которой занимается “оргиями и убийствами в пропорции два к одному”, электронный мозг, выполняющий обязанности детектива на этой ракете, синтетический мальчик-убийца, атомная лаборатория, “в порядке частной инициативы” перестроенная в дом свиданий. Луна, проданная на лом, - все это пародирует “типовые детали” фантастики такого рода. Попутно достается и тем незадачливым фантастам, которые пытаются перенести эти готовые штампы псевдофантастики на польскую почву.
Блестящей пародией на “ужасные” кибернетические рассказы американских фантастов является и “Сказка о цифровой машине, которая сражалась с драконом”.
С Лемом-драматургом наш читатель познакомится впервые. Впрочем, Лем и начал писать пьесы совсем недавно. Пьесы его написаны для телевидения. Главный герой большинства из них - профессор Тарантога - знаком нам по “Звездным дневникам”. В драматургии Лема мы наблюдаем характерное, сугубо “лемовское”, сочетание смелой и удивительно щедрой фантазии с подлинно современным по типу научным мышлением сверкающего, будто беззаботного юмора с глубокой философской мыслью.
Профессор Тарантога в “Странном госте” кажется поначалу чудаковатым, даже наивным и слишком уж легковерным. Его молодой секретарь, магистр Сянко, хоть звезд с неба явно не хватает, но судит о вещах как, будто более здраво и трезво. Но поверхностный, обывательский здравый смысл никогда не помогал постичь истинную сущность явлений. В конце концов, если верить этому самому “здравому смыслу”, то ясно будет, что Солнце вращается вокруг Земли, а не наоборот: ведь люди твердо стоят на Земле и никакого вращения не чувствуют, а Солнце на наших глазах каждый день восходит и заходит. Вот и верь после этого астрономам!
Однако что же из этого следует в данном конкретном случае? Что странный гость и вправду приходил к профессору Тарантоге? Нет; так же, как не следует из этого и то, что профессор звездной зоологии Тарантога действительно живет сейчас в Польше. А вот Станислав Лем, к счастью, живет в одно время с нами - и приучает своих читателей мыслить смелее, шире. Помогает силой своего искусства ощутить, что мы живем в мире непрерывно меняющемся, раскрывающем все новые грани и перспективы. Заставляет задавать самим себе вопрос: “Что было бы, если…?” - вопрос, на котором строятся многие произведения современной научной фантастики.
Джек Финней О ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ
– Войдите туда, как в обычное туристское бюро, - сказал мне незнакомец в баре. - Задайте несколько обычных вопросов; заговорите о задуманной вами поездке, об отпуске, о чем- нибудь в этом роде. Потом намекните на проспект, но ни в коем случае не говорите о нем прямо: подождите, чтобы он показал его сам. А если не покажет, можете об этом забыть. Если сумеете. Потому что, значит, вы никогда не увидите его: не годитесь, вот и все. А если вы о нем спросите, он лишь взглянет на вас так, словно не знает, о чем вы говорите.
Я повторял все это про себя снова и снова, но тому, что кажется возможным ночью, за кружкой пива, нелегко поверить в сырой, дождливый день; и я чувствовал себя глупо, разыскивая среди витрин магазинов номер дома, который я хорошо запомнил. Было около полудня, была Западная 42-я улица в Нью-Йорке, было дождливо и ветрено. Как почти все вокруг меня, я шел в теплом пальто, придерживая рукой шляпу, наклонив голову навстречу косому дождю, и мир был реален и отвратителен, и все было безнадежно.
Во всяком случае, я не мог не думать: кто я такой, чтобы увидеть проспект, если он и существует? Имя? - сказал я себе, словно меня уже начали расспрашивать. Меня зовут Чарли Юэлл, и работаю я кассиром в банке. Работа мне не нравится; получаю я мало и никогда не буду получать больше. В Нью-Йорке я живу больше трех лет, и друзей у меня немного. Что за чертовщина - мне же в общем нечего сказать. Я смотрю больше фильмов, чем мне хочется, слишком много читаю, и мне надоело обедать одному в ресторанах. У меня самые заурядные способности, мысли и внешность. Вот и все; вам это подходит?
