нечистью называют…
Федор вдруг почувствовал усталость. Запульсировало в висках. Ольга моментально отреагировала, поводила ладонью, смутно угадывающейся на фоне неба, перед лицом, хмыкнула и приложила на секунду к щеке тыльную сторону руки. Федор хотел было отстраниться, но не успел — Ольга вскочила и выскользнула из комнаты; влажно прошелестел шелк платья. Федор выбрался из глубины кресла и прошел к столу. Щелкнул выключатель, неожиданно яркий свет залил помещение. Он набросил салфетку на абажур лампы, уютная тень укрыла углы. Он как раз пододвигал поближе кресло, когда в дверях опять появилась Ольга, левой рукой прижимая к груди бутылки, в правой держа бокалы.
— Вот что вам сейчас надо, — ее улыбка белозубо сверкнула в полумраке. Она опустилась на краешек кресла. — Все-таки великое изобретение. Правда, и беда величайшая…
Она налила водки в бокал, в котором уже лежал ломтик лимона, протянула ему. Федор помедлил, опасливо прислушиваясь к своим ощущениям.
— Можно, можно, — засмеялась она. — Вы ведь сами знаете, что можно.
— Знаю… — засмеялся и он и отхлебнул из бокала.
Ольга тоже пригубила и серьезно сказала:
— Между прочим, если согласитесь — проблем со здоровьем у вас больше не будет.
— А жить сколько буду, как мы или как вы? — вкрадчиво спросил Федор.
— Конечно, как мы, — горячо откликнулась Ольга. — И пятьсот лет вовсе не предел.
— А как насчет денег? Лучше в долларах.
Ольга вспыхнула так, что заметно было даже в тени, падающей на ее лицо. Голос ее перехватило от возмущения:
— Да вы… Да вы что, думаете, я вас подкупаю?
— Ага, — меланхолично подтвердил он, отхлебывая из бокала.
— Да вы, вы… — она порывисто вскочила на ноги. Он остро взглянул на нее, но она уже расслабилась и неуверенно спросила:
— Купилась, да?
— Ага, — опять кивнул он. — Купилась, несмотря на весь свой опыт. Сколько тебе? Триста пятьдесят?
— Двести восемьдесят… — Она прижала руку к губам, словно пытаясь поймать вырвавшееся слово.
— Смотри-ка, а ведь не скажешь. Молодо выглядите. Небось, могли бы и вообще лет на двадцать, — рассудительно заметил он.
Ольга опустилась в кресло. Она чуть не плакала от обиды:
— Дак ведь, если вы наш союзник, мы заинтересованы в вашем здоровье… — в ее речи стали заметны местные словечки.
— Простите, но для меня хорошее здоровье означает, что я стану не совсем человеком. Я же ведь знаю, что у меня там, — он постучал себе по груди. — И знаю, что ничего изменить невозможно. По крайней мере, пока я остаюсь человеком…
Она замешкалась с ответом, подливая вина себе в бокал. Поставив бутылку рядом с креслом, она выпрямилась и взглянула на Федора:
— Вам добавить? Нет, так нет… — она помолчала. — Ну и что? Изменится немного биохимия, ускорится метаболизм…
— Изменятся нейро-ментальные характеристики, — тем же тоном подсказал он, и она осеклась.
Он встал, пересек комнату, взял с пола бутылку и подлил себе в бокал. Затем взял вино, вопросительно посмотрел на нее. Она кивнула, он налил ей. Медленно вернувшись на диван, он откинулся на спинку, так чтобы лицо оставалось в тени, и спросил:
— И все же — почему я? Почему не какой-нибудь политик или общественный деятель? Вон сейчас какое внимание экологии уделяют!
— Боже мой, Федор! Даже нам ясно, что экология нужна, пока вверх лезут, к власти. А как только до высокого кресла дорвутся, так обо всем забывают! А политики — вы хоть раз видели честного политика? Раньше, конечно, встречались, но не в это же время, и не в этой стране. Позор рода человеческого, вот что такое ваши политики!
