были невероятные бойцы невероятной армии. Нам всем было предельно ясно, что мы вступили в смертельную борьбу с безжалостным врагом, восстановившим против нас лживой пропагандой ненависти сынов нашего же народа, ценой невероятных жертв поражавших уже смертельно раненого захватчика, на стороне которого сражались мы. И вот пойди и разберись в этом клубке убеждений, страстей и чувств, кто прав и кто виноват!
При этом несомненен факт, что при всей непримиримости к сталинской диктатуре и ее активным сторонникам, ответственным за преступления режима, в солдатах и офицерах Советской армии мы видели наших потенциальных союзников и единомышленников.
Соответственно наши воспитатели в училище преподавали нам «науку побеждать». Но в нашу программу не входила «наука ненависти». Собственно, в этом сознательном отказе от столь соблазнительной во время жесточайшей войны идеологии ненависти сказались, пусть бессознательно и подспудно, исторические ценности русской православной культуры.
Должен сказать, что подбор командного и преподавательского состава училища был очень удачен. Выше я упомянул командиров инженерного взвода и полубатареи. Второй сотней командовал войсковой старшина Джалюк, эмигрант из Франции. Эти офицеры, участники 1-й Мировой Войны и Белого движения старались передать юнкерам традиции российской императорской армии, и тот единственный в своем роде дух казачьей спайки, в котором воинская дисциплина естественно уживалась с выросшими из взаимного доверия простотой и непринужденностью отношений между начальниками и подчиненными. При этом — ни следа духа «эмигрантщины» или претензий на исключительность, которые иногда проявляли себя в жизни послевоенных беженских лагерей.
В эту среду естественно и без затруднений влился командир 1-й сотни есаул Шувалов, кадровый командир Красной Армии, мужественный и знающий свое дело офицер. За оборону Москвы в 1941 году был награжден орденом Боевого Красного Знамени. В Вилле Сантине с ним жила жена с маленькой дочерью, медицинская сестра и боевая подруга в буквальном смысле этого слова. Под огнем рядом с мужем она принимала участие в боевых операциях.
Пока же, готовясь к победному маршу в далекую Россию, Училище несло гарнизонную службу в живописном альпийском местечке на итальянской земле. Начальником гарнизона был генерал Соломахин. При этом мы были не единственными представителями военной власти в Вилле Сантине. В местечке также действовала немецкая комендатура, состоявшая из трех человек: коменданта — невысокого рыжеватого лейтенанта со славянской фамилией Грозек, и двух фельдфебелей. В каких отношениях они состояли с начальником гарнизона, мне не известно.
Оговорюсь также, что мы были не первыми казаками, с которыми пришлось иметь дело жителям Виллы Сантины. Еще до нас, в ноябре в городке был расквартирован штаб 4-го Терско-Ставропольского полка, переброшенного затем на север в Ампеццо. Терцы и ставропольцы были покладистый народ, и конфликты с местным населением у них возникали крайне редко. И они, и мы оставили по себе добрую память. В 1965 году вместе с моим другом-итальянцем, о. Петром Модесто, уроженцем этих краев, с которым я после войны учился в философском институте в Зальцбурге, мы посетили Виллу Сантину. Городок не очень изменился за прошедшие 20 лет. Мы зашли перекусить в ресторан, в котором в свое время завтракали и ужинали юнкера-батарейцы. Подсели к столу, за которым беседовали и пили вино местные жители. О. Петр завязал с ними разговор и представил меня, как казака, «бывшего представителя оккупационной власти». Оказанный нам прием превзошел все мои ожидания. Нас пригласили сесть с ними за один стол. С теплотой наши итальянские собеседники отозвались о генерале Соломахине. Рассказали о казаке, который не ушел с Казачьим Станом в Австрию, а остался с итальянской семьей и потом уехал, неизвестно куда. Мы сидели за общим столом и поднимали за здоровье друг друга бокалы с белым фриулянским Пино Гриджио.
Сегодня, бросая с расстояния в 55 лет взгляд в только что начавшийся 1945 год, удивляешься, насколько были насыщены деятельностью те полтора-два месяца, которые я провел в юнкерском училище. Гарнизонная караульная служба, теоретические занятия по тактике, артиллерийскому делу, лекции по русской истории, которые читал молодой военный чиновник, эмигрант из Югославии, лекции по истории военного искусства, строевые занятия, полевые учения, стрельба из карабинов по мишеням (однажды на стрельбище явился в сопровождении офицеров штаба сам полковник Силкин, заместитель Походного Атамана. Насколько он был удивлен нашим искусством поражать мишени, я сказать не могу. Помню, что полковник Медынский был рассержен), импровизированные походы в горы, парады.
