– Хорошая мысль. – Руки Хатталя спустились ниже.
Напряженные мышцы будто плавились под ладонями фарри, Кинтаро чувствовал, как превращается в податливый воск. Он поймал запястье Хатталя и потянул его на себя.
Итильдина влекло к ним, как иголку к магниту. Собственные желания смущали его. Он легко мог бы отдаться Хатталю, и судя по стонам Кинтаро, это будет очень даже приятно. Перед собой можно оправдаться тем, что секс ослабляет самоконтроль парня, делает его более уязвимым. Но у него есть возлюбленный; единственный раз, когда Итильдин чуть не изменил Альве, закончился очень, очень плохо. Впрочем, по строгим эльфийским канонам, вчерашний день уже считается изменой, когда он так бесстыдно получал удовольствие на глазах у Хатталя.
Проблема в том, что он сам хотел. Коснуться этих губ, этой темной кожи, тугих косичек, ощутить эти сильные руки на своих бедрах. «Развратная тварь, как ты можешь желать кого-то, кроме Лиэлле и Таро?» – сказал он себе, отворачиваясь от того, что творилось в постели. Но голый Хатталь обнял его со спины, и думать эльф перестал.
Когда они снова лежали втроем под медвежьей шкурой, Итильдин вдруг сказал:
– Ты плакал, когда нашел нас в снегу. Почему?
Фарри помолчал и сказал со вздохом:
– Позавидовал вашему рыжему. Вы бы ради него и по горящим угольям прошли.
– Прошли бы, – охотно согласился Кинтаро. – Эльф не обожжется, а у меня все заживет в момент.
– Капризный аристократ. Он вас не заслужил. Ну что в нем есть, кроме красивой мордашки?
– Еще задница очень ничего, и ноги, – серьезно сказал Итильдин, хотя в глазах у него плясали озорные бесенята.
Хатталь фыркнул:
– Не думал, что у Древних есть чувство юмора.
– У Древних есть еще мужик, который может больно вдарить, – мрачно пробурчал Кинтаро, не делая, впрочем, угрожающих жестов.
– Да что я, вру, что ли? Как есть, капризный, как девка.
– Капризный… – мечтательно протянул эльф, погружаясь в воспоминания, как в нагретую солнцем воду. – Избалованный, циничный, надменный…
– Упрямый, ехидный, стервозный, – подхватил Кинтаро с тем же блаженным выражением. – Горячий, рыженький, сладкий…
– Нежный, ласковый, страстный…
– Образованный, остроумный, изящный…
– Доверчивый, светлый, сердечный…
– Вот доверчивый – это в точку, – вставил Хатталь. – Нет ума – считай, калека. Каким надо быть идиотом, чтобы пойти на договор с Мастером Иллюзий!
– Так в чем заключался договор? – не выдержал Кинтаро.
И Хатталь рассказал, почему б не рассказать.
– …Ну вот, а через полгода, когда солнце встало, он обрадовался, как дитя. Стащил кольцо да и вышвырнул из окна. Между прочим, кого искать посылали? Меня, конечно. Только рано он радовался. Кольцо снял, договор кончился, иди на все четыре стороны – это с Края Мира-то! Госпожа смеется: учился бы ты магии, смог бы портал поставить. Он зубы стиснул и взялся за книги. Мы только диву давались. Чародеи на эту науку лет пять тратят. Правда, они последовательно все изучают, а этот блаженный выбрал, что ему больше интересно. Нахватался по верхам, впору фокусы на ярмарках показывать. Госпожа говорит: никогда из тебя настоящего мага не выйдет. Чтобы магом стать, нужно отказаться от земных привязанностей, магию полюбить, как ты в жизни ничего не любил. А тут вы, как гири на ногах. Она его убеждает: они, дескать, не способны тебя оценить, они тебя не стоят, им все равно, что ты, что какой- нибудь рыжий невольник с твоим лицом. Дескать, нет никакой судьбы, никакого предопределения, только тоска плоти, будь ты каким-нибудь черномазым банухидом, вот как Хатталь, без красоты, без обаяния, без таланта, они на тебя и не взглянут… – голос его дрогнул, будто от сдерживаемых рыданий, он хмуро выбрался из постели и скрылся в купальне. Оттуда послышался плеск воды.
