проступила та, первая увиденная им слабая улыбка.
Вот тогда-то и длинная дорога, и закат, и шум реки, и старый дом, и четверо спящих слились вместе, и обретя иной, неизвестный до этого смысл, отозвались чем-то давно забытым, похороненным в самой глубине.
И он почувствовал себя счастливым.
…Он открыл глаза.
В комнате было темно, и за окном ярко горели звезды. Надо найти выход, думал он. Надо обязательно найти выход. Обязательно найти. Просто обязательно.
Он заклинал себя как шаман.
Он знал, что выхода нет.
Раньше, когда в область синего мерцания, к его энергетической оболочке, уходили автоматы, он воспринимал это спокойно. Гибель автоматов не смущала. Теперь же пойдут люди, полные надежд, уверенные в чудодейственной силе своей техники. Пойдут и погибнут.
Внезапно его охватила злоба. Ну и черт с ними, подумал он яростно. Я предупредил этого старого осла. Я честно сказал, что они погибнут. В конце концов, никто их туда не тащит.
Он вскочил и несколько раз прошелся по комнате.
В дверь постучали. Придерживая у горла ворот старого халата, вошла Юлия и остановилась на пороге.
— Ты не спишь. Я слышала шаги и голос. Что-нибудь случилось?
— Нет, — он заставил себя улыбнуться. — Обычная стариковская бессонница, вот и разговариваю сам с собой. А почему тебе не спится?
— Не знаю, — дочь нерешительно покачала головой. — Я думала о тебе. Мне показалось, что весь вечер ты был чем-то расстроен. Это началось, когда вы с Виктором Николаевичем спустились из библиотеки.
— Тебе показалось, — он погладил ее по голове. — Иди и спи спокойно.
— Врешь, папка. — Юлия не спускала с него внимательного взгляда, — А врать ты не умеешь. Так что выкладывай. Это связано с предстоящим полетом?
— Откуда ты знаешь? — Он не успел овладеть собой, и вопрос прозвучал слишком резко.
— Значит, связано… А рассказал мне обо всем Виктор Николаевич.
— Вот ведь болтун!
— Он мне все рассказывает, — улыбнулась Юлия, а потом, погасив улыбку, продолжила. — Я права? Только не хитри, пожалуйста.
— Права…
— Виктор Николаевич был огорчен твоим отказом, — заметила Юлия. — Он очень надеялся, что ты полетишь с ними.
— Нет, не полечу. И им там делать нечего. Они даже приблизиться не смогут к объекту — погибнут задолго до этого.
— Ты так уверенно говоришь… Почему?
— Ни в чем я не уверен, — теперь он злился на себя: чуть не сболтнул лишнего. — Предполагаю. Считай, что у меня дурные предчувствия. Ладно. Пора спать. А то завтра лицо у тебя будет как лимон. Девицам это не пристало, — и он подмигнул дочери.
Юлия улыбнулась в ответ:
— И правда, пора. Спокойной ночи.
Он проводил дочь до двери, поцеловал ее прохладную щеку и снова остался один. Лежал на кровати и думал, как одолеть судьбу. Мысли шли по кругу, тусклые, без единого проблеска и тяжелые до боли. Он знал, что не может допустить гибели космонавтов и остановить их тоже не может. Значит, настало время уходить. Исчезнуть навсегда. Ах, если бы можно было все рассказать…
Он похолодел от пришедшей в голову мысли. А почему нельзя рассказать? Чего я боюсь? Будет много шума — придется пройти через это. Но зато останется самое главное- Земля, и дом, и дети. Все останется со мной. Надо немедленно пойти и все рассказать. Прямо сейчас. Дочери. Она поймет.
Он уже шел по коридору, и настроение его улучшалось с каждым шагом.
Юлия не спала. Из-за неплотно прикрытой двери пробивалась полоска света. Он постучался и вошел. Лежа в кровати, дочь читала книгу. На столе горела старинная лампа с зеленым абажуром.
Он вошел быстро, уже настроенный на длинный и непростой разговор, но внезапно резко, словно от толчка в грудь, остановился. Его поразило лицо дочери. Боковой свет лампы изменил его. Точно штрихи грима, легли тени, явственней обозначились скулы. Да к тому же волосы, обычно поднятые в красивой прическе, лежали теперь свободно, разметавшись по подушке, и короткая прядь наискось легла по щеке.
Это было лицо Ольги.
Он и раньше знал, что дочь похожа на нее, но схожестью не столь ошеломляющей.
Юлия нажала кнопку в изголовье кровати, под потолком вспыхнул яркий свет, и наваждение исчезло. Но и его почти мгновенного существования оказалось достаточно. Он совершенно ясно понял, что сейчас произойдет. Борис исчезнет. Останется тело, руки, ноги, глаза. Останется оболочка. Но за ней уже не спрячешься и никого не обманешь. И дети узнают всю правду, и будет она ужасной, ибо заставит совсем иначе вспоминать прошлое и отца в нем, и то, что он гладил по голове, и брал на руки, и держал на коленях, и целовал перед сном. Правда, которую он так торопился открыть, взорвет прошлое близких ему людей.
Вот чего боялась Ольга. Вот о чем она думала в свои последние минуты. Как же она смогла догадаться?
Ах, Ольга, Ольга…
— Почему ты молчишь? — голос дочери вернул его к действительности. — Стоишь на пороге и молчишь.
— Я пришел, — начал он, судорожно пытаясь найти оправдание, — пришел, чтобы поцеловать тебя на ночь. Понимаешь, вспомнил, что не сделал этого, — вот и пришел.
— Нет, — улыбнулась Юлия, — Ты меня поцеловал.
— Проклятый склероз, — он шутливо развел руками. — Возраст такой, доченька.
— Да ты у нас самый молодой! — Юля села в кровати, подтянув колени к подбородку, и приглашающе похлопала ладонью рядом с собой. — Моложе всех нас. Вот только киснешь немного.
— Ничуть, — он присел на край кровати. — С чего ты взяла.
— Да уж вижу, — голова дочери прислонилась к его плечу. — Я, папка, все вижу. Киснешь ты здесь от одиночества. Пока мы маленькими были, да и потом, когда мама умерла, ты вынужден был оставаться на Земле, с нами. А теперь, что тебя держит?
Он резко отодвинулся.
— Ты что имеешь в виду?
— Я? Твои полеты… Вот и Виктор Николаевич так же считает.
— Надоел мне твой Виктор Николаевич, — в сердцах проговорил он. — Заладил старый дурак: 'летим, летим!' А куда летим? На верную смерть? Я в организованных самоубийствах участие не принимаю.
— Но они полетят…
— Они полетят. Они обязательно полетят.
— Значит, уверены, значит, знают, что наверняка.
— Да ничего они не знают! Ничего! А если бы знали, — спохватившись он замолчал и оглянулся на дочку — не догадалась ли она — и перехватил ее сочувствующий взгляд.
Совсем как у жены. Так она смотрела, когда на него накатывала тоска. Смотрела и молчала. Жена космонавта, она знала, или полагала что знает, как тяжело и бескрыло ему на Земле.
Внезапно он с ужасом подумал, что у всех улетающих в зону синего мерцания, кроме холостяка Витьки есть жены. Жены? Они уже сейчас могли считать себя вдовами. Уже сейчас…
'Когда уйдешь, сделай это незаметно…'
Он заставил себя улыбнуться.
— А знаешь, пожалуй, я приму предложение Виктора. Ты меня уговорила. Завтра же утром
