автор указываемых фаргардов почерпнул такие точные описания явлений лишь в своем воображении – именно такие явления, как им описаны, были открыты наукой лет сорок назад.
Дармштетер замечает в сноске к своему переводу фаргардов, что указания на оледенение являются мифологизированным выражением недопонимания, и обычная зима принималась за создание чего-то противоположного нормам жизни в области Иран Ведж. Это легко воспринималось всеми лет двадцать назад, но теперь лучше узнано влияние наступления ледниковой эпохи, и мы не можем и дальше принимать догадки и предположения ученых как правильное понимание описаний Авесты, касающихся процесса наступления оледенения в древнем раю иранцев. Все это показывает, что в силу неполного знания можно неправильно понимать и неверно интерпретировать древние описания, какими бы выразительными и точными они ни были, – неизвестными долго оставались климатические и другие условия среды, окружавшей предков нашей расы в столь отдаленные времена. Хотя даже и при таком неполном знании было все же не так трудно увидеть, что Айрьяна Ваэджо, изначальная родина арийской расы, была расположена где-то вблизи Северного полюса, и предки нашей расы ушли оттуда не из-за «неодолимого импульса» или «перенаселения», но просто потому, что земля не выдержала натиска снега и льда в дни начала ледниковой эпохи. Традиция Авесты, зафиксированная в фаргарде, является древнейшим документальным свидетельством перелома в климате, наступившего много сотен лет назад, что лишь недавно было подтверждено наукой – лет 40–50 назад. Можно лишь выразить сожаление по поводу того, что столь важная традиция была до сих пор неверно понимаема или отбрасываема.
Из всего вышеизложенного видно, что для нас чрезвычайно важны традиционные свидетельства, сохранившиеся в первых двух фаргардах «Вендидада». Гимны Ригведы, посвященные заре, дают нам свидетельства о разгорании зари в течение долгих тридцати дней на древней родине, в Ригведе же мы видим ряд пассажей, говорящих о долгой шестимесячной ночи (или о более короткой) и о годе в семь или десять месяцев. Следует добавить, что некоторые мифы, как и их персонажи, несут на себе неизгладимую печать своего северного происхождения. Но, как уже указывалось, во всей ведической литературе нет ни одного пассажа, который дал бы нам возможность определить время, когда полярный регион был обитаем, или твердо указать на причину, заставившую население покинуть его. Поэтому мы и обратились к геологии, поскольку эта наука недавно установила, что до начала ледниковой эпохи климат был теплым и благоприятным, а сейчас стал так холоден, что превратил эту землю практически в неподходящую для жизни человека.
Отсюда следует единственно возможный вывод, что предки арийской расы жили в Арктике – о чем говорят Веды, – совершенно очевидно, не после ледникового периода, а до него. И традиции, сохранившиеся в Авесте, указывают нам на необходимость такой же ориентации на геологические открытия. Мы располагаем теперь прямыми свидетельствами традиции, которые указывают на то, что:
1) в Айрьяна Ваэджо был изначально хороший климат, но Ангра Майнью превратил его в десятимесячную зиму и двухмесячное лето;
2) расположение Айрьяна Ваэджо было таково, что обитатели вары Йимы считали год одним днем и один раз в год видели солнечный восход;
3) счастливая земля стала необитаемой с начала ледниковой эпохи, подавившей там всякую жизнь.
Вплоть до недавних геологических открытий все эти ясные и четкие указания оставались непонятыми или воспринимались как невероятные теми учеными, которые неизменно пытались, как это недавно сделал и Дармштетер, создать из этих пассажей искусственные и ненатуральные структуры ради приведения их смысла к уровню своего толкования. Мы не можем отрицать, что многим обязаны научным открытиям, давшим нам возможность установить истинное значение авестийских данных и развеять туман непонятности, сгустившийся вокруг них. Несмотря ни на что, ценность исследований в области традиции нерушима. Одним из древнейших исторических моментов, зафиксированных в человеческой памяти, является великое потрясение, повлиявшее на северную часть Европы и Азии в древнейшие времена и заставившее обитателей арктического региона двинуться к югу. Это сохранялось в памяти в течение тысяч лет, подобно древней записи или традиции, хотя значение факта и не было понятным. И только теперь мы наконец увидели, что точность этой фиксации подтверждается последними научными открытиями. Ведь вообще-то мало таких случаев, когда наука доказывает точность древних полурелигиозных воспоминаний такого плана.