Но вот я нашел его, дом в двухсотом квартале, старое, псевдомодернистское административное здание, усталое и устаревшее, - признать это оно не хочет, а скрыть не может. В Нью- Йорке таких зданий много к западу от Пятой авеню.
Я протиснулся сквозь стеклянные двери в медной раме, вошел в маленький вестибюль, вымощенный свежепротертыми, вечно грязными плитками. Зеленые стены были неровными от заплат на старой штукатурке. В хромированной рамке висел указатель - разборные буквы из белого целлулоида на чернобархатном фоне. Там было 20 с чем-то названий, и 'Акме. Туристское бюро' оказалось вторым в списке между 'А-1 Мимео' и 'Аякс - все для фокусников'. Я нажал кнопку звонка у двери старомодного лифта с открытой решеткой; звонок прозвенел где-то далеко наверху. Последовала долгая пауза, потом что-то стукнуло, и тяжелые цепи залязгали, медленно опускаясь ко мне, а я чуть не повернулся и не убежал, - это было безумием.
Но контора бюро Акме наверху не имела ничего общего с атмосферой здания. Я открыл дверь с зеркальным стеклом и вошел. Большая чистая квадратная комната была ярко освещена флуоресцентным светом. У больших двойных окон, за конторкой, стоял человек, говоривший по телефону. Он взглянул на меня, кивнул головой, и я почувствовал, как у меня забилось сердце: он в точности соответствовал описанию.
– Да, Объединенные Воздушные Линии, - говорил он в трубку. - Отлет… - Он взглянул на листок под стеклом на конторке. - Отлет в 7.03, и я советую вам приехать минут за 40.
Стоя перед ним, я ждал, опираясь о конторку и оглядываясь; да, это был тот самый человек, и все же это было самое обыкновенное туристское бюро: большие, яркие плакаты на стенах, металлические этажерки с проспектами, печатные расписания под стеклом на конторке. Вот на что это похоже, и ни на что другое, подумал я и опять почувствовал себя дураком.
– Чем могу помочь вам? - Высокий, седеющий человек за конторкой положил трубку и улыбался мне, а я вдруг начал сильно нервничать.
– Вот что… - Я выгадывал время, расстегивая пальто, потом вдруг снова взглянул на этого человека и сказал: - Я хотел бы… уйти!
'Слишком торопишься, дурень, - сказал я себе. - Не спеши!' Почти со страхом следил и, какое впечатление произвели мои слова, но этот человек даже глазом не моргнул.
– Ну, что же, мест, куда уйти, много, - вежливо заметил он, достал из стопа узкий, длинный рекламный буклет и положил его передо мной. 'Летите в Буэнос-Айрес, в Другой Мир!' - гласили две строчки светло-зеленых букв на обложке.
Я просмотрел буклет - достаточно долго, чтобы соблюсти вежливость. Там был изображен большой серебристый самолет над ночной гаванью, луна, отразившаяся в воде, горы на заднем плане. Потом я покачал головой. Говорить я боялся, боялся, что скажу не то.
– Может быть, что-нибудь поспокойнее? - Он достал другую рекламку; толстые, старые древесные стволы, освещенные косо падающим солнцем, поднимались высоко вверх. 'Девственные леса Мэна, железная дорога Бостон-Мэн'. - Или вот, - он положил на стол третий буклет. - Бермуды, там сейчас хорошо. - На нем было написано: 'Бермуды, Старый Свет в Новом'.
Я решил рискнуть.
– Нет, - сказал я, покачав головой. - Я, собственно, ищу постоянное место. Новое место, где бы можно было поселиться и жить. - Я взглянул ему прямо в глаза. - До конца жизни. - Тут мои нервы не выдержали, и я попытался придумать себе путь к отступлению.
Но он только приятно улыбнулся и сказал:
– Думаю, что мы могли бы вам в этом помочь. - Он наклонился через конторку, облокотившись на нее и сложив ладони вместе; вся его поза говорила, что он может уделить мне сколько угодно времени.
