тьму», а в гимне (VII, 67, 2) поэт восклицает: «Огонь начал разгораться, уже видится конец тьмы, и знамя зари появилось на востоке». Выражение «конец», а точнее – «край» тьмы, очень значимо, и было бы искажением идиомы переводить, принимая это слово (как и другие, определяющие «долгий мрак»), как отражение всего лишь зимней ночи (или ночей), то есть того, что существует и в зоне тропиков. Как уже указывалось выше, такие ночи все же короче даже 24 часов, да и бывать они могут лишь в течение двух недель или около того. Поэтому весьма непохоже, что ведические барды так нарушали воспоминания об этих ночах, что изображали их в виде важнейших событий, для одоления силы которых следовало обращаться за помощью к богам. Имеются и другие строфы, выражающие такую же тоску в ожидании конца мрака и появления света. Это не может быть увязано с теорией, согласно которой ночи древних ведических поэтов были столь ужасны и подобны смерти лишь потому, что они не имели возможности озарить их искусственными источниками света, как это делают люди XX века. Даже в наше время не говорят о дикарях, что они проявляют такое же нетерпение в ожидании утреннего света, какое мы встречаем в восклицаниях ведических бардов. А ведь они были достаточно цивилизованы, чтобы знать металл и пользоваться повозками.
Опять же, ведь не только люди, но и боги жили в условиях долгого мрака. Так, в Ригведе говорится о боге Агни, что он находился «слишком долго в условиях слишком длительного мрака» (X, 124, 1). Это повторение в Ригведе почти одинаковых слов «долгого» и «длительного» было бы неуместным, если бы протяженность тьмы не превышала срок самой долгой зимней ночи. В Ригведе (II, 2, 2) говорится про бога Агни, что он светит в течение «длящихся ночей» – так перевел профессор Макс Мюллер, но не объяснил, что значат в его переводе слова «длящиеся ночи». Обозначает ли это последовательность ночей, не прерываемую солнечным светом, или же это изящный оборот, не говорящий о чем-либо другом, кроме некоторого числа ночей. Это выглядит так, как будто ученый-переводчик прошел вплотную мимо истинного смысла введенного им разъяснения.
Но нам не следует зависеть от заблуждений в переводах, чтобы доказать, что в древности были известны долгие ночи. В X мандале Ригведы в 127-м гимне, посвященном богине ночи, в его шестой строфе умоляют ночь «стать легко проходимой (пересекаемой)» для молящихся. В следующем гимне Ночи («Ратри- сукта») молящийся просит Ночь быть к нему милостивой и восклицает: «Да достигнем мы благополучно другого края», повторяя эти слова дважды. В Атхарваведе (XIX, 47) в гимне, воспроизводящем упомянутый с небольшими вариациями, вторая строфа звучит так: «Каждое движущееся создание обретает в ней (в Ночи) покой, в ней, чей тот край не виден, как и тот, который ее отделяет. О, обширная темная ночь! Да достигнем мы без повреждений, да достигнем, о ты, благословенная, твоего конца». И в третьей строфе 50-го гимна этой книги молящиеся просят, чтобы они могли пройти, не повредив своих тел, «сквозь каждую последующую ночь (сменяющую эту)».
Здесь естественно возникает вопрос: почему каждый человек так беспокоится о безопасном достижении другого края ночи? И почему поэт восклицает, что «не виден ни ее завершающий край, ни тот, что ее отделяет»? Являлась ли причиной этого обычная зимняя ночь или же долгая ночь Арктики?
К счастью, «Тайттирийя Самхита» сохраняет для нас самый старый традиционный ответ на эти вопросы, и нам не нужно поэтому зависеть от рассуждений современных комментаторов. В «Тайттирийя Самхите» (I, 5, 5, 4) мы видим подобную же мантру, или молитву, адресованную Ночи: «О Читравасу, да достигну я безопасно твоего окончания», и несколько дальше (I, 5, 7, 5) сама «Самхита» так разъясняет эту мантру, или молитву: «Читравасу – это ночь, и в древности брахманы боялись, что она (ночь) не достигнет зари». Здесь мы видим выразительное утверждение Вед, что в древности жрецы и простые люди не имели представления о сроке завершения ночи.
Что могло это значить? Если ночь не была необычно долгой, зачем приведены эти тяжкие сомнения по поводу прихода зари? Саяна, комментируя этот пассаж, привел свои обычные пояснения, сказав, что зимние ночи были слишком длинны и внушали жрецу страх – а придет ли заря? Но здесь мы можем процитировать слова Саяны, опровергающие его же пояснения, и покажем, что он обошелся с этим пассажем довольно бесцеремонно. Ведь хорошо известно, что «Тайттирийя Самхита» часто разъясняет мантры – эта ее часть именуется «Брахмана»: весь текст «Тайттирийя Самхиты» состоит из мантр и таких Брахман, то есть из молитв и их разъяснений, или комментариев. Эти рассуждения о страхе жреца по поводу прихода зари относятся к Брахманам, то есть комментариям к мантрам «Самхиты» (а не входят в текст самой мантры).