Караульная служба не была утомительной. Юнкеров было много, а охраняемых объектов — считанные единицы. По ночам по улице городка патрулировал дозор. Уже в первое мое назначение на караульную службу, не обошлось без происшествий. Меня определили на пост на краю Виллы Сангины, где дорога, ведущая в Толмеццо, пересекалась с улицей, шедшей к железнодорожной станции. Ближайший ко мне угловой дом привлек мое внимание. Во дворике играли и шумели детишки. За ними время от времени присматривала хорошенькая синьорина, по-видимому, их сестра. В доме на противоположной стороне жил командир инженерного взвода сотник H.H. Краснов. Было за полдень. С карабином за плечами я похаживал взад и вперед по улице, позвякивая шпорами, и, чтобы не скучать, поглядывал на синьорину, когда она показывалась из двери дома.
Со стороны станции послышался гудок локомотива, и через несколько минут по направлению ко мне повалила толпа приехавших с местным поездом итальянцев. Я присмотрелся к ним, мой взор выделил одного из них, и, когда он поравнялся со мной, я остановил его и потребовал предъявить удостоверение личности. Признаюсь, что никаких разумных доводов для проверки его документов у меня не было. Главное, мне было скучно. Вероятно, мне также захотелось напомнить местным жителям о присутствии благожелательной и охраняющей порядок казачьей власти и также привлечь внимание синьорины. Итальянец предъявит свое удостоверение личности, я притворюсь, что всерьез проверяю его. Сделаю вид, что все в порядке и отпущу его восвояси. Он — доволен. Я — доволен. На синьорину произвел впечатление.
Если мой бессознательный расчет был взаправду таковым, то в столкновении с действительностью он решительно провалился. Вместо удостоверения личности итальянец протянул мне лишь свой железнодорожный билет. Никаких других документов при нем не было. Но теперь я сам не смел отпустить его. Человек без удостоверения личности, да еще на территории под угрозой ушедших в горы партизан, неизбежно представляется лицом подозрительным, возможным врагом. Разобраться в том, кто он на самом деле, было делом начальства. Мне ничего другого не оставалось, как исполнить обязанность солдата на посту. Я снял с плеча карабин и выстрелил в воздух. Прохожие шарахнулись от меня в сторону, а синьорина посмотрела на меня с нескрываемым ужасом.
Через минуты две-три в сопровождении казака явился дежурный вахмистр. Я объяснил ему произошедшее и передал задержанного. Его довели до караульного помещения и без проволочки отпустили. Как оправдался итальянец (вахмистр не говорил по-итальянски), осталось вне моего понимания, но я все- таки могу представить себе ход мысли дежурного вахмистра. Он вошел в положение «беспаспортного» итальянца: «Какому же казаку не приходилось жить при советской власти без документов или даже скрываться под чужим именем? А был бы итальянец партизаном, будьте уверены, все документы были бы у него в порядке!»
Между тем, я продолжал отмеривать шаги на углу доверенного моей бдительности перекрестка, вполне удовлетворенный моими действиями и, разве что сожалея о невозможности доказать синьорине, что я руководствовался не чувством предвзятости в отношении ее земляков, а необходимостью исполнения воинского долга. Впрочем, возможность сделать это представилась мне гораздо раньше, чем я ожидал.
Легковая машина с итальянскими номерами приближалась к перекрестку, держа направление на Толмеццо. За рулем сидел немецкий офицер. Рядом сидел офицер-итальянец из фашистской милиции.
Я не помню теперь, какие чувства и соображения руководили мною в тот момент, и что мне показалось подозрительным, но я подошел к краю дороги и, когда автомобиль приблизился, поднял правую руку, давая знак остановиться. Сигнал не был принят во внимание, и машина продолжала свой путь. Опять я сорвал с плеча карабин и выпалил в воздух. Автомобиль затормозил. Из него вышел немецкий капитан и спросил, что случилось. Я потребовал предъявить путевые документы. Капитан игнорировал мое требование. Заметил при этом, что для официальной проверки проезжающих автомашин я обязан употреблять специальный жезл, а не просто поднимать руку. Порядок должен быть!
Как и в первый раз, появился дежурный вахмистр. От этого не стало легче. Вахмистр не говорил по- немецки и не знал, что делать. На наше счастье в эту минуту вышел из дома напротив сотник Краснов.
