Делаю глоток кофе, выхожу в Интернет, открываю ящик. Письмо от Тарвера, если он вообще присылал его, должно было прийти примерно два года назад. Сердце прокалывает игла знакомой невыносимой боли. То было самое черное время в моей жизни. Стараясь не окунаться в страдание, открываю третью страницу с письмами, потом четвертую, пробегая глазами даты. Ненужные письма из этого ящика я не удаляю — в этом нет особенной нужды. Поэтому он и забит перечнями книг из интернет- магазинов и приглашениями из объединения любителей искусства на разнообразные тематические вечера. Я не была ни на одном из них.
Открываю следующую страницу, смотрю на верхнее письмо. Оно пришло четырнадцатого июля, в тот самый день, страшнее которого у меня не было и, надеюсь, не будет. Сердце пронзает еще более острая игла, и от боли начинает немного рябить перед глазами. Опускаюсь на строчку ниже и вижу письмо от Тарвера с темой: «Прайс-листы». Рука уже движет курсор, подводя его к сообщению, когда взгляд падает на строчку под ним, и я вся будто леденею.
Моргаю, сглатываю, нагибаюсь вперед, чтобы лучше видеть. Нет, зрение меня не обманывает. Может, кто-то подшутил надо мной? Может, произошла какая-то ошибка, сбой в Сети, во времени, в кузницах судьбы, где выковывается участь для каждого смертного?
Нет, ошибки нет. Вмиг забывая про Тарвера и его дурацкие списки услуг, дрожащей рукой опускаю курсор ниже, щелкаю кнопкой мыши, промазываю, повторяю попытку и наконец открываю непрочитанное письмо, что преспокойно лежало в моем ящике все это время и только теперь, когда отправителя вот уже два года нет в живых, попалось мне на глаза.
10
— Брэд! — кричу я так громко, что звенит в собственных ушах. — Брэ-эд! — Меня всю трясет, в голове стоит гул, и никак не покидает ощущение, что со мной связались откуда-то из загробного мира. Кажется, что, если Брэд не выйдет ко мне сию секунду, я рухну прямо здесь, в заставленной разными ненужными вещами прихожей его дома, и больше никогда не поднимусь.
Брэд сбегает по лестнице со второго этажа, на ходу завязывая пояс халата и вытирая полотенцем мокрые волосы.
— Что стряслось?
Бросаюсь ему на грудь и разражаюсь безудержными удушающими рыданиями. Брэд прижимает меня к себе, гладит по голове, похлопывает по спине и ласково бормочет:
— Ну-ну… ну успокойся…
Он не из тех, кто с перепугу и из желания скорее все выяснить начинает кричать и трясти тебя: да что же, черт возьми, приключилось? Брэд первым делом утешит, а уж потом попросит все объяснить. Он проводит меня в гостиную, усаживает в кресло-качалку — лучшее украшение его одинокого дома, — садится рядом на стул и, покачивая кресло, гладит меня по руке.
— Водички принести?
Качаю головой.
— Может, выпьешь вина? У меня есть некрепкое, светлое, виноградное…
— Нет, не нужно вина… — Громко всхлипываю, содрогаюсь всем телом и останавливаю на соседе взгляд красных, широко раскрытых глаз, будто моля о пощаде. — Я… там, в ящике… — Голос обрывается, лицо искажается от очередного приступа слез, я отчаянно кручу головой, борясь с ним. Потом вскакиваю, хватаю Брэда за руку и тяну к выходу. — Пойдем, я кое-что тебе покажу…
На экране до сих пор висит открытое письмо. Мы с Брэдом стоим перед столом. Я только сейчас замечаю, что на нем расплескан кофе — когда я это сделала, не имею понятия. Плевать на кофе. Взгляд вновь приковывают к себе почти сверхъестественные печатные строчки:
Брэд морщится, качает головой, еле слышно чертыхается и перечитывает письмо еще раз, потом смотрит на меня.
— Что это? Откуда?
— Письмо, — говорю я, проглатывая застрявший в горле комок слез. — Я не видела его, представляешь? Понятия не имела, что последние слова Ричарда преспокойно лежат в ящике, которым я почти не пользуюсь. И еще долго, а может, и никогда не узнала бы об этом, если бы маме не понадобилась кое-какая ерунда. Представляешь, Брэд?
Меня снова трясет, и Брэд пошлепывает меня по плечу.
— Да уж, в такое трудно поверить, даже когда видишь письмо собственными глазами. — Он безрадостно усмехается. — Кажется, судьба играет с тобой дьявольские штуки. С другой же стороны…
Меня опять душат рыдания. Брэд берет меня за плечи и поворачивает к выходу.
— Уйдем отсюда. Тебе бы успокоиться…
У самой двери я испуганно замираю и сжимаю его руку.
— Подожди… А если Лаура меня увидит? Опять станет спрашивать, в чем дело, а я снова не смогу ей толком ответить. Не стоит дергать ее. — Всхлипываю.
Брэд теребит щетину.
— Правильно. — Он на мгновение задумывается и поднимает указательный палец. — Постой здесь, я проверю, не спустилась ли она. Если нет, тихонько выйдем через черный ход и посидим у меня.
Киваю, шмыгая носом.
Брэд уходит, пару минут спустя возвращается, произносит одними губами «ее нет», и мы на цыпочках крадемся к задней двери. Немного погодя я уже снова сижу в кресле-качалке, а Брэд на стуле и мы оба смотрим в пустоту, пока не зная, что говорить.
Наконец Брэд прочищает горло и качает головой.
— Вот так история! — негромко восклицает он. — Получается, Дэниел еще благороднее, чем я думал. А почему ты раньше не видела этого письма? И как нашла его теперь?
Рассказываю о звонке мамы и об этом своем ящике. Губы и веки опухли от слез, глаза щиплет. Я еще не знаю, как буду действовать, но мне уже не терпится куда-то бежать, принимать меры. Чтобы не опоздать…
— Вон как, оказывается, все просто: Дэниел хотел укрепить вашу семью, поэтому самую серьезную опасность решил взять на себя, но просчитался… — задумчиво протягивает Брэд. — Точнее, это не он просчитался, а они все. Или это даже не просчет — может, предугадать все было никому не под силу…
У меня в голове неожиданно рассеивается туман и становится так ясно, что клочки сумбурных мыслей вдруг встают на свои места. Моргаю, сосредоточенно смотрю на Брэда и отчетливо вспоминаю слова Джойнера: «тоже прекрасный полицейский»… «бедняга точно с цепи сорвался — стал надо и не надо рисковать»… «…будто мечтал расстаться с жизнью. Дошло до того, что за него стали не в шутку побаиваться. Начальник не выдержал и почти приказал ему оставить полицейскую работу. И лично позаботился о том, чтобы этот парень съездил подлечить нервы»…
Хватаюсь за голову, ахаю. Как, ну как я могла подобное забыть? Почему даже не допустила мысли о том, что Дэниелом, могло руководить благородство, а вовсе не трусость и не желание спастись за счет
