повторял:
- Ну как? Гожусь я на что-нибудь? Есть, есть тут немного ума, землячки! - И при этом похлопывал себя по лбу.
Примерно через полчаса Хасан-бек появился снова. Но на этот раз он свирепо размахивал руками, а гневная жирная рожа его была багровее перца.
- Ну что, свиньи! - еще издали закричал он. - Нахрюкали на свои головы?
Почтенные господа кечкеметцы, как истуканы, недоуменно уставились на него:
- Ради бога, что случилось-то?
- А то случилось, что вы безмозглые! Ведь надькёрёшская депутация пришла к султану с жалобой, что им-де невыносимо тяжело улаживать свои повседневные дела и нести повинности, поскольку сольнокский и будайский паши находятся далеко от их города. И просили они поэтому создать новый турецкий административный центр поблизости, в городе Кечкемете.
- А мы!.. - пролепетал Йожеф Инокаи.
- А вы добились у султана обещания, что он откажет надькёрёшцам, с какой бы просьбой они ни пришли. Чтоб вы подохли!
С этими словами бек повернулся и, по турецкому обыкновению, дважды плюнул на землю перед кечкеметцами.
Можно было себе представить досаду посланцев Кечкемета: Лештяк принялся кусать ус, честный Поросноки так и сыпал ругательствами, у Криштона со страха кровь из носа пошла, а старый Инокаи не удержался и заплакал. Что же до господина Агоштона, - то он, не теряя ни минуты, помчался к телегам, стоявшим у Дуная, забрался на одну из них и укрылся шубой: на бедняжку напал такой озноб, что сто раз можно было простудиться.
- Теперь нам можно и восвояси отправляться, - нарушил печальное молчание Криштон.
- Подождем решения султана, - отозвался бургомистр. Завечерело, когда наместник султана, пришедший за ними в сопровождении толмача, привел кечкеметцев в один зал, где вручил им какой-то кафтан и через переводчика передал:
- Это посылает вам его величество падишах. Надеюсь, кафтан вам еще пригодится!
Сенаторы печально смотрели на темно-зеленый бархатный кафтан, украшенный золотой шнуровкой и позументами, образовывавшими всевозможные причудливые фигуры; во взоре господ кечкеметцев можно было прочесть глубокое разочарование: 'Только-то и всего?'
Поросноки даже вслух решился высказать свое недовольство, спросив:
- И больше ничего не передавал для нас великий падишах?
- Нет, ничего, - флегматично отвечал наместник. - Султан был очень добр к вам, но, дав слово, он вынужден его сдержать. Ведь вы и сами того хотели?
- Нельзя к нему еще раз на прием попасть?
- Нельзя.
- Черт возьми! Хороша историйка! Вот будет радости-то дома.
- Ну, коли так, пусть будет так, -с ледяным спокойствием заключил бургомистр. -Берите кафтан, господин Криштон.
Ференц Криштон сердито и далеко не почтительно сгреб в охапку кафтан с подкладкой из медвежьей шкуры и - нет того, чтобы покрыть его поцелуями, -небрежно поволок за собой, так что одна пола кафтана все время тащилась по земле.
Подойдя же к повозке, он бросил кафтан в задок телеги, словно какую-нибудь дырявую конскую попону.
Господина Агоштона к тому времени и след простыл: от одного из возниц сенаторы узнали только, что Агоштон велел отвезти его в Вац, где живет замужем одна из его дочерей. Говорил он-де мало, так как все время сильно дрожал и не попадал зубом на зуб, но все же из его слов можно было понять, что ему никогда больше не видать Кечкемета.
Пока наши герои накормили, напоили лошадей и отправились в дорогу, наступил вечер. Печной дым смешался с опускавшимся на землю туманом; в пештских болотах на нынешней площади Цепного моста противно заквакали, заскрипели лягушки, на будайских минаретах невыносимо тоскливо запели муэдзины, а в старом пештском замке зловеще заухали сычи. И только где-то далеко-далеко, в маленькой деревеньке, печально стенал христианский колокол.
Из полупрозрачного, розовато-белого, как парное молоко, тумана издевательски скалились карлики, сражающиеся драконы, покрытые чешуей чудовища, привидения в белых саванах. А небо затянула широченная и неуклюжая темно-синяя туча...
Миновав последние домики пештской окраины, наши герои с большим трудом перебрались через поросшие камышами и ракитой болота, начинавшиеся сразу же за Хатванскими воротами города. Здесь, на месте нынешнего Национального театра, чуть было не завязла в болоте телега господина Криштона. Туча на небе шевельнулась, и луна исчезла в ее утробе, словно серебряный талер в синем чулке. Стало еще темнее. На спящую природу опустилась торжественно-печальная тишина. Только телеги поскрипывали на рытвинах, да одинокие петухи запевали на пештских хуторах. Лошади нехотя плелись, возницы дремали, сенаторы, занятые печальными своими думами, молча сидели друг подле друга, лишь изредка обмениваясь скупым словом. Но все же наверняка обменивались. Потому что все они думали только об одном. И если бы один из сенаторов сказал: 'Что же мы теперь станем говорить дома?' - другой, чертыхнувшись себе под нос, поглядел бы в ночную мглу и немного погодя ответил бы: 'По мне, сейчас куда лучше овчаркой при отаре быть, чем кечкеметским сенатором!', а третий, подняв поникшую голову, добавил бы со вздохом: 'За сто волов да пятьдесят коней - зеленый кафтан! Вот это называется поменялись!' И путники снова умолкли, уставившись в белесый туман, в котором маячили все те же причудливые фигуры. Но вдруг одно из привидений отделилось от тумана. Оно было четче, явственнее, чем остальные, и стояло у самых лошадиных морд а на дорогу падала его тень...