— Предположим — только предположим, — что я соглашусь. Но что я могу сделать? Я же не обладаю никаким весом ни в политике, ни в какой-либо другой области…
— Это-то просто. Мы слегка воздействуем на ситуации, которые являются ключевыми. В результате влияние вы приобретете сравнительно быстро.
— И все-таки я не понимаю, почему вы не завербуете действительно влиятельных людей, чем продвигать никому не известных. Таким образом вы гораздо быстрее добьетесь желаемого результата.
— Разные это вещи, — грустно покачала головой Ольга. — Одно дело помочь искренне расположенному к нам человеку, другое — действовать подкупом и шантажом…
— Ну ладно, — хлопнул ладонями по коленям Федор. — Что-то мы заговорились. Будем считать, что высокие договаривающиеся стороны не пришли к соглашению. А вообще — я очень рад, что приехал сюда…
— Где еще вы найдете такую рыбалку, — отозвалась Ольга. Она опять стала той насмешницей, которая понравилась Федору.
'И не только поэтому', — невольно подумал Федор и тут же почувствовал смущение — не свое, чужое смущение. Отчетливое и чуть нарочитое, сквозь него так и чудилась быстрая усмешка. Он поднял удивленные глаза. Ольга откровенно расхохоталась и встала.
'Отдыхайте, — прозвучал у него в голове бесплотный голос. — Утро вечера мудренее'.
— В самом деле, я очень рад… — повторил Федор, тоже вставая.
'Спокойной ночи', — опять без слов сказала Ольга.
— Ох, я и пьяная! — вслух хихикнула она. Дверь за ней затворилась.
Он выключил лампу. Сон не шел. Он так и не понял, почему все-таки нечисть — а как еще называть леших, ведьм и прочих там водяных, — так активизировалась. Или они и раньше пытались воздействовать на жизнь людей? Да вроде не должно бы, шила в мешке не утаишь. Все равно бы хоть что-то наружу выплыло, а не как сейчас — отголоски легенд и сказок. Ему вдруг остро захотелось домой, в свою спокойную городскую квартиру.
IX
Федора словно толкнули. Он открыл глаза, полежал некоторое время, прислушиваясь к тишине, потом встал и прямо в плавках вышел на крыльцо. Знакомый серый свет, непонятно откуда падающий, не давал теней. 'Сплю еще', — с облегчением подумал Федор.
Он спустился с крыльца, прошел по холодной траве через двор и вышел на улицу — калитка отворилась без скрипа, как и положено во сне. За околицу он вышел быстро, приостановился на мгновение и двинулся по голой земле, на которой и чахлая трава-то росла с проплешинами. Хотелось курить, и Федор подосадовал на дурацкий сон, в котором приходится расхаживать голым, без карманов. Справа землю раскроил старый овраг с пологими голыми склонами, скудно поросшими чахлой гусиной травкой. Косая изгородь в три жердины подбегала к оврагу и, вместо того, чтобы спуститься по склону, тянулась в воздухе на ту сторону. На вид она оставалась такой же хлипкой и ненадежной, и непонятно было, как она не обрывается под собственным весом. По странной, извращенной логике сна, Федор подошел к ней, встал на нижнюю трухлявую жердину и, придерживаясь за верхнюю, принялся боком продвигаться вдоль нее.
Хилое сооружение вздрагивало при каждом движении. Склон оврага, такого вроде неглубокого, пока стоишь на твердой земле, быстро отодвинулся вниз, вызывая застарелый страх высоты. Пытаясь не смотреть вниз, Федор перевел взгляд направо и обнаружил, что на тяжело провисшем сооружении, кроме него, находится еще кто-то. Безвольно свесившись на обе стороны, подобно большой тряпичной кукле, на изгороди висел — Федор точно знал это, — мертвец! Как только Федор сообразил это, покойник вдруг принялся конвульсивно сгибаться и разгибаться. Движения его ничего общего не имели с движениями живых людей. Изгородь тяжелыми толчками сотрясалась в такт этой безумной пляске, и Федор, обмирая, вцепился в жердину, привалившись к ней голой грудью и чувствуя сухое дерево и остатки коры, обдирающей кожу.
