ЭТО!!!'Сержант был явно доволен такой концовкой. 'Отбой, черепа!', — раздалась долгожданная команда.
Было очевидно, что они не смогут получить сержантские знания без того, чтобы не прожить жизнь от курсанта до сержанта. Это делало возможным их воспитание в большом стиле познания внутренних возможностей и постановки задач, сознательной подготовки как отдельных людей, готовых к этим задачам, которые устанавливаются на основании фактов из прожитой сержантами жизни, а не каких-то «идеальных» абстракций Устава.
Но для того, чтобы делать как и во всех других случаях, они должны были иметь время и возможность освоить новое. И это были необходимые средства для приобретения тех сил, при помощи которых может быть сделано намного больше, чем без них. Как только эти силы приобретены, появляются и возможности использовать их…
До конца начала оставалось еще три месяца…
Если видишь, что борьба бесполезна — сражайся с удвоенной силой.
…Когда они все же прорвались к окруженным, увиденное он запомнил на всю жизнь.
Двое, размазывая слезы по лицам, покрытым толстым слоем пыли, не стеснялись своих эмоций. Сменяя друг друга, восемь человек долбили основание дувала, отделяющего их от раненного в бедро товарища, упавшего с дувала на другую сторону. Духи отсекали их своим огнем, не давая шансов перелезть через дувал. Двое предпринявших эту попытку были ранены. Они перекидывали раненому подсумки с магазинами к автомату. Кидали ему гранаты. Огнем своего АГСа пытались поддержать раненного товарища, отстреливавшегося от приближающихся к нему духов. Ребята долбили дувал всем, что было у них под рукой.
Он поразился, увидев, какую работу они смогли проделать почти голыми руками, умудрившись буквально прогрызть дувал насквозь.
Когда дыра в основании дувала была почти пробита, их товарищ получил еще одно ранение в правое плечо. Истекая кровью, теряя сознание от нестерпимой боли, раненый не выдержал напряжения и взорвал себя гранатой. Духи, видя бесполезность своей попытки взять его живым, отошли.
А они все же долбили эту дыру, зная, что его уже нет в живых Их товарищ не дождался их ровно восемь минут. Спустя пять минут после взрыва гранаты духи свернули кольцо. Через восемь минут после взрыва гранаты ребята пробили дыру в основании дувала. Еще через пять минут к ним пробилась другая группа.
И вот сейчас, не скрывая своих эмоций, двое из последней смены, пробившие эту дыру, плакали как дети. Тело их товарища лежало перед ними. Они все же протащили его в эту чертову дыру, не признавая бессмысленность совершаемого ими…
Лежа на госпитальной койке, он начинал понимать, что время наступления смерти целиком зависит от того, как и когда была поражена жизненно важная сила человека. Он видел как, например, тяжелая травма может убить человека мгновенно, тогда как другие, менее концентрированные атаки на здоровье человека, вызывали слабоумие, потерю самообладания, дезорганизацию воли.
'Жить, Жить и ЖИТЬ — это должно быть единственным и непреклонным решением', — так он понял тогда смысл произошедшего.
Однако до того, как равновесие восстановится, оно будет нарушено. Кто-то будет первым.
'Главное сейчас для тебя — научиться жить без ног', — хирург ободряюще похлопал его по плечу на перевязке, когда бинты были сняты и легкие устали от собственного крика. Он понял, что они будут первыми. Огромная страна не смогла выделить совсем небольшие средства для того, чтобы развивать социальную реабилитацию — и вовсе не потому, что этих средств не было. Не было другого — целей, а поэтому заниматься этим было нецелесообразно.
Ампутация (через войну) у раненных людей возможностей значимого проявления их сущностных сил превращала человека в противоположность себе самому. 'Ограничивающие манипуляции' экономичны по затратам и весьма действенны по результатам. Это прекрасно было известно государству. Что давала такая ампутация возможностей? Она давала государству антипода того человека, которого оно отправляло на войну.
