Одних деревьев мне было недостаточно. Я хотел достичь совершенства в стрельбе по движущимся целям. Эти цели нужно было искать не передо мной на земле, а надо мной в воздухе. Время от времени я мог видеть, как высоко над вершинами гор летели на север серебристые четырехмоторные крылатые машины. Они несли смертоносный груз, который они сбрасывали на города по ту сторону от итальянских Альп. Но, как, согласно народной мудрости, «по воробьям из пушек не стреляют», так же не стреляют в бомбардировщики из легких кавалерийских карабинов. Я должен был поискать другие цели.
И вот пришел день, когда порывы моего охотничьего инстинкта оказались удовлетворены. В этот раз я взобрался на скалу после полудня. Как обычно, я стоял на краю утеса и с наслаждением созерцал залитую солнцем долину Тальяменто. И тогда я увидел его. Широко распластав крылья, он плавно скользил над рекою между отрогами гор. Могучий горный орел.
Я вскинул к плечу карабин, прицелился, беря упреждение, мягко нажал па курок. Выстрел. Пролетела секунда, другая. Внезапно орел рванул влево, тяжело взмахнул крыльями, резко пошел на снижение и исчез между деревьями почти у самого подножья противоположного мне горного отрога.
О, конечно, моя пуля не попала в орла. В таком случае он просто рухнул бы вниз. Но она могла оцарапать его, нанести ему ранение, повредить крыло.
Этого было достаточно, чтобы вывести его из строя. Я представил себе, как неспособного к взлету и обороне орла задушит, загрызет и сожрет какой- нибудь обитающий в лесу грызун или лиса.
Вдруг мне стало бесконечно жаль, что своим выстрелом я погубил красивую и сильную птицу. Неприятное чувство до сих пор коробит меня, когда я вспоминаю об этом происшествии в моей жизни. Описанный мною утес не был единственным местом моего лечебного времяпрепровождения. Напротив скалы через дорогу на Виллу Сантину между двумя огромными камнями начиналась вьющаяся вдоль зеленого склона с разбросанными там и сям деревьями тропа. Вскоре я оставлял тропу и взбирался прямо на вершину горы. Подъем на гору был довольно крутой, но времени у меня было много, и я не давал себе запыхиваться. Как говорится, поспешишь — людей насмешишь. С вершины открывался вид на другие вершины, хотя покрытых снегом среди них не было. Посидев и передохнув, я спускался вниз уже другим путем — через кустарники с редкими деревьями. Выходил на тропу, которая извивалась между холмистыми возвышениями и спускалась к Кьяулису. Приходил я домой обычно физически слегка утомленным, но с удивительным чувством умиротворения и душевного успокоения. В здоровом теле — здоровый дух. Ведь когда человек здоровеет и укрепляется духом, начинает выздоравливать и больное тело.
Медицинские мероприятия по восстановлению моего здоровья находились целиком в руках мамы. Собственно, лекарств против туберкулеза у нее не было. Хотя немцы снабжали службу здравоохранения Казачьего Стана медикаментами, которых нельзя было достать в аптеках Советского Союза и в мирное время, антибиотики, победившие до тех пор почти неизлечимую болезнь, были открыты только после окончания воины, в конце 40-х годов. Поэтому мама направляла всю свою энергию на восстановление и укрепление сил сопротивляемости моего организма в целом, на создание условий, при которых я сам мог справиться со своею болезнью. Средством для этого было, в первую очередь, здоровое питание. Паек, который мы получали, был приличный, но мама, пользовавшаяся уважением жителей Кьяулиса, доставала у крестьян продукты, необходимые для укрепления моих сил. Во всяком случае, на мою диету жаловаться я не смел. Кроме того, мама обратилась к лечебному средству народной медицины, которое сослужило ей добрую службу, когда в 20-х годах у нее самой возник легочный процесс — к отвару овса на молоке. Овес оказался исключительно действенным средством для восстановления энергии и общей сопротивляемости организма. В день я выпивал два или три стакана этого приятного на вкус напитка.
В результате взаимодействия домашнего лечения и здорового и беззаботного образа жизни я очень скоро ощутил прилив сил, у меня прошла субфебрильная температура, я перестал выхаркивать мокроту, исчезла мучившая меня слабость. Я почувствовал себя по-настоящему здоровым.