Мертвое тело не удержалось наверху и полетело вниз с высоты, после глухого удара продолжая подпрыгивать, как большая отвратительная рыбина. Федор завороженно проводил его взглядом. Совершив несколько подскоков, мертвец, как ни в чем не бывало, встал на ноги и, задрав голову и ощерясь, уставился незрячими глазами на Федора. Федор торопливо отвернулся и продолжил свой путь на ту сторону оврага. Он преодолел всего несколько метров, когда ощутил не только слухом, но руками и всем телом, сухой треск ломающегося дерева. У него захватило дух — остатки изгороди с намертво вцепившимся в них Федором начали описывать дугу в падении на дно оврага.
Удара он не почувствовал, как и не понял того, почему он стоит на ногах, куда девался ходячий мертвец и почему это он оказался не на дне оврага, а на берегу речушки, где разговаривал с лешим. Но лешего тут не было, не было и водяного, а то существо, что стояло лицом к нему, оказалось столь странным и страшным, что Федор, не успев почувствовать облегчения после падения и избавления от покойника, лишь судорожно перевел дух и опустился на поваленное дерево.
Существо не шелохнулось и даже не открыло глаз, и Федор со страхом подумал, что же будет, когда оно их откроет. Ствол дерева под Федором задрожал, оно дернулось. Раздался звук лопнувшей струны, и от него отделился метровый комель. Конец его был ровным, как обрезанный. Чурбак подкатился к существу и сам собой встал вертикально. Существо уселось, чурбак глубоко вдавился под его тяжестью в землю. Лишь тогда оно открыло глаза. Федора окатило глубокой и чистой волной мысли, словно кто-то внимательный прошелестел у него в голове всем содержимым, вытряхнул оттуда пыль и широко распахнул все окна. Такое ощущение изредка бывало у него раньше, давным-давно, когда он был молод и здоров, когда он вставал ранним утром, и у него все, вся жизнь была впереди…
'Да, ты спишь, — раздался у него в голове ровный бесплотный голос. — И этот твой сон я… измыслил. Так удобнее. Мне надо поговорить с тобой. Тебя интересует, почему мы решили обратиться именно к тебе? Да только лишь потому, что здесь оказался именно ты, а не другой. Мы прозондировали твое будущее, и оказалось, что ты нам подходишь'.
— Никто другой, значит, не подходит? Весьма лестно…
'Ирония твоя не к месту. Подходят, и другие есть. Ты бы удивился, узнав сколько их'.
— И вы всех так вот… вербуете?
'По-разному. Только не вербуем, в смысле — не заставляем работать на нас. Все вы работаете сами на себя!'
— Простите, но в чем тогда ваш интерес?
'Люди. Среди вас стало очень много зла. Ты ведь заметил, что мысли для нас — категория не отвлеченная. Мы чувствуем их, мы пользуемся ими, как инструментом, мы, в конце концов, живем в них, как в атмосфере…'
— Ноосфера Вернадского. Никогда бы не подумал, что это не отвлеченное понятие!
'Однако это так, к нашему сожалению. Потому что в последние десятилетия мы живем под воздействием все усиливающегося давления зла. Вы тоже, хоть каждый из вас в отдельности этого и не чувствует. Но ваш социум, ваша страна разъедается, как раком, злом, которым в последние несколько лет пропитался каждый камень в ваших городах, от которого чахнут и гибнут растения вблизи ваших поселений. А мы — мы страдаем от этого физически, под угрозой само наше существование…'
— Что же могу сделать я? У вас, конечно, есть какой-то план?
'Мы предлагаем — простите за трюизм, — культивировать разумное, доброе, вечное… И времени терять нельзя'.
— Очень уж это выглядит просто…
'Зато выполнять будет далеко не просто. Законы джунглей среди вас, людей, укоренились очень уж сильно. Но мы поддержим тебя, как поддерживаем других…'
— Но я ведь еще не решил!