И уж если место Айрьяна Ваэджо и причина ее гибели так ясно выявляются в совпадении научных и традиционных данных, отсюда, естественно, следует предположение, что и шестнадцать областей, указываемых в первом фаргарде «Вендидада», должны восприниматься как указания на постепенное продвижение иранцев со своей древней родины в сторону Расы и семи рек, то есть фаргард должен рассматриваться как исторический, а не только географический по своему содержанию, как его воспринимают Шпигель и Дармштетер. Указание на то, что в нем нет ни слова о миграции, является верным. Да ведь и нужды нет в специальном указании на миграцию, когда видно, что Айрьяна Ваэджо лежала на крайнем севере, и когда во втором фаргарде говорится, что эта земля была разрушена льдом. Тот же факт, что шестнадцать областей перечисляются в определенном порядке, естественно, воспринимается в этом случае как знак, указывающий на последовательные стадии миграции индоиранцев. Не следует принимать каждое слово фаргарда за исторически истинное – никто и не ожидает такой строгой точности в традиционно сохраняемых реминисценциях древнейших эпох.
Правильно также и то, что Айрьяна Ваэджо превратилась в некую мифическую землю в поздней литературе парсов, в нечто подобное горе Меру, пристанищу индусских богов в литературе Пуран. Но это не причина для отрицания того, что в указаниях на Айрьяна Ваэджо в первых двух фаргардах «Вендидада» мы встречаемся с историческими воспоминаниями об арктической колыбели иранской, или арийской, расы. Фаргарды дают нам описание стран, через которые пролегал путь индоиранцев до того, как они окончательно расселились в Хапта Хенду или на берегах Рангхи в начале постледниковья.
Эта история о разрушении родной земли наступлением льда легко сравнима с историей о всемирном потопе, имеющейся и в индийской литературе. Древнейший ее вариант обнаруживается в «Шатапатха Брахмане» (I, 8, 1, 1–10), и такая же история содержится с некоторыми изменениями и добавлениями в «Махабхарате» и в Пуранах – «Матсья», «Бхагавата» и других. Все эти пассажи собраны и обсуждены Муиром в первом томе его «Оригинальных санскритских текстов», и нам тут необходимо остановиться на этом. Мы обсудим только ведическую версию этой истории, обнаруживаемую в «Шатапатха Брахмане».
В этом памятнике говорится, что рыба попала в руки Ману из воды, которой он собирался утром омываться. Рыба попросила Ману спасти ее, а за это обещала спасти его от потопа, который смоет все создания. Не указывается, где и когда происходил этот разговор, как не описывается и характер бедствия, сказано лишь, что это был потоп. Сначала Ману держал рыбу в кувшине, затем в пруду и, наконец, отнес ее в океан. И тогда рыба предупредила Ману, что в таком-то году (не указывается, в каком) начнется разрушительное наводнение, и посоветовала ему построить корабль и взойти на него, когда начнется бедствие. Ману строит корабль и всходит на него при начале потопа, привязав веревку к рогу на голове этой рыбы. Он проплывает над «этими северными горами» («этам уттарам гирим»), что комментатор объясняет как хребет Химават, или Гималайские горы, на севере Индии. Затем рыба советует Ману привязать корабль к дереву, чтобы он не был унесен отливающей водой, и Ману делает это. Говорится, что именно поэтому северная гора получила название «Спуск Ману» («Склон
Ману»). Поскольку Ману был единственным человеком, спасшимся от потопа, то во имя обретения потомства он принес жертву воде, опустив в нее масло, молоко и творог, результатом чего стало появление в течение года женщины по имени Ида (вариант – Ила). В союзе с ней он обрел потомство.
Так излагает эту историю «Шатапатха Брахмана». Очевидно, на этот вариант ссылается Атхарваведа (XIX, 39, 7–8), сообщая, что на месте высадки Ману на самой вершине горы выросло растение «куштха». Эта высокая точка Гималаев называется «местом соскальзывания корабля», золотого корабля с золотыми мачтами, который двигался по небесам. В «Махабхарате» эта вершина Гималаев известна как Нау-бандханам («Привязывание корабля»), но ничего не говорится о точном месте и времени события. В «Матсья Пуране» упоминается Малайя, то есть Малабарский район (на юго-западе Индии), как место подвижничества Ману, а в «Бхагавата Пуране» героем истории выступает Сатьяврата, правитель страны дравидов.
Д. Муир сравнил все эти варианты и указал на различия между более ранними и последующими версиями истории, выявив внесенные в нее дополнения и расширения сюжета. Мы, однако, берем здесь
