где бывшие колонии переходили от примитивных сил правопорядка, оставленных империалистическими державами, к полномасштабным армиям (militias) и флотам. В 1980–е гг. наибольший процент военных относительно численности гражданского населения регистрировался на Ближнем Востоке, за ним следовали страны Варшавского пакта и Северная Америка. Высокие показатели были также у Вьетнама (2,1%), Ирана (2,4), Сирии (2,7), Ирака (3,5) и Израиля (4,3). Показатель 4,3% означает, что один из 23 человек служит в армии, причем включая женщин, мужчин и детей. Такой уровень почти соответствует интенсивной мобилизации Швеции в начале XVII в.
Больше того, за последние четверть века сильно изменилось направление потоков оружия в мире. Быстро вырос простой объем экспорта вооружения, преумножившись примерно с 2,5 млрд долларов в 1960 г. до 37,3 млрд долларов в 1983 г. (Sivard, 1986: 32). Пришпориваемое военной помощью великих держав вооружение течет во всеувеличивающихся масштабах в третий мир. Ушла в прошлое система, когда оружие направлялось главным образом из одной части западного мира — в другую. Теперь сложилась система, когда оружие направляется из богатых стран в бедные. В 1965 г. в беднейшие регионы мира было направлено около 55% всех международных перевозок оружия; к 1983 г. этот показатель возрос до 77%. (И действительно, в указанное время начинается активное соперничество Бразилии и Израиля на мировом рынке вооружения, а Аргентина начинает создавать собственную промышленность по производству вооружения, но еще ни одна из этих стран не может оспаривать господствующее положение в области продажи вооружения Соединенных Штатов, Советского Союза, Франции или Британии.) В это время страны Ближнего Востока импортировали вооружения примерно на 106 долларов на душу населения в год, сравним с показателем для стран Океании —19 долларов и для НАТО в Европе — 11 долларов. Фактически страны Ближнего Востока, многие из которых могли расплачиваться нефтью, получали примерно половину всего продаваемого в третий мир вооружения.
Войну покупали не только на Ближнем Востоке. Вот что Ричард Тантер пишет об Азии вообще: «На Земле нет другого места, где бы больше пострадали от организованного насилия: из 10,7 млн человек, погибших в мире от связанных с войной причин в период с 1960 по 1982 г., почти половину составляют азиаты. Даже по окончании второй индокитайской войны в 1975 г. в регион все еще поступает вооружение, причем на таком уровне, который оставался прежним или значительно превышал предшествующий уровень. Больше того, военные правительства в Азии стали нормой, а не исключением, и они глубже, чем раньше, проникали в общественную материю. Системы вооружения, импортируемые в этот регион из промышленно развитых стран, и рост производства здесь сложного вооружения — все это в громадных размерах увеличивало разрушительную способность соответствующих вооруженных сил» (Tanter, 1984: 161)
В 1972–1981 гг. из азиатских стран (не относящихся к ближневосточным) военные расходы сократились только у Бирмы (если считать в долларах базового периода). Военные расходы (в долларах базового периода) по крайней мере удвоились в обеих Кореях, на Тайване, в Индонезии, Малайзии, на Филиппинах, в Таиланде, Афганистане, на Шри–Ланке и в Бангладеш. И в Азии, и повсюду размах военной деятельности растет почти по всем направлениям.
Военные у власти
С развитием военного истеблишмента продолжается ли процесс перехода власти к гражданским, огражданствление (civilianization), как мы могли бы ожидать, основываясь на опыте стран Европы? У нас есть основания думать, что нет. Положим, мы будем считать, что имеется «военный контроль» при наличии одного из следующих факторов: ведущими политическими лидерами являются военные офицеры, в стране военное положение, силы безопасности обладают внесудебной властью, недостаточен центральный политический контроль над вооруженными силами или страна оккупирована иностранными войсками (Sivard, 1986: 24; другой автор пользуется гораздо более тонкими критериями, которые, однако, трудно применить на практике (Stepan, 1988, 93–127)). При отсутствии всех этих элементов мы имеем дело с гражданским контролем государства; переход власти к гражданским лицам происходит, когда наличествует хоть что–то из перечисленного ниже:
число военных офицеров в руководстве страны сокращается;
заканчивается военное положение;
ограничивается внесудебная власть сил безопасности;
усиливается централизованный контроль над вооруженными силами;
заканчивается военная оккупация иностранными войсками.
