Домой, в бухту Троицы, нас должна была доставить самоходная баржа, груженная железным ломом. Мы ждали конца погрузки, сидя на причале.
Крыши домов и вершины деревьев покраснели в лучах заходящего солнца. Под высокими обрывами уже притаились вечерние тени, с каждой минутой вытягивавшиеся все дальше по спокойной воде бухты.
Кроме нас, на причале никого не было. Только худой пес с рыжими бровями, придававшими ему задумчивое и печальное выражение, подошел к нам, стуча когтями по доскам. Я порылась в рюкзаке и нашла горбушку, остаток нашего обеда. Пес съел ее с жадностью, вздохнул и лег рядом с нами, положив голову на вытянутые лапы.
Баржа стояла у борта гигантского старого судна, краболова. Его разбирали, отрезая автогеном толстые ломти обшивки. Кисловатый запах ржавого железа и карбида висел над бухтой. Массивные плиты с зазубренными, опаленными краями, тяжко грохоча, ложились на дно баржи. Она оседала понемногу под их тяжестью, пока не осталась над водой только полоска бортов. Последним, стукаясь о корпус краболова и издавая колокольный звон, спустился большой котел.
После этого пришла и наша очередь. Самоходка тронулась в путь кормой вперед. «Понятно, — подумала я, — капитан хочет развернуться на глубоком месте, в центре бухты». Однако мы уже миновали косу Чурхадо и вышли на рейд Паллады, а баржа продолжала пятиться задом наперед. Странно, что рубка обращена к корме, будто так и надо двигаться этому странному судну.
Я осторожно навела справки у Николая, а он поднял меня на смех. Оказывается, квадратную, как бы обрубленную носовую часть судна я приняла за корму. То, что было похоже на носовую часть, оказалось кормой. В довершение всего на этом, с позволения сказать, носу во всю ширину баржи от борта до борта стояла наклонная железная стена с квадратным окном посередине — трап, поднятый почти вертикально. Потом я видела много раз, как трап опускался и по нему прямо на дно баржи въезжали машины. Очень удобная и полезная посудина эта баржа самоходка!
Волны гладкие, как литые из черно-фиолетового стекла, медленно вставали у бортов, чуть покачивая тяжелую баржу. Оранжевые диски медуз колыхались в темной воде. Пламенные змеи — отблески заката — струились за кормой. Над сопками материка высоко громоздились пышные груды взбитых, как перины, малиновых и кроваво-красных облаков. Узкие, длинные валы темно-багровых и сизых туч лежали у их подножия, закрывая садящееся солнце.
Несколько лучей, прорвав преграду, снопом поднимались над облачными стенами. А высоко в зените на прозрачном зеленом небе чуть розовели нежные барашки. Эта феерия длилась несколько минут, а потом раскаленные облака стали остывать, темнеть, сливаясь в одну свинцовую тучу. Только небо под ними еще тлело тревожным, как пожар, закатным заревом.
Наглядевшись на закат, мы сели перед рубкой. Судно шло на северо-восток, и небо над этой частью горизонта было какое-то странное, матовое, как серо-голубой фарфор. Лишь одно облако висело низко над морем. Оно было плотное, с отчетливыми, беловатыми контурами и прожилками, как бы скрученное, свитое из материалов различного цвета. Это одинокое облако быстро и непрерывно меняло форму. Вначале это был дельфин. Потом он стал похож на лежащую кошку с опущенной головой. Кошка постепенно поднимала голову и закидывала ее на шею, и вот перед нами явилась фигура спящего индейца. Когда индеец превратился в челн с парусом, а потом в длинный жгут с растрепанными концами. Николай не выдержал:
— Кривляется, как клоун, — пробормотал он, глядя с отвращением, как жгут с каждой минутой разбухал, вытягивался и рос, пока из компактного и аккуратного облачка не получилась панорама города с крепостной стеной.
— Что ты ворчишь, — удивилась я. — Чудесное облако. Смотри, как оно быстро летит к нам и как меняет форму.
— Это чудесное облако даст нам жизни! — сказал с уверенностью Николай. — До Зарубина идти еще час, не меньше. Погляди, что начнется через несколько минут. И достань из рюкзака ватник, не пожалеешь.
Он ушел в рубку, прежде чем я успела возразить. Капитан вышел на палубу вместе с Николаем, и они оба уставились на горизонт. Там появилась темная, почти черная полоса. Она приближалась с быстротой курьерского поезда. Это ветер, взбивая воду, несся нам навстречу. Вот налетел первый бешеный шквал, за ним второй, третий — ошеломляющей силы удары ветра, от которых сразу закипело море.