Содержание этих комментариев индийские теологи подразделяют на десять групп: основание; этимологическое объяснение; цензура; восхваление; сомнение; правило; другие события; древнее правило, или традиция; определение ограничений; подходящие сравнения, или уподобления. Саяна в своем комментарии к Ригведе упоминает первые девять из них и в качестве иллюстрации к восьмой (древнее правило, или традиция) цитирует упоминаемые выше пояснительные строки из «Тайттирийя Самхиты» (I, 5, 7, 5). По разъяснениям Саяны, утверждение: «В прежние времена брахманы боялись, что не будет зари» относится к этой восьмой группе, то есть к древним традициям, входящим в комментарий (в «Брахману»). Но это не суть мантры, а рассуждение, или разъяснение, входящее в сам текст этой «Брахманы».
В тексте «Самхиты» упоминается слово «древний», то есть, возможно, что здесь зафиксировалась частица традиционной информации. И если это правильно, то возникает вопрос – почему обычная, не короткая зимняя ночь возбуждала в душе жреца такой страх лишь в древнее время? И почему долгая тьма перестала возбуждать этот страх в людях современного поколения? Ведь «долгая» зимняя ночь в тропической и умеренной зонах длилась здесь столько же времени, сколько сегодня и тысячи лет назад, и тем не менее никто из нас, даже самые необразованные люди, не испытывает никаких подозрений относительно возможной задержки зари и окончания «долгой» ночи. Возможно, допустимо предположение, что в древности барды не достигли уровня знаний, необходимых для предсказания возможной задержки появления зари и обязательности ее прихода после этого. Но неверность такого объяснения становится сразу очевидной, когда мы вспомним, что ведический календарь был в те времена настолько развит, что был решен даже вопрос о соотнесении лунного года с солнечным. А поэтому объяснения Саяны о зимних ночах, вызывающих подозрения насчет прихода зари, следует считать несостоятельными.
Это были, значит, не просто зимние ночи, которых боялись ведические барды в древности. Это было нечто другое, что-то очень долгое, настолько долгое, что хотя иногда человек и понимает, что какое-то явление не может быть вечным, оно тем не менее порождает утомительное ожидание, и, будучи долгим, заставляет его с тоской ожидать прихода зари. Говоря короче, это была долгая ночь арктического региона, и слово «древний» («пура») указывает на то, что в памятнике говорится о давних днях, о которых традиционно знали ведические барды.
Я уже упоминал, что «Тайттирийя Самхита» соотносима с периодом, называемым «Криттика». Мы можем без опасений прийти к выводу, что около 2500 лет до н.э. в среде ведического народа была в ходу традиция, говорящая, что в прежние времена, то есть в прежние века, жрецы столь нетерпеливо воспринимали эту длительность долгой ночи, края которой даже не были видны, что жарко молили своих богов провести их благополучно к другому концу этого утомительного мрака. Подобное описание ночи нельзя воспринять, пока мы не усвоим того, что оно относится к долгой, продолжительной арктической ночи.
А теперь посмотрим, содержит ли Ригведа прямые указания на долгий день, долгую ночь или циркумполярный календарь, помимо общих упоминаний о долгой тьме или о трудности достижения другого края бесконечной ночи (о чем говорилось выше). Мы уже указывали раньше, что календарь Ригведы содержит 360 дней с прибавленным для согласования месяцем, что не может относиться ни к полюсу, ни к циркумполярности. Но наряду с этим Ригведа сохраняет в себе описания дней и ночей, которые не совместимы с днями во внеарктических областях. Совместимость может быть прослежена лишь при наложении искусных построений на строфы, содержащие эти описания.
В ведической литературе день и ночь описываются как пара, или в паре, и их определяют составным словом в двойственном числе[7]. <...> В этом слове «день» часто заменяется словом «заря», и есть даже такой термин, как «ушасау», то есть «две зари», обозначающий пару «день и ночь». В других памятниках ведической литературы это же значение передается просто словами «день и ночь». Иногда об этой паре говорится как о сестрах или двойниках, но в любой форме это недвусмысленно понимается именно как день и ночь.
Приведем одну из строф в Ригведе (III, 55, 11), описывающую день и ночь и приводящую их общее имя – «Ахо-ратре», то есть «День-Ночь». (Следует указать, что четвертая строка этой строфы является
