Лештяк шутливо захватил в горсть пышную тугую косу цыганочки:
- Ну, привязать?
- Делайте, что хотите, - покорно, тихим голосом промолвила девушка в ответ.
- Не стану я тебя привязывать, не бойся. О другом я сейчас думаю.
Тут он с напускным равнодушием перекинул косу, эту дразнящую змею, на другое плечо девушки, а коса щелкнула, как кнут, обвилась вокруг точеной шейки и концом своим снова оказалась возле руки Лештяка.
Они долго молчали, и молодой человек часто потирал ладонью свой лоб.
- Думаю я, - сказал он наконец шепотом, - что косу эту тебе остричь придется. Под самый корень!
Цинна удивленно подняла на него свои глаза, блестевшие даже в темноте.
- Пододвинься ко мне поближе, Цинна, чтобы возница не расслышал, что я тебе говорить стану. Прислонись ухом к моему рту. Еще ближе! Не бойся, не поцелую.
- А мне-то что? Целуйте!..
- Так вот, говорю я, надо будет тебе остричь волосы.
- Ну так остригайте.
- А затем сойти с телеги.., - Девушка сделала беспокойное движение. - Потому что искать тебя станут, а у меня нет такой власти, чтобы защитить тебя. Не ведаю я, что меня и самого- то дома ожидает! Незавидная у меня судьба! Так что лучше уж тебе сойти!
- Но почему?
- Потому что и султан и будайский паша - сильнее меня, кечкеметского бургомистра. Был бы я сильнее их, могла бы ты при мне оставаться. Ни один волос с головы твоей не упал бы.
- Не понимаю я вас, сударь!
- Все поймешь сейчас. Вот здесь, в сундучке, лежит мужской костюм, из хорошей камки. Для себя купил его сегодня в Буде. Как спрыгнешь с телеги, переоденься в него где-нибудь в сторонке. Положу я тебе, будущий парень, и пару золотых в карман. Красивый малый получится из тебя, а? Как ты думаешь? Сам черт не узнает в тебе былой цыганочки Цинны!
Девушка вздохнула, а на глаза у нее навернулись слезы.
- Через несколько дней проберешься окольными путями в Кечкемет и явишься к моему отцу под видом бродячего портняжки-подмастерья на работу наниматься.
Цинна утерла слезы и весело засмеялась.
- Вот хорошо-то! По крайней мере, вашу милость каждый день видеть буду.
- Помолчи! Ну, что ржешь, как жеребенок! Дело серьезное. А если старик не захочет принять тебя, покажешь ему вот это кольцо в знак того, что это мне так угодно.
- Так ведь вы же дома будете к тому времени? Сами ему на словах сказать можете?
- Откуда мне знать, где я буду? - мрачно пробормотал Лештяк и, сняв с пальца украшенное опалом и гранатами кольцо, отдал его Цинне.
Немного погодя он добавил:
- А если отец сразу согласится принять тебя, не показывай ему кольца. Лучше если никто, даже мой отец не будет знать, кто скрывается под видом подмастерья. Так я хочу!
- Значит, так и будет - по-вашему, - пообещала Цинна.
- А теперь за работу. Тебе нужно скрыться, пока еще не рассвело.
В мешке Лештяка лежали большие ножницы, которыми они по дороге в Буду подравнивали гривы жеребцам. Задрожали руки у Лештяка, как он вынимать стал, в 'ще пуще, когда за косу взялся, чтобы отрезать ее.
- Не могу;- признался он. Рука его бессильно опустилась.
- Чего же жалеть? - рассердилась девушка, протягивая руку за ножницами.
Ножницы щелкнули, и густой лес волос был скошен. Девушка же только улыбнулась, тряхнув остриженной головкой. Пока Михай вынимал из сундучка мужской костюм, она выплела из косы тяжелые парчовые ленты.
- Переоденешься да ты слушай внимательно! - иди прямиком к Тисе. На берегу, где-нибудь в ивняке, аккуратно сложишь свое женское платье. Все ведь девушки так делают, собираясь утопиться. Платье на берегу оставляют, а с собой только горе свое берут.
- Все, как вы велите, сделаю...
- Он, беда, беда! - послышались отчаянные возгласы с повозки Криштона.
- Что случилось? - отозвался Лештяк.
- В какую-то топь заехали!
Ничего удивительного в этом, разумеется, не было. В те времена почтенные комитатские власти были еще свободны от дорожной повинности. Еще не родилась и пословица, что 'грязь на грязь кладут - дорогой зовут', потому что в те времена на грязь ни грязи, ни вообще ничего не клали. В ту пору была распространена другая точка зрения, а именно что 'телега сама себе дорогу прокладывает'. Видит человек: есть колея, значит и до него здесь люди были, а 'коли другие ездили, то и я проеду'.
Но на этот раз колея вдруг кончилась, и телега очутилась по самые оси в затянутой тиной, поросшем осокой болоте, которое при свете луны показалось вознице зеленым.
Сумасбродный это край - Алфёльд, прозванный Шандором Петефи 'открытой книгой'. Днем в своих миражах сушу превращает он в водные просторы, а ночью делает воду похожей на сушу. Не знаешь, когда чему верить.