Волны, подпрыгивая, лезли на борт, но тяжелое судно отшвыривало их, подминало под себя и шло вперед, не обращая внимания на их ярость. Фонтаны брызг взлетали выше рубки. Над морем, как туман, неслась водяная пыль. Это ветер срывал пенные верхушки гребней. А что стало с моим облаком? Вместо него по всему горизонту распласталось черное, мохнатое чудовище.
Сквозь потеки воды на стеклах рубки были видны белые гривы волн. Баржу, как ни тяжела она была, начало порядком покачивать. Шторм с каждой минутой набирал силы. Сказать правду, я все время помнила, какой груз лежит в открытом трюме баржи, и вздохнула с облегчением, увидев зеленый огонек у входа в нашу бухту. Бывалый моряк может посмеяться над моими опасениями, ведь совершенно безразлично, что лежит в трюме — пшеница или железо, вес-то один. Но все-таки как-то неуютно было думать о стальных плитах. Вот если бы баржу нагрузили пробкой, я была бы спокойнее.
* * *
Николай надолго лишился возможности посещать подводный мир. Воспаление среднего уха протекало так тяжело, что врач категорически запретил ему погружения в течение ближайших месяцев,
Я еще раза два была в Посьете. Как назло, в эти дни погода была преотвратительная, холодная, с дождем и ветром. Если бы наше время не было так ограничено, следовало бы еще с неделю поработать в бухте Экспедиции, на рейде Паллады и еще не раз побывать в бухте Новогородской. Но основная часть работы в этом районе уже сделана. Нужно двигаться дальше, в северную часть залива Петра Великого.
Нами не выполнено несколько задач: не найден осьминог, хотя мы и искали его все три недели. Нет синего краба. Не хватает еще некоторых животных, но их мы найдем на севере. А мне так и не удалось встретить под водой тюленя, ларгу. Еще раза два мы видели ее издали, когда подходили к мысу. Мальчики говорили, что ее ранил из дробовика один из тех, кто, шатаясь по берегу с ружьем, палит направо и налево по всему живому, что попадется ему на глаза.
На остров Путятин нам предложили добраться на уже знакомой барже-самоходке. Она идет в порт Находку и по дороге доставит нас на остров.
Скрылся за мысом поселок с его белыми домиками и высокими трубами рыбокомбината. Вот и Рисовая падь. В бинокль виден берег, знакомый до мельчайших подробностей. А вот, за сопкой, и «наш» распадок, где мы так и не построили себе дом. Проходят мимо отвесные скалы, обиталище бакланов. Баржа идет все дальше и дальше от берега, и вот уже нельзя понять, где там, среди береговых обрывов, вход в бухту Троицы.
Сюда мы еще вернемся. Я не знаю, когда это будет, но мы вернемся. Слишком много еще осталось необследованных мест, где нас ждут интересные встречи.
Баржа идет за грузом для комбината. В громадном ковше ее открытого трюма кроме наших пяти ящиков в углу свалены еще какие-то предметы, накрытые брезентом. Остальная часть трюма пуста, хоть устраивай танцы.
Берег отошел так далеко, что сопки кажутся грядою туч. Море спокойное, едва дышат пологие волны. Изредка проплывет в глубине медуза или блеснет серебром бок рыбы. Только тогда понимаешь, как прозрачна вода. Она здесь кажется иссиня-черной, как чернила. Сколько метров глубины под нами?
Мы устроились на толстых, упругих складках брезента, прикрывавшего груз. Над нами чуть шевелит вощеными листьями развесистый фикус. Его везут в Находку по просьбе одного из местных жителей.
День проходит лениво, без происшествий. В кубрике нашлось много книг. Николай в который уже раз перечитывает «Шагреневую кожу». Я выбрала Жюля Верна — «80 тысяч верст под водой». Так называлась эта книга в дни моей юности, а теперь — «80 тысяч километров». Очень скоро я начала клевать носом. Но в этом не был повинен Жюль Верн. Приключения его героев на дне моря, хотя и не всегда правдоподобны, но весьма интересны. Просто мы возились с укладыванием вещей всю ночь, и теперь ритмические покачивания
баржи нагоняли сон.
Проснулась я в сумерках. В зеленом небе зажглись первые звезды. Быстро темнело. Теплая и тихая ночь скрыла море. Я стояла на приподнятой носовой части, где можно было выглянуть из-за высокого борта. Чем сильнее сгущалась тьма, тем чаще в воде мелькали яркие искры. Тупой нос баржи вспахивал воду, отбрасывая пенные усы, в которых мгновенно загорались и гасли миллиарды огоньков.