– Чего вы ищете? Чего вы хотите?
Я перевел дыхание, потом сказал:
– Избавиться.
– От чего?
– Ну… - я замялся, так как никогда еще не выражал этого в словах. - От Нью-Йорка, пожалуй. И от городов вообще. От тревоги. И страха. И от того, о чем я читаю в газетах. От одиночества. - Теперь я уже не мог остановиться: я знал, что говорю лишнее, но слова лились сами собой. - От того, что я никогда не делаю того, что мне хотелось бы, и ни от чего не получаю особенного удовольствия! От необходимости продавать свою жизнь, чтобы жить. От самой жизни - по крайней мере, от такой, какая она сейчас. - Я взглянул ему прямо в лицо и закончил тихо: - От всего мира.
Он откровенно разглядывал меня, всматриваясь в мое лицо, не притворяясь, будто занят чем-нибудь другим, и я знал, что сейчас он покачает головой и скажет: 'Мистер, вы бы лучше пошли к врачу'. Но он не сказал этого. Он продолжал смотреть, изучая теперь мой лоб. Это был рослый человек с короткими вьющимися седоватыми волосами, с очень умным, очень ласковым морщинистым лицом: он был такой, какими должны выглядеть священники, какими должны выглядеть все отцы.
Он перевел взгляд, чтобы заглянуть мне в глаза и еще глубже; рассмотрел мой рот, подбородок, линию челюсти, и я вдруг понял, что он без всякого труда узнает обо мне многое, больше, чем знаю я сам. Вдруг он улыбнулся, положил локти на конторку, слегка поглаживая одной рукой другую.
– Любите ли вы людей? Говорите правду, потому что я узнаю, если вы что-нибудь скроете.
– Да. Но мне трудно чувствовать себя с ними свободно, быть самим собою и сдружиться с кем-нибудь.
Он серьезно кивнул, соглашаясь.
– Можете ли вы сказать, что вы - вполне порядочный человек?
– Вероятно. Я так думаю, - пожал я плечами.
– Почему?
Я криво улыбнулся; на это было трудно ответить.
– Ну, по крайней мере, когда бываю не таким, я обычно об этом жалею.
Он ухмыльнулся и подумал одну-две минуты. Потом улыбнулся - слегка просительно, словно собираясь сказать не слишком удачную шутку.
– Знаете ли, - небрежно произнес он, - к нам иногда приходят люди, которым как будто нужно почти то же, что и вам. Так что мы, просто ради забавы…
У меня дух захватило. Именно так, мне сказали, он и должен говорить, если решит, что я мог бы подойти.
– …сочинили один проспект. Мы даже напечатали его. Просто для развлечения, понимаете ли. И для случайных клиентов, вроде вас. Так что я попрошу вас просмотреть его, если это вас интересует. Мы не хотим, чтобы это стало широко известно.
Я едва мог прошептать: 'Меня интересует'.
Он порылся внизу, достал узкую, длинную книжечку, такой же формы и размеров, как и все прочие, и подтолкнул ее по стеклу ко мне.
Я взглянул, подвинул ее к себе кончиком пальца, почти боясь прикоснуться к ней. Обложка была темно-синяя, цвета ночного неба, а у верхнего края была белая надпись: 'Посетите прелестную Верну!' Синяя обложка была усыпана белыми точками, звездами, а в левом нижнем углу был изображен шар, планета, наполовину окутанная облаками. Вверху справа, как раз под словом 'Верна' виднелась звезда, крупнее и ярче других; от нее исходили лучи, как от звездочек на новогодней открытке. Внизу обложки била надпись: 'Романтичная Верна, где жизнь такова, какой она _д_о_л_ж_н_а_ бы быть'. Стрелка рядом показывала, что нужно перевернуть страницу.
Я перевернул. Проспект был такой же, как большинство таких проспектов; там были картинки и текст, только там говорилось не о Париже, Риме или Багамских островах, а о Верне. Напечатан он был просто замечательно; картинки были как живые. Вы видели когда-нибудь цветные стереофотографии? Ну, так это было похоже на них, только лучше, гораздо лучше. На