– Он влюблен, – еле слышно шепнул Итильдин, в голосе его слышалось удивление. – Влюблен до безумия, хоть и пытается скрывать свои чувства.
Степняк заложил руки за голову, глядя в потолок.
– Иногда мне кажется, а не лучше ли взять его, чем одну из кукол Дэм Таллиан. По крайней мере, без обмана. Получаешь то, за что платишь. Потому что мы можем сделать выбор, и она скажет: молодцы, выбрали верно! – и отправит нас домой с подделкой. У этой задачи нет решения, понимаешь?
– Решение есть, и я его найду, – сказал эльф с уверенностью, которой вовсе не испытывал.
Оставалось два дня, если считать шестой день за полный.
Вернулся Хатталь и как ни в чем не бывало влез обратно под одеяло.
– Извиняюсь, если что не то сказал. От вас, парни, просто башню сносит, – и фыркнул над своей невольной остротой.
Итильдин мимолетно подумал: не странно ли, что с ними сейчас в постели не Альва, а слуга Дэм Таллиан, которого они знают без году неделя. Не странно ли, что ни один из кавалеров Ахайре не увязался за ними и не искал так назойливо их компании, как Хатталь. Может, потому, что они сами этого не хотели. Или потому, что так распорядилась хозяйка.
«Что с нами случилось? – спросил он себя. – Мы потеряли его год назад – и живем, как ни в чем не бывало, занимаемся любовью, едим и пьем, и в нашей постели уже другой».
Но Хатталь занимал место между ними на кровати так, будто имел на него полное право.
Утром (так называлось время, когда они просыпались, потому что другого утра на Краю Мира быть не могло) эльф попросил Хатталя проводить его на верхнюю площадку башни. Ему требовалось уединение, чтобы подумать. Укрывшись медвежьей шкурой, он провел там несколько часов, глядя невидящими глазами в пространство.
Он размышлял о многом сразу, как умеют делать эльфы: отбирал, анализировал, связывал предположения и факты. Что такое человек, если не сочетание лица, фигуры, черт характера и жизненного опыта, и чем он отличается от своего магического подобия? Что остается неизменным, когда меняется человек? Почему люди так чувствительны к малейшим переменам в себе и других? Кинтаро чуть не покончил с собой, когда потерял руку; Альва ради возвращения своей красоты попал в кабалу к чародейке. В смертных глубоко укоренилось убеждение: лишившись хоть малой частицы своей индивидуальности, они перестанут быть достойными любви.
С другой стороны, разве не мы сами сковываем другого своими представлениями о нем? Разве не внушаем ему страх измениться и потерять нашу любовь? Разве не принуждаем его вести себя в соответствии с нашими ожиданиями? Почему, надев маску, отказавшись от своей личности, человек иногда становится больше собой, чем прежде, обретает бoльшую свободу?
Действительно ли они любят Лиэлле, а не свои представления о нем? Вправе ли они закрывать ему дорогу к магическому могуществу? И если бы они все еще были дороги Альве, что бы он сделал, чтобы это показать? Что бы он сделал, если б хотел быть с ними рядом, но знал, что Дэм Таллиан не позволит? Кем бы он стал, если б ему пришлось выбирать?
Ответ пришел сам собой.
Тем, на кого Альва похож меньше всего. Хамоватым темнокожим фарри, напрочь лишенным всякой утонченности, с простонародной речью и жутким арисланским акцентом, который Альва терпеть не мог, но хорошо имитировал. Носящим простую одежду слуги, без каких-либо украшений. Религиозным фанатиком, отказывающимся от вина и от секса с мужчинами, по крайней мере, поначалу. Слугой, который мог сопровождать их где угодно и болтать, что в голову взбредет. Человеком, который спас их в снежном буране и проводил ночи с ними в постели. Тем, кого Дэм Таллиан обещала отпустить, если они возьмут его с собой.
Люди придумали несметное количество волшебных сказок о том, как любовь снимает заклятие, превращая чудовище в принца или принцессу; о том, как узнают давно потерянного возлюбленного в обличье согбенного старца или дикого зверя; как тянутся друг к другу разлученные во младенчестве брат и