В черной, как смола, воде возникали неясные светящиеся контуры. Стая голубоватых стрел метнулась в сторону из-под самого борта. Это какие-то рыбы, а может быть, и кальмары. Серебряное блюдо, как полная луна, — вероятно, медуза. Трудно было определить, где произошла вспышка света. То казалось, что у самой поверхности воды пролетел светлячок, то каскады искр загорались где-то далеко в бездонной глубине. Свечение моря!
Николай спал, прикрывшись брезентом. Я разбудила его. Мы смотрели с кормы, как из-под винта вылетали бледные вихри света, похожие на звездные туманности. За судном тянулся белый, фосфоресцирующий след, таявший вдали. Найдя на падубе ведро, мы зачерпнули воды и некоторое время забавлялись, опуская туда руки и шевеля пальцами. Это вызывало вспышки искр, загоравшихся на какую-то долю секунды. Светились мельчайшие морские организмы, живущие в толще воды, так называемый планктон. Когда воду выплеснули обратно в море, произошел беззвучный световой взрыв, появилось на мгновение клубящееся облако и исчезло.
На Черном море мы не раз наблюдали свечение воды. Незабываемое впечатление осталось от купания ночью, когда движущиеся тела людей и невидимых рыб в глубине вызывали вспышки холодного огня. Но такого интенсивного свечения, как здесь, на Японском море, видеть еще не приходилось.
Я долго стояла у борта, вглядываясь в воду. Постепенно свечение стало затухать и исчезло.
Где-то далеко зажегся зеленый огонек. Нечто громадное, темное, как грозовая туча, мерещилось вдали. Мы подходили все ближе, и все выше поднималась над морем, закрывая горизонт, неясная масса. Вахтенный сказал, что это остров Аскольд. А еще через полчаса по курсу открылась спокойная бухта с множеством огоньков на берегу. Остров Путятина, где нам предстоит работать до осени, приветливо распахнул свои берега.
Знакомый запах рыбзавода донесся вместе со слабым дуновением ветерка. Здесь, как и в Зарубине, несмотря на позднюю ночь, сияли окна цехов и доносился смутный гул работающих механизмов.
Остаток ночи был проведен на барже. С первыми лучами солнца наши ящики выгрузили на берег, и мы пошли искать пристанище.
Пролив Стрелок отделяет остров Путятина от материка. Поселок раскинулся на берегу бухты Назимова. За домами в небо поднимается высокая сопка Старцева, заросшая лесом. С другой стороны поселка лежит пресное озеро, а за ним опять сопка, темнеющая зарослями.
Улицы поселка широкие, чистые, с аккуратными канавками по краям. Дома, большей частью белые, тонут в зелени садиков. На холме виден в точности такой же дом, как тот, в котором мы жили в Зарубине. Здесь это тоже дом приезжих и молодежное общежитие. Но на этот раз у нас были другие планы относительно местожительства.
Адрес и рекомендация от наших владивостокских друзей были припасены еще до отъезда на юг. Милая семья, куда нам советовали обратиться, встретила нас с такой простотой и гостеприимством, что мы сразу почувствовали себя как дома. Хозяин Сергей Михайлович, инвалид Отечественной войны, и его жена Анна Федоровна — работники рыбокомбината.
Мы еще только возились с перевозкой своего груза, а они уже ушли на работу, оставив нас на попечение дочери, школьницы лет тринадцати. Это белокурое создание с великолепной косой того редкого оттенка, который называется платиновым, носилось по дому, одновременно успевая затопить плиту, подкачать шину у велосипеда, сбегать на огород, пошептаться с подружкой, накормить кур и вымыть полы. Позже мы убедились, что мытье полов — навязчивая идея местных хозяек. Блистающие чистотой крашеные полы имели всегда такой вид, будто их никогда не касалась нога смертного. Сначала мы снимали обувь у порога, потом под влиянием уговоров хозяйки стали стыдливо жаться у стен, все еще не решаясь ступить на сияющую поверхность в центре комнаты. Однако, увидев, что ритуал мытья полов происходит через день, независимо от погоды, количества посетителей или реальной необходимости, окончательно обнаглели и смело попирали этого домашнего идола.
У нас было поручение из Москвы к группе ученых, с начала лета работающих на Путятине. Мы нашли их в добротном деревянном павильоне у самого моря. Здесь была оборудована отличная лаборатория. На столах в центре большой комнаты и на стеллажах вдоль стен располагалась всевозможная аппаратура. За черными занавесками была оборудована настоящая