На Ближнем Востоке Иран, Ирак, Иордания, Ливан, Сирия и Арабская республика Йемен прошли испытание военным контролем, в Латинской Америке — Чили, Колумбия, Сальвадор, Гватемала, Гаити, Гондурас, Никарагуа, Панама, Парагвай, в Европе — возможно, только Турция и Польша. Как видно из нашего списка, по примененным критериям сюда включены также государства, которые «не имеют военного правительства в строгом смысле слова, а включены они согласно сомнительным суждениям относительно власти и автономности вооруженных сил. В Гватемале, например, номинально у власти находится с 1985 г. избранное правительство. В центре в Небахе один религиозный деятель сказал С. Кинцеру: «Здесь есть мэр, советники и законный легальный аппарат. Но никто не сомневается, что преимущества за армией. Всякое избранное должностное лицо имеет меньше власти, чем человек в форме. Здесь выборы значения не имеют» (Kinzer, 1989: 34). И Латинская Америка почти вся лежит в этой серой зоне: формально демократия и власть военных. И даже если мы подойдем с более четкими критериями, общие направления и региональное распределение военных государств изменится не существенно.
Термин «военный контроль» употребляется, конечно, применительно к довольно разным режимам. Томас Калаги (Thomas Callaghy) считает, что Заир, несмотря на то что там у власти генерал Мобуту, — не военный режим. Он пишет, что различия между военными и гражданскими главами государств не столь существенны. Гораздо важнее общие особенности «авторитарного, по самой своей сущности неизменного (organic–statist) административного государства, много почерпнувшего из централистской корпоратистской колониальной традиции, которая все еще поддерживается (часто небрежно и неопределенно) глубоко авторитарным правлением», что стало главным типом правления в Африке (Callaghy, 1984: 45). Впрочем, он соглашается, что военные имели исключительные возможности для захвата власти в Африке. «Эти слабо институализированные вооруженные силы (столь характерные для начала Нового времени) тем не менее имеют сравнительно большую власть в африканском контексте государств и обществ начала Нового времени» (Callaghy, 1984: 44). Так что в Африке, как и повсюду в третьем мире, военная экспансия продвигает военное правление, а не сдерживает его. Процесс идет иначе, чем в Европе.
По тем критериям, которые я изложил раньше, в 1980–е гг. в мире примерно 40% государств жили под военным контролем, и эта пропорция медленно росла. Впрочем, от региона к региону картина менялась кардинально: в Латинской Америке примерно 38% всех правительств — военные, и эта пропорция снижается (после быстрого подъема в 1960–х — начале 1970–х гг.), 38% — на Ближнем Востоке, что означает увеличение с 25% в 1970–е гг., в Южной Азии стабильно 50%, на Дальнем Востоке 60% и 64% в Африке. Военный контроль в той или иной форме стал обычным видом правления в большинстве стран третьего мира, в особенности, в Южной и Восточной Азии и в Африке. Количество государств, находящихся под военным контролем, в регионе пропорционально зависит от того, как давно произошла деколонизация в этом регионе. Многие современные государства не знали ничего иного, кроме военного правления, с тех пор как они завоевали (или вернули себе) суверенитет. Так в 1990 г. ганцы (жители Ганы) прожили под военным контролем 18 из 30 лет своей независимости и за это время в их стране произошло 4 крупных государственных переворота.
Впрочем, не все государства с военным режимом — новые государства. Большинство латиноамериканских государств, включая те, где у власти стоят военные, были формально независимыми с начала XIX в.; на деле даже раньше большинства европейских государств. И опять древний Таиланд может послужить нам и в этом отношении хрестоматийным примером военного правления.
Сиам, как он тогда назывался, в 1930–е гг. отличался тем, что имел военное правительство. Военные свергли монарха в 1932 г., и с тех пор по большей части у власти находились военные. За 50 лет (с 1932 по 1982 г.) премьер–министрами были военные офицеры в течение 41 года; за это время Сиам/Таиланд
