обескровившая большинство европейских государств. Действительно, между Китаем и Европой была громадная разница: хотя Китай некогда пережил эпоху Воюющих государств, весьма похожую на международную анархию в Европе, и если восстания и вторжения иноземцев периодически угрожали власти императора, все–таки большую часть времени на территории Китая доминировал один центр, причем на территории, невероятно громадной (по европейским представлениям). Империя долго была нормальным состоянием Китая; когда разрушалась одна империя, ее место занимала другая. Больше того, когда в XVIII в. в Европе начало распространяться прямое правление из одного центра, императоры династии Цинь стали устанавливать в своих доменах еще более эффективное прямое правление; в 1726 г. император Йоньчжень пошел даже на то, чтобы вождей этнических меньшинств юго–восточного Китая заменить собственными администраторами (Bai, 1988: 197). Тем временем в Европе в течение всего последнего тысячелетия идет дробление на многочисленные соперничающие друг с другом государства.
Хотя русские цари властвовали на громадных территориях Азии, сама Европа никогда не знала империи такого размера, как Китай времени расцвета. Впрочем, многие правители пробовали построить в Европе империи после распада римских владений или распространить уже имеющиеся империи на территорию Европы. Несколько мусульманских империй включили в свой состав Испанию и Балканы, но не более того. Византийская, Болгарская, Сербская и Оттоманская империи в свое время простирались от Балкан до Ближнего Востока, а монголы и другие азиатские завоеватели оставили имперское наследие в России. В сердце Европы Карл Великий собрал тут же раздробившуюся империю; несколько попыток построить империю предприняли норманны. И хотя Священная Римская империя
Тем не менее Европа пережила на свой манер и в ограниченном масштабе те два взаимодействовавшие процесса, которые Скиннер обнаружил в Китае: построение (снизу вверх) региональных иерархий, основанных на торговле и производстве, насаждение (сверху вниз) политического контроля. Так, европейские сети городов представляют собой иерархию капитала; это были коммерческие связи высшего уровня, проникавшие в города и деревню, связь которых обеспечивалась
Р. Бин Вонг сравнил борьбу за продовольствие в Европе и Китае и отметил несколько важных параллелей (в духе Скиннера) в опыте этих двух континентов (Wong, 1983; Wong, Perdue, 1983). Несмотря на значительные различия в образе жизни, и в Европе, и в Китае люди, кажется, особенно склонны захватывать продукты питания силой во времена недостатка и/или высоких цен, а также тогда когда увеличивается разрыв между размерами поставок продовольствия на рынок и уровнем правительственного контроля над этими поставками. Бедные, зависящие в своем пропитании от местных рынков, заменяют собой власти, которые могли, но прекратили обеспечивать исполнение местных требований к тому, чтобы продукты питания запасались, продавались на рынках или доставлялись в границах данного региона. Китай в XVIII—XIX вв. пережил ослабление императорской власти, в то время как рынки свой контроль сохраняли и даже расширяли, тогда народ начал препятствовать отправке товаров, терроризировал купцов и захватывал запасы зерна в попытках заставить исполнить свои требования по обеспечению поставок продовольствия.
Что касается Европы XVIII—XIX вв., то здесь торговля продуктами питания росла быстрее, чем местные силы правительств: люди на местах захватывали зерно, принуждая свои власти, исполнять требования, которые те перестали уважать (Bohstedt, 1983, Charlesworth, 1983, Tilly 1971). Не существует сколько–нибудь объемного исследования географии захватов зерна в Европе, которое бы позволило определить, шли ли они по схемам Скиннера. Впрочем, можно выявить некоторую схему, поскольку отмечается явная тенденция: захваты зерна происходили вокруг больших городов и портов. Так же и в Китае бандитизм, восстания и другие формы коллективного действия существенно разнились соответственно тому, где они (географически) происходили. Эти различия могут быть, правда, грубо сопоставлены с распределением императорской и торговой деятельности. Исходя из этого факта, мы имеем основания искать подобных же географических различий в Европе. Коллективные народные действия вполне могут отражать логику Скиннера.
И действительно, схемы политической ковариации, описанные Скиннером, имеют свои соответствия в Европе. В административных центрах в регионах малоразвитой коммерции, где наместник короля осуществлял власть посредством прямого военного контроля, но не мог собрать больших доходов в пользу короля, королевским должностным лицам, окруженным процветающими землевладельцами и купцами, не оставалось ничего иного, как идти с ними на согласования. Отметим разницу между Восточной Пруссией, где в государственном административном аппарате было меньше купцов и больше крупных землевладельцев, и Западной Пруссией, где этот аппарат почти что растворился в региональной коммерческой деятельности. Габриэль Ардант 30 лет назад указывал, что «соответствие» фискальной системы и региональной экономики, определяет размер налогов и эффективность их сбора (Ardant, 1965). В регионах невысокой рыночной активности чаще всего трудно собирать земельный налог, основанный на оценочной стоимости: он представляется населению очень несправедливым, чрезвычайно ограничивает потенциальную возможность получения доходов и вызывает широкое сопротивление. В районах развитых торговых отношений, напротив, обыкновенный прямой подушный налог приносит меньше дохода и по большей цене, чем сравнимый с ним налог, определенный так, чтобы соответствовать этим районам, богатым капиталом, этим торговым центрам.
С другой стороны (чего Ардант не замечает), при высоком уровне коммерческой активности купцы часто обладают большой политической властью и таким образом могут препятствовать созданию государства, которое будет покушаться на их имущество и мешать их делам. В Европе, как мы уже видели, размеры коммерческой деятельности сильно влияли на выбор тактики укрепления государства. За исключением Гданьска, процветавшего с развитием торговли на Балтике, в целом польские купцы были не в состоянии вырваться из–под гнета крупных землевладельцев. (Как ни странно, но власть польских землевладельцев также ограничивала власть избранного короля Польши, что делало последнего желательным сюзереном для прусских городов, пытавшихся уйти от более тяжелой опеки тевтонских рыцарей.) Но купцы Амстердама, Дубровника, Венеции и Генуи, занимавшие наивысшее положение в коммерческой иерархии, могли сами диктовать условия, на каких государство будет осуществлять свою деятельность на их территориях. Так что устанавливаемая Скиннером для Китая модель проливает свет на географию формирования государств в Европе.
На самом деле, в предыдущих главах мы уже описали модель, столь узнаваемую для сторонников Скиннера. Она состоит из трех элементов:
1) определенный набор общественных отношений, характеризуемых обменом и накоплением капитала, при которых концентрация порождает города, а неравенство — эксплуатацию;
2) другой набор общественных отношений, характеризуемых принуждением, при которых концентрация порождает государства, а неравенство — доминирование;
3) набор видов деятельности государства, которые вовлекают его агентов в получение прибыли от других ресурсов.
Сети, основанные на двух видах общественных отношений, соединяются по–разному: в некоторых местах отмечаем густую концентрацию принуждения при столь же густой концентрации капитала, в других — при густом принуждении капитал редок и т.д. Соответственно и деятельность государства в разных местах протекает поразному и приносит различные плоды в организационном смысле. Так мы пока можем