Ограничивая подобным образом ребят, государство имело возможность манипулировать ими, раздавая им льготы, лишив их собственных возможностей, собственных целей. Цель всегда неотделима от инструмента ее достижения: каждой цели соответствует инструмент, каждому инструменту соответствует цель, им достигаемая. У него была теперь одна цель, был единственный инструмент для ее достижения — его протезы, как символ человеческой боли и терпения. Он понимал, что его жизнь — это много-много дней, которые боль превратит в бесконечность. Когда земля уходит из-под ног — прыгай дальше. Если не знаешь что делать — делай шаг вперед. Война план покажет, главное ввязаться в драку, а там будет видно!
'Рыба тактически выигрывает, ощущая вкус червяка — но стратегически проигрывает, оказавшись на крючке'. Хокку, поэзия. 'Никогда не вступай в навязанную тебе противником схватку — лучше вовремя отступить, чем позже перешагивать через собственные трупы', — проза жизни.
Самый легкий день.
Белые стены, белые простыни. Покой и тишина. Об этом он мечтал все время службы. Сейчас это воспринималось совсем иначе.
Рядом сидел комбат. Пришедший с ним замполит роты принес новую парадку, тельник, берет, знаки, два ЭрДэ, набитые кандагарскими гранатами, инжиром, яблоками, лимонадом «Си-Си». 'Вот здесь в пакете 500 чеков. Это тебе от батальона, на первое время', — комбат положил на подушку простой солдатский конверт. 'Чем будешь заниматься на дембеле, сынок?' — спросил комбат. Стараясь выглядеть бодрым, он ничего другого не придумал, как ответить: 'Буду табуретки делать и на базаре продавать'. Жгучая боль в ногах импульсом ударила по контуженной голове — комбат резким движением поднял его за простыню, обернутую вокруг его обрезанного тела: 'Узнаю, что ты чмонеешь на гражданке как хлястик, сержант — лично приеду и урэкаю тебя, понял? Запомни, сынок, самый легкий день был вчера! Война для тебя только начинается…'.
Утром должен был быть самолет. Братва из роты уже затарила его, конкретно нашпиговав повязки на животе и руке пятаками чарза для подогрева кандагарских «рексов» в госпиталях Союза. Только что ушли его комбат с замполитом.
Он еще до конца не осознал занимаемого им положения, продолжая воспринимать мир через призму старых, не разрушенных новой действительностью, ощущений. Болели несуществующие, ампутированные ноги. Дырки в руке и животе не волновали его. В контуженой голове периодически всплывала одна единственная мысль — действительно, самый легкий день был вчера!
Шанс
'…Когда мы узнали, что красивое
красиво, появилось безобразное
Когда узнали, что доброе хорошо, появилось зло
Поэтому бытие и небытие порождают друг друга
Трудное и легкое создают друг друга
Длинное и короткое сравниваются
Высокое и низкое соотносятся
Звуки образуют мелодию
Начало и конец чередуются…'
Лето 1982 года. Гиришк. Уличные бои.
Я прижался к дувалу. Его сухое шершавое тело было безучастно к моим движениям. Дувал был сделан из земли на которой стоял уверенно и непоколебимо. Пули, которые дух вбивал в дувал, никак не отражались на его монолитности. Справа от меня был точно такой же дувал, тянувшийся на несколько десятков метров в обе стороны от меня. Мы застряли на Т-образном перекрестке, который простреливался добросовестным стрелком. Снайпер расположился внутри небольшого глиняного помещения, выступающего из стены дувала. Такая позиция под прикрытием глиняных стен позволяла эффективно вести огонь на поражение. Трезво и спокойно оценить ситуацию мешал пулеметчик, засевший на крыше дома, окруженного проклятым дувалом. Его пулемет с завидным постоянством стриг верхушку дувала, не оставляя нам возможности беспрепятственно преодолеть глиняную стену и оказаться внутри двора. Эта парочка работала с достойным подражания мастерством. Я старался прижаться к дувалу как можно плотней. Снайпер не выпускал меня из этого глиняного пенала, а пулеметчик с высоты своей позиции на крыше легко доставал противоположную сторону проулка. Я проклинал себя за спешку. Мы умудрились проскочить почти целый квартал, не встречая сопротивления, пока не уперлись в эту глиняную стену.