Кони головной подводы заупрямились, возница проснулся и поднял голову, а из тумана донесся мягкий женский голос:
- Остановитесь!
Католик Инокаи сотворил крестное знамение и пролепетал: 'Боже, смилуйся над нами'.
- Кто там? - спросил Криштон.
- Это я, Цинна. Цыганка. Возьмите меня с собой! Теперь перепугались уже не только Инокаи, но и Поросноки с Криштоном. Даже ехавший на второй подводе Лештяк не поленился спрыгнуть с телеги.
- Ты как сюда попала, сорока?
- Убежала, - коротко ответила Цинна.
- Да почему же ты убежала, маленькая чертовка?
- Наскучило мне там.
- Ах ты, черт тебя побери! - поскреб в затылке Криштон. - Да знаешь ли ты, что из-за тебя всех нас перевешают? Убирайся сейчас же. Что нам делать? Что нам делать!!
- Надо отвезти ее назад.
Опять из-за тучи выглянула сверкающая тарелка луны и осветила красивую девушку. Дорогое платье на ней вымокло, запачкалось, сафьяновые сапожки были в грязи, юбка обтрепалась, пока она брела по камышам да по болотам. И только на дивную фигуру, подчеркнутую прилипшей к телу мокрой одеждой, нельзя было досыта наглядеться.
- Не хочу я назад, - упрямо проговорила цыганка, не попадая зубом на зуб. И зябко запахнула жилетку.
- А нужно. Иначе нам всем голов не сносить, - заявил Лештяк.
Подняв на него чудесные свои глаза, девушка содрогнулась. И столько в них было очарования и упрека, что бургомистр не выдержал и крикнул:
- Ну, семь бед - один ответ! Садись ко мне на телегу. Отвезем тебя домой.
- Господин бургомистр, ах, господин бургомистр! - сокрушенно проговорил Поросноки. - Что вы делаете?
- Под мою ответственность.
- Juventus ventus [Юность ветрена (лат.)] - пробормотал Инокаи.
Глаза Цинны вновь сверкнули. В них теплился теперь огонек собачьей преданности доброму хозяину. Легким красивым движением, будто дикая лесная кошка, цыганочка вспрыгнула на телегу и уселась подле Лештяка.
Подводы снова тронулись.
- Замерзла? - обронил Лештяк, услышав, как прерывисто дышит девушка.
Достав из задка телеги засунутый туда султанский кафтан, он прикрыл им колени своей спутницы. После этого он пощупал ладонью лоб Цинны. Лоб был чуточку горяч. Однако от этого прикосновения к бархатистой, нежной коже цыганочки и у молодого Лештяка кровь в жилах закипела.
- Эх, один только счастливец есть на свете, - вздохнул на первой повозке Инокаи. - И это Криштоф Агоштон! Поспешил упрятать свою голову в Вац, надежное место...
- Эх, один только счастливец есть на белом свете! - вздохнул на последней телеге молодой пастух, обращаясь к старому табунщику. (Оба они возвращались домой с пустыми руками: один без своих волов, другой без скакунов.) - Это наш бургомистр, господин Лештяк. Целует он сейчас алые уста цыганочки да обнимает ее стройный стан.
- Скажи мне, Цинна, - допытывался тем временем Лештяк. - Как тебе удалось сбежать?
- Уговорила я старого турка, что караулил нас, сидя на пороге, чтобы он вздремнул немножко. Он и задремал.
- Как же ты сумела по-турецки-то с ним говорить?
- А я сняла с шеи ожерелье, да и отдала ему...
- Ну, а остальные девушки?
- Я звала их с собой, но они не захотели. Дома им батрачить приходилось, а тут! Обед дали - пальчики оближешь! Сперва жаркое, потом сладкое, одних фруктов - три сорта. Наверное, и мамалыгу тоже дают, да только ужина я не стала дожидаться...
- Но ведь ты тоже по доброй воле поехала с ними?
- Нарядам обрадовалась, вот и согласилась.
- И так быстро наскучило тебе там?
- Наскучило. Уж лучше я в своей рваной одежонке ходить буду!
- Ой-ой!- грустно вздохнул Лештяк. - Много бед навлечешь ты на город Кечкемет! Ведь тебя же теперь искать будут, Цинна!
Вместо ответа цыганочка прижалась к спутнику, дрожа всем телом, как осиновый листок.
- Не бойся! - успокоил ее Лештяк. - Коли пообещал, не оставлю тебя. Мое слово твердое.
Девушка склонилась к руке Михая и поцеловала ее, а сама всхлипнула.
Молодой бургомистр резко, даже грубовато обхватил голову спутницы, отстраняя от своей руки.
- Не епископ я, чтобы мне руки целовать, - сердито проворчал он.
Но пока он поднимал вверх голову цыганочки, его собственная голова пошла кругом, звезды запрыгали перед глазами, телега, казалось, вот-вот перевернется, а камыши у дороги, как оглашенные, пустились вдруг наутек, и Лештяк, потеряв всякую власть над собой, прижал головку девушки к своей груди. Впрочем, устыдившись своего поступка, он тут же выпустил ее.
- Эй, цыганочка, что ты со мной делаешь? Смотри, не целуй мне руку, а то привяжу тебя за косу к телеге, чтобы ты и головой пошевелить не смогла. Этак и с ума свести человека недолго!
