверзный, однако его преподобие как истый пуританин нашел достойный ответ:
- Поскольку исключено, чтобы человек любили другого, а не того, с кем обвенчан, и немыслимо, чтобы он не любили того, с кем его соединил узами брака священник, то нет здесь никакого противоречия. .
Однако священник счел за благо не сообщать Тимару об этом разговоре.
На следующем уроке Тимея поинтересовалась, очутится ли на том свете вместе с нею и ее отец, Али Чорбаджи.
Его преподобие затруднился с ответом на столь щекотливый вопрос.
- Но я ведь и мат буду женою господина Леветинцского? - с жадным любопытством допытывалась Тимея.
Тут уж священник с великодушной радостью ответствовал, что, по всей вероятности, так оно и будет.
- Ну, если мы окажемся в царстве небесном вместе с господином Леветинцским, то я попрошу его уделить местечко и для моего несчастного отца, чтобы он тоже был с нами. И господин Леветинцский мне не откажет, правда ведь?
Его преподобию только и оставалось, что крепко почесать в затылке да посулить новообращенной, что он доведет ее скрупулезный вопрос до Святейшего синода.
На третий день его преподобие сказал Тимару, что хорошо бы барышню окрестить да обвенчать, а уж в остальные религиозные догматы посвятит ее со временем будущий супруг.
В ближайшее воскресенье и свершилось святое таинство. Тимея впервые попала тогда в протестантскую церковь.
Этот строгий храм с гладко побеленными стенами, простым, без позолоты, амвоном произвел на нее совсем иное впечатление, чем та церковь, откуда ее однажды прогнали злые мальчишки. Там был раззолоченный алтарь, в серебряных канделябрах горели массивные восковые свечи, стены были сплошь увешаны святыми образами, курился ладан, звучало таинственное пение и по звонку колокольчика молящиеся опускались на колени; все эти зрительные образы и звуки будоражили фантазию. Здесь же на длинных скамьях сидят по отдельности мужчины и женщины, каждый кладет перед собою псалтырь, и стоит только кантору начать, вся паства подхватывает псалом и поет до конца.
А когда все смолкают, на кафедру восходит священник и приступает к проповеди без всякой торжественной церемонии - не поет песнопений, не прикладывается к чаше, не указует перстом, только знай себе говорит. Тимея из его речей ничего не понимает. Но вот что самое для нее удивительное: в церкви полным-полно женщин, и все два часа они молчат, не пикнут, рта не раскроют, даже шепотом с соседкой не перемолвятся. Жуткая церемония! Такое огромное скопище женщин, лишившихся дара речи на целых два часа. Даже воскликнуть 'аминь!' в конце проповеди и то им не дозволено.
Тимея сидит в первом ряду у кафедры, подле нее - супруга куратора, будущая крестная мать, кто поведет ее к купели; крестным отцом будет сам господин куратор.
Эта церемония тоже не дает никакой пищи воображению. Сперва его преподобие произносит у купели какие-то заумные речи, но после и он замолкает; новообращенная склоняет перед купелью главу, и священник во имя святой троицы нарекает ее Жужанной - такое имя выбрали для нее крестные родители.
Затем священник обращается к крестным отцу и матери с поучением, перечисляя их обязанности, после чего крестная мать ведет новообращенную обратно к скамье. В это время прихожане встают и читают молитву - про себя, вслух молится лишь пастор, - а Тимея размышляет, с какой это стати нарекли ее Жужанной, если она была вполне довольна своим прежним именем.
Прочтя молитву, верующие вновь садятся, а кантор заводит приличествующий случаю псалом 'Пастырь Израиля! Внемли', что повергает Тимею в некоторые сомнения: уж не причислили ли ее к иудеям?
Наконец все ее тревоги развеял другой пастор, помоложе; взойдя на кафедру, он произнес прекрасную проповедь, после чего вынул из молитвенной книги какую-то бумагу и зачитал оглашение: мол, наш брат во Христе, кальвинистскую веру исповедующий, высокородный дворянин, достославный господин Михай Тимар Леветинцский обручается с девицей Жужанной Тимеей Чорбаффи кальвинистского вероисповедания, дочерью усопшего высокородного дворянина, достославного господина Али Чорбаффи.
И превеликое скопище женщин ни единым словом не откликается даже на эту незаурядную новость.
Тимея примирилась с происшедшим.
От первого оглашения до свадьбы необходимо было выждать две недели. Михай каждый день наведывался к Тимее. Девушка всякий раз встречала его с искренней приветливостью, и Михай в предвкушении блаженства был на седьмом небе.
При каждом своем визите он заставал Тимею в обществе Атали; правда, компаньонка находила предлог удалиться, однако вместо нее в комнате появлялась госпожа Зофия.
Мама Зофия осыпала Михая всяческими похвалами. Уж до чего нежная да ласковая у него невеста, и с какой благодарностью поминает она славного, доброго Михая: ведь он так трогательно о ней заботился, когда они плыли на 'Святой Варваре', спас ее от кораблекрушения и от турецкого плена; едва не утонул из-за нее, а затем спас ее с тонущего судна, да еще и вернулся обратно, чтобы отыскать под водой ларец со всем ее богатством. И как в опасные минуты отвлекал ее внимание разными историями и преданиями, и как отыскал для нее убежище на пустынном острове, и как выхаживал ее, хворую, - не будь его, она бы наверняка умерла... Все эти мельчайшие подробности мама Зофия могла узнать лишь от самой Тимеи, и Михай чувствовал себя счастливым, оттого что Имея их помнит. Если она рассказывает об этом госпоже Зофии, то, значит, все же любит его, полагала Михай.
- Ах, господин Леветинцский, если бы вы знали, как она к вам привязана! И Тимея не смущалась, слыша подобные высказывания. Не жеманничала, застенчиво возражая, но и не подтверждала их правоту невинным румянцем. Она выказывала себя с Михаем скромной, серьезной и послушной. Позволяла ему держать ее руку в своей, долго смотреть ей в глаза, при встрече и прощании пожимала ему руку и одаривала улыбкой.
А госпожа Зофия ухитрялась день ото для радовать Михая какой-нибудь новой подробностью из рассказов Тимеи о нем. Тимар уверовал, что он-то и есть тот счастливец, кому уготована ее любовь.
Настал день свадьбы.
Вдоль улицы длинной вереницей выстроились кареты гостей, собравшихся из далеких краев, - как в тот злополучный день. Но на сей раз никакое несчастье не нарушило торжественную церемонию.
Жених повез невесту в церковь из бывшего дома Бразовича, который ныне стал ее собственностью. Свадебный пир был устроен в доме жениха, и мама Зофия не позволила отстранить себя от предпраздничной подготовки. А вот Атали осталась в одиночестве, в бывшем отчем доме, и, спрятавшись за шторой, следила, как одна за другой проезжали мимо кареты с шаферами и подружками, с невестой, а затем с женихом, следила у того самого окна, где некогда в роковой день она поджидала прибытия собственного жениха.