Неожиданно из-за угла, повторяя мою ошибку, вылетел Иргашев. Пытаясь совместить свою скорость и невнимательность, он вертел головой и вовремя увидеть меня все же не сумел. Он был уже на середине этого проулка, когда я успел крикнуть ему команду: 'Ноги!!!'. Иргашев заученно рухнул на землю. Пули, посланные опытной рукой пулеметчика, прочертили пыльную черту на дувале, на уровне груди нерасторопного узбека. Какого хлопкороба могла бы потерять страна, я не могу сказать, но то, что среди сынов солнечного Узбекистана, добросовестно засорявших ряды Советской армии, этот парень блистал — могу подтвердить под пыткой сгущенкой. Прикрываемый облаком пыли, поднятым пулеметной очередью и собственным падением, Иргашев стремительно перекатился к противоположной стенке, чем, конечно, скрасил мою компанию, но наше общее теперь положение не улучшил. Пулеметная очередь и мой крик вовремя остановили ребят. Иргашев последним из нашей группы повторил мою ошибку. Не скрывая раздражения мы перекликались с пацанами через разделяющий нас угол. Пауза, вызванная нашей задержкой, явно затягивалась.
Решение было принято простое и прямое. Снайпер и пулеметчик были разделены пространством двора. Позиция пулеметчика не позволяла контролировать двор и помещения дома, если, конечно, они не заминировали их. Оставалось главное — перепрыгнуть через дувал и метнуться через двор. Можно было вернуться и, оставив дом в своем тылу, обойти его. Можно было стянуть сюда другие группы. Можно было просто в городском парке посасывать «Жигулевское» и читать в газетах о новых парках дружбы, посаженных русскими на Афганской земле.
Пацаны удачно кинули нам подсумок с гранатами. Мы договорились, что после залпа из двух «мух» по выступу, откуда нас «поливал» стрелок, мы взгромоздим наши худые тела на дувал, упадем во двор, перебежим его, уничтожим пулеметчика, затем снайпера. И все, конечно, с их молчаливого согласия. С соседней крыши «Марадона» (в быту Марупов), худой узбек, похожий на СВДэшку, которую он носил словно пастуший посох, уже начал долбить пулеметчика. Но пока пулеметных пуль в воздухе было больше.
Мы сильнее прижались к дувалу. Гранаты были наготове. Мы лежали на боку, животом ощущая монолит дувала. Повернув голову я видел подошвы ботинок Иргашева. Неожиданно он повернул голову и посмотрел на меня. Взгляд его узких прищуренных черных глаз, скуластое лицо, испачканное под носом пылью — все это на фоне подошв его стоптанных ботинок делало сцену комичной. Я не удержался и улыбнулся. Иргашев радостно принял эстафету и улыбнулся в ответ. Кожа на его скулах была так натянута, что я иногда задумывался, за счет каких запасов кожного покрова он умудряется растягивать свой рот в белозубую улыбку. Видимо когда рот закрывался, на его теле открывалось другое место и наоборот. В нашей ситуации, когда наши полупопия были сжаты тисками страха, он мог себе это позволить.
Парни сделали дело красиво. Одновременно, из-за угла в противоположные стороны по проулку выпали сразу двое: Миша Шикунов и Паша Морозов. Первый, почти лежа, с середины проулка (подальше от пристрелянного угла), а второй с колена, упав в двух метрах за спиной у Миши, дали залп по выступу со снайпером. Почти одновременно с ними мы кинули гранаты за дувал. Я, оттолкнувшись от спины Иргашева, перелетел через глиняный забор. Иргашева должны были вслед за мной перекинуть Миша и Паша.
Я упал не так, как планировал. Приземлившись на четыре точки, я больно ушиб колено. Паузу между запоздалой очередью пулемета и ответной стрельбой «Марадоны» я заполнил