Соответственно, возобновились мои контакты с миром, от которого я удалился в «райскую» идиллию альпийской природы. Я снова стал ощущать себя его неотторжимой частью. Так, однажды я побывал в Толмеццо. Не потому, что у меня там были знакомые или какое-либо дело, но чтобы почувствовать пульс текущей жизни. В моей камуфляжной куртке, с шапкой горного стрелка на голове, гранатами за поясом и карабином я производил на улицах городка впечатление овеянного пороховым дымом старого фронтовика. Штабные немцы, которых было немало в Толмеццо, оказывали мне почтение. Я с достоинством отвечал, что я казак, а моя часть расквартирована в Вилле Сантине. Знай наших!
Вероятно, в начале апреля я посетил Виллу Сантину. Во-первых, я хотел повидать моих товарищей и узнать последние новости. Во-вторых, мне нужно было пополнить запас патронов, большую часть которых я израсходовал во время моих прогулок в горы.
В патронах недостатка не оказалось. Как, впрочем, и в новостях. Все они свидетельствовали о том, что затишье кончилось, и что мы стоим перед значительными событиями, имеющими прямое отношение к судьбам казачьим и к самому ходу войны в Италии. Так, мне первым делом сообщили, что начальник штаба походного атамана полковник B.C. Стаханов освобожден от своей должности и на его место назначен генерал М.К. Соломахин. В связи с этой перестановкой на верхах начальником училища стал полковник А.И. Медынский.
Что было причиной устранения Стаханова с поста начальника штаба походного атамана, представляется загадкой. Как загадкой остается и его последующая судьба. Конечно, он был не чета генерал-майору генерального штаба Соломахину, обладавшему знанием и опытом штабной работы, которых не было у Стаханова. Здесь, как мы рассуждали, генерал Соломахин был несравненно более на месте. Ему и карты в руки! Странным, однако, в моих глазах было то, что Стаханов оставив свой пост, фактически остался не у дел, не сохранил места в руководящих структурах казачьей власти. И если он попал в немилость, то за что?
Покров тайны лежит и на его послевоенной судьбе. Определенно можно сказать, что Стаханов не был в числе казачьих офицеров переданных англичанами советским властям. Уже после выдачи казаков, когда я с мамой проживал как югословенский беженец в Ди-Пи лагере Пеггетц, до меня доходили слухи, что Стаханов скрывался от выдачи в одной из австрийских деревень, разбросанных по горному склону на левом берегу Дравы и ясно видных из лагеря.
Если это была правда, то рано или поздно Стаханов должен был всплыть на поверхность в том или ином лагере в Австрии или Германии, населенном русскими беженцами. Бесследно скрыться, говоря свободно только по-русски, он не мог. Да и сам он этого не пожелал бы, особенно в поздние сороковые и пятидесятые годы, когда «холодная война» была в разгаре, и его прошлое уже не угрожало ему выдачей советам. Скорее всего, оно обеспечило бы ему достойное место в политически активной казачьей и власовской среде.
Конечно, он мог быть арестован и передан советским властям в индивидуальном порядке, как был выдан командир 1 — й сотни войсковой старшина Шувалов, назначенный полковником Медынским перед отъездом офицеров на «совещание» исполняющим обязанности начальника училища. Желая разделить судьбу мужа, за ним последовала его жена с маленькой дочерью.
Все это, разумеется, догадки с равно убедительной степенью вероятности. Так представляются события в ретроспекте. Чужая душа — потемки, а судьба — злодейка.
Второе известие затрагивало непосредственно нас всех. Товарищи сообщили мне, что титовский корпус вторгся из Югославии в пределы Италии и угрожал Триесту. Два казачьих полка (не могу припомнить, какие) перебрасывались в угрожаемый район, чтобы остановить наступление титовцев. Соответственно, первой и второй сотне предстояло перемещение в местечки Медис и Ампеццо, оставленные полками, и охранять линии связи от возможных нападений партизан. В Вилле Сантине оставались инженерный взвод и артиллерийская полубатарея.
Щедро снабженный патронами и новостями, я возвратился в станицу. Одно было несомненно — «в воздухе пахнет грозой».
Забегая вперед, отмечу, что казаки не дали себя посрамить. Титовцы были разбиты и отброшены назад. В газете «Казачья земля» было даже помещено описание одного успешного боя за высоту, которая несколько раз переходила из рук в руки. Казаки обвешали себя трофейными автоматами, захватили несколько легких орудий. Из сказанного, впрочем, следует, что титовцев было меньше, чем мне рассказывали в училище: с корпусом два полка, да еще с нашим разношерстным вооружением, вряд ли бы справились.
