сутемь, как наступают вечерние сумерки. А день все еще уменьшается.
Стоял небольшой морозец, небо было в тяжелых низких тучах. Казалось, не подпирай их лес острыми вершинами, тучи обрушились бы прямо на землю. Не раз уже выпадал снег. Случались уже и морозы, за которыми наступала оттепель, но теплу так и не удалось вернуться. Тропинки и дороги обледенели, мшаник затвердел.
На склоне горы стояла привязанная к дереву лошадь. Разворошив брошенную ей охапку сена, она старалась отыскать в ней что-то повкуснее осоки. Разве уважающая себя лошадь станет жевать эту жесткую невкусную траву, пусть ее едят коровы — ведь им делать нечего, только жуй да жуй. А лошадь — скотина рабочая. Разбросав сено и не найдя, в нем ничего по вкусу себе, лошаденка попробовала смерзшийся ягель, но он ей тоже, не понравился.
В лесу раздавались удары топоров: молодые парни рубили еловый лапник. Лошадь оглянулась на поднимающийся на санях воз хвои, словно удивляясь, уж не собираются ли ее потчевать еловыми ветками, и опять принялась ворошить мордой сено.
Скоро на санях вырос огромный воз хвойных веток. Но поклажа была нетяжелой, сани легко скользили по обледенелой дороге, и лошаденка пошла резвым шагом. Ее никто не понукал, не дергал за вожжи, потому что дорогу она знала хорошо, тем более что путь вел к дому.
Пусть холодные, мрачные тучи нависают над самой землей! У парней на душе было все равно весело и тепло. И хотя только начало смеркаться, в селе за озером уже засветились огни; сегодня они зажглись раньше, чем обычно, и казались ярче, чем когда-либо. Было шестое ноября, канун большого праздника — четвертой годовщины Октябрьской революции. Поэтому ярко горели лампы, керосин в которых берегли для этого праздника. Цепочка огней, сверкающая впереди в быстро наступающей темноте осеннего вечера, казалось, звала к себе, поднимая настроение. Правда, ребятам предстояло еще поработать. Они уже прикрепили лозунги и транспаранты к волостному Совету, школе и библиотеке, украсили праздничную арку. Но надо было еще украсить село хвоей, принарядить его. Видимо, и лошаденка, резво тянувшая воз, была в праздничном настроении и не хотела выглядеть усталой, хотя она только что вернулась из дальней поездки в Повенец, доставив по трудным осенним дорогам тяжелый воз муки и соли. Муки, правда, было мало, но все же в праздничные дни никто в Руоколахти не будет голодным. А после праздников лошаденке предстояло опять отправиться в Повенец — за оружием. Время было тревожное, приходилось на всякий случай обзаводиться оружием, хотя ехать за ним надо было далеко. Но в праздничный вечер думать об этом не хотелось.
Все ближе и ближе мерцали спокойные, предпраздничные огни села.
пели комсомольцы Руоколахти. Они не подозревали, что вскоре после того, как они покинули ельник, где рубили хвою, там появились люди. Сперва из чащи вышли двое, внимательно огляделись, дали кому-то знак, и тут же весь ельник наполнился усталыми, обросшими вооруженными людьми с белыми повязками на рукавах. Среди них выделялся молодой стройный офицер в подогнанной по фигуре шинели с большим маузером на поясе. Выйдя на полянку, офицер остановился и взглядом поискал, где бы ему присесть. Мрачный, огромного роста мужчина сгреб большими руками сено, разбросанное по земле лошаденкой, и разостлал на пне.
— Сюда, господин главнокомандующий. Тут будет удобно.
Таккинен кивнул в знак благодарности, и взяв рукой в белой перчатке травинку, стал рассматривать ее.
— Молодежь из села приезжала сюда за хвоей, — пояснил Борисов. — Видно, украшают село к празднику. А может, к встрече с нами готовятся или к похоронам, — со смешком добавил он. — А разведчиков они не заметили, хотя наши совсем рядом были.
— Удивительно, — усмехнулся Таккинен. — Как это наши без шума обошлись… Я уже боялся, что все сорвется. Наши иначе не умеют: обязательно надо, чтобы за версту их было слышно. Да, кстати, сделай так, чтобы Вилхо Тахконен вечером был не в селе, а где-нибудь на подступах к нему.
— Почему же не в селе? — помрачнел Борисов.
— Характер у него такой. Он ведь немножко того… Как бы опять не взбеленился. Помнишь, как летом из-за того старика?
— Он что, у нас в ангелах числится?
— Делай, как я сказал, И еще проверь, всем ли ясно задание.
Несколько групп получили задание перекрыть все дороги, ведущие в село. Если кто-то попытается выйти из села, того надо без шума задержать или уничтожить.
Начало темнеть. Поднялся ветерок, и лес зашумел. Растревоженные ветром тучи пришли в движение, и в появившихся между ними просветах замерцали одиночные звезды.
Из села вернулись разведчики. Правда, в село из них заходил лишь один, остальные залегли за околицей и вели наблюдение. Войдя в село, разведчик чуть ли не сразу нарвался на патруль красных. Те с подозрением смотрели на незнакомого человека, но разведчик сам направился к ним и спросил, где живет Останайнен. Это успокоило патрульных: они, по-видимому, решили, что незнакомец пришел из дальней деревни по делам в волостной Совет.
Останайнен велел передать Таккинену лишь обрывок папиросной пачки, на которой черкнул карандашом «7 час.». Таккинену этого было достаточно. Разведчики сообщили, что окопы, вырытые когда-то на подступах к селу, расчищены, но красных войск в селе нет. Улицы, правда, патрулируются местными активистами, но задами можно незамеченными пробраться к школе, где сегодня вечером состоится большое собрание.
Созвать людей на собрание в те времена было делом не простым. Обычно начало собрания не назначали на какой-то определенный час, так как часы в деревнях имелись далеко не в каждом доме, а если где и были, то полагаться на них особенно нельзя. Да и держали во многих избах часы больше для красы и, чтобы сберечь их, старались не заводить. Поэтому точного времени никто не знал, и, оповещая народ о собрании, просто говорили, что оно состоится после ужина. А так как ужинали в разных домах в разное время, то и на собрание народ сходился долго и медленно.
Но в этот вечер в Руоколахти собрание было назначено на семь часов. Это значило, что собрание не обычное, а торжественное, в честь праздника, и на это собрание опаздывать нехорошо. Поэтому, как только начало темнеть, люди потянулись к школе. Когда Ермолов пришел в школу, большая классная комната была полна людей. В коридоре также толпился народ. На торжественный вечер пришли не только жители села, но собралось и немало крестьян из дальних окрестных деревень, даже кое-кто из Тунгуды. Были среди них и мужики, о которых поговаривали, будто они сбежали в Финляндию. Мало ли что могут наболтать. Видно, свои это люди, если пришли издалека на праздник Советской власти. Оттого что народу собралось много, на душе у Ермолова было тепло и даже как-то спокойно.
Убедившись, что в классе уже яблоку негде упасть и незанятыми оставались только стулья за накрытым красным кумачом столом президиума, Ермолов вытащил из кармана часы с потертым ремешком вместо цепочки, посмотрел на них скорее формы ради, так как неизвестно было, чьи часы показывают правильное время, и дал рукой знак начать собрание. Коммунисты села и член волостного Совета с торжественным видом, причесанные и побритые, одетые в самую нарядную, какая только у них имелась,