Кучер ругался, бил лошадей, так что те чуть не рвали на себе упряжь, но он и сам, собственно, не знал, куда надо править чтобы выбраться на дорогу. Второй возок, попытавший счастья в другом направлении, тоже увяз в грязи.
- Все здесь засядем! Эй, кто знает дорогу. Путники соскочили с телег и начали советоваться.
- Наверняка к 'Чертовым озерам' заехали, - решил Поросноки. - Должен здесь где-то брод быть. Слышал я много раз от чумаков, что они между озерами на хорошую дорогу выбирались.
- Но как? Будем плутать, пока не утопимся.
- Надо бы разбудить старого Мартона. Он часто гонял гурты в Пешт, даже осенью, в ненастье: может быть, он отыщет путь. Эй, табунщик на последней подводе, разбуди-ка дядю Мартона!
И шустрый Пали, долго не мешкая, принялся тормошить спавшего старика.
- Ну, что там? Чего ты дергаешь меня, сорванец?
- Простите, дядюшка, я только потому разбудил вас, что спросить хотел, не знаете ли вы, где проходит дорога на Кечкемет?
- Как не знать, - ответил скупой на слова скотогон.
- Мы, как видно, к 'Чертовым озерам' забрались. Две передних телеги уже в грязи увязли. Оглядитесь, посоветуйте, как отсюда выбираться.
Старый Мартон внимательно вгляделся в небо, усеянное мириадами мигающих искрящихся звезд.
- Может быть, вы с возка сойдете, посмотрите, где мы?
- А что я там увижу? - рассердился старик. - Один конский щавель как две капли воды на другой похож. Не знахарь я, чтобы в травах разбираться.
И старик снова стал внимательно всматриваться в звезды над головой.
Вдруг он приподнялся на телеге и крикнул кучеру Криштона:
- Эй, сынок, видишь две звездочки, что внутри ковша Большой Медведицы? Одна - большая, тусклая, а другая - поменьше, но ярче. Друг против друга они.
- Вижу, дядя Мартон.
- Ну так вот, держи как раз посередке между ними. Там и будет хорошая дорога.
Сказал и снова улегся спать, твердо убежденный, что теперь все будет в порядке. Господа тоже выбрались из воды, доходившей до колена, и вскарабкались на телеги. Вернулся к своей повозке и Лештяк, но Цинны на ней уже не было. В суматохе цыганочке удалось ускользнуть незамеченной, только черная коса осталась лежать на телеге.
Михай со вздохом взял в руку пышную косу и по щепотке нринялся сбрасывать волосы в болото. Ветерок относил черные нити волос в сторону, и они сначала словно парили в воздухе, а затем плавно опускались на зеленоватую воду, которая качала их на своей поверхности, обвивая ими кувшинки, осоку и цветочки дикого горошка, напоминающие мотыльков...
Когда путники, по указанию пастуха Мартона, действительно выбрались на твердую колею, в руке у бургомистра остался один-единственный волосок - тот, которым он обвил один из своих перстней.
- Эй, люди! - громко крикнул Лештяк, - Где же моя девица? К кому на телегу она пересела?
Ответ отовсюду был один: 'Здесь нет! И у нас нет!'
- Слава богу! - проговорили сенаторы облегченно. - Сбежала маленькая плутовка!
Злоключениям их пришел конец. Теперь до самого рассвета депутация ехала без всяких происшествий: от деревни к деревне, от хутора к хутору; только изредка дорога становилась малозаметной. Но теперь уж это было не страшно: стоило только разбудить старого Марци, и он всякий раз безошибочно указывал единственно правильный путь.
- Держите прямиком на маленькую звездочку, сбоку от Наседки с цыплятами10.
Среди сверкающих небесных светил пастух чувствовал себя уверенно, как дома. Земля казалась ему всюду одинаковой и потому незнакомой, а небо - будто открытое взору, вечно неизменное и потому знакомое синее поле.
На нем-то дядя Марци и проложил депутации путь от Пешта до самого славного Кечкемета. И был этот путь такой прямой и ясный, что порой старому пастуху даже казалось, будто пыль клубится на его небесной дороге.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Пинтё расставил на площади заряженные мортиры; кое-где готовили огромные транспаранты с надписями: 'Добро пожаловать!' 'Виват!' и т. п. Известный своим умением красиво говорить Пал Фекете как раз зубрил у себя на пчельнике речь, которая начиналась словами: 'Кому не довелось слышать о славном, мудром, всеми почитаемом Сенеке?' (Разумеется, все уже слышали о нем, так как почтеннейший Пал Фекете постоянно жил за счет изречений этого почтенного и мудрого мужа -
пли за счет изречений, которые ему приписывал.) Бюрю и его музыканты уже канифолили свои смычки. Словом, шли грандиозные приготовления. Чего доброго, и в колокола ударили бы, если бы господин Поросноки еще под Цегледом не догадался посадить на лошадь проворного табунщика Пали и послать его с предупреждением в Кечкемет, чтобы там не вздумали затевать каких-нибудь торжеств, так как радоваться нечему. Гонец Поросноки поверг горожан в уныние; хмуро, с кислыми физиономиями взирали кечкеметцы под вечер из окон и из-за заборов на вступление в город своей незадачливой депутации. Не было слышно ни одного, даже самого слабого возгласа 'ура', только собаки с лаем бежали вслед за подводами. Может
