Очень простой в обращении, атаман оказался разговорчивым человеком. Ему было приятно поделиться с молодым юнкером своими воспоминаниями о жизни в давно прошедшее и дорогое его сердцу время. В моей памяти сохранился его рассказ из раннего детства, когда мать брала его, еще малыша, с собой во время работ по сбору винограда, а отец сидел на лошади с ружьем на холме, охраняя трудившихся женщин от нападения проникавших через Терек на казачью сторону разбойников-чеченцев.
К сожалению, о повседневной жизни казачьих семей в Терско-Ставропольской станице я не могу поведать ничего конкретного.
Туберкулез легких был серьезной инфекционной болезнью, и мама подвергла меня строгому карантину, ограничив мои внешние контакты до предельного минимума. Отмечу только, что, в отличие от донской станицы в Алессо, местные жители которого были выселены перед поселением в нем казачьих семей, терцы и ставропольцы жили большей частью с итальянскими семьями в одном доме и, по-видимому, без острых конфликтов.
Мама поддерживала хорошие коллегиальные отношения с местным врачом. Объяснялись они на смеси латинских и немецких слов. У врача была невеста на юге Италии. Невзирая на опасности, связанные с переходом линии фронта, он решил повидать ее. Он попросил маму позаботиться о его пациентах во время его отсутствия. Мама дала свое согласие. Пациенты приходили к ней на прием. Говорить с ними мама не могла и только тщательно осматривала их, записывала по латыни диагноз и выписывала больным, опять- таки по латыни, как она это делала дома в Харькове, рецепты на лекарства, которые без возражений принимала местная аптека.
Возвратившись домой, итальянский врач просмотрел мамины записи и остался очень доволен.
Полагаю, что в конце января в Терско-Ставропольской станице обосновался переехавший в Казачий Стан из Берлина генерал П.Н. Краснов с женой. Он поселился в центре Кьяулиса, в доме, который был первоначально предоставлен маме. Взамен она получила другой дом на окраине. С точки зрения удобств (о таком доме в Советском Союзе мы не могли мечтать) второй дом не уступал первому. В этом доме я и провел два с лишком месяца моего больничного отпуска.
Однажды маму пригласили в дом Красновых к жене генерала, на что-то жаловавшуюся. Ничего серьезного мама не обнаружила. Красновы очень понравились маме своей не наигранной простотой в обращении и искренним дружелюбием.
Итак, в сложившихся условиях карантина в вопросе моего времяпровождения я оказался полностью предоставленным самому себе. Разумеется, я не собирался все время сидеть дома. Внешний мир влек меня к себе. Весна уже шла по горам и долинам северной Италии. Мир был для меня нов и прекрасен, и открытия ожидали меня у самого выхода из села.
В обращенной к нам стене вознесенного над долиной Тальяменто скалистого массива, совсем недалеко от улицы, где стоял наш дом, зияло черное отверстие. Оно оказалось входом в довольно обширную пещеру. В противоположном конце пещеры мерцал свет. Он проникал внутрь через вертикальную щель, в которой я распознал бойницу. Из бойницы, открытая, как на ладони, была видна дорога из Толмеццо на Виллу Сантину. Залегший за бойницей пулеметчик без всякого труда мог бы вести огонь по колоннам неприятеля, оставаясь полностью недосягаемым для ответного огня. Предполагаю, что это огневая точка была высечена в скале в 20-х годах, когда у Муссолини еще не было союзника на север от Альп, и он мог опасаться вторжения в Италию с севера.
В последующие годы союза между Муссолини и Гитлером огневая точка утратила свое первоначальное значение, но возможность ее боевого использования, вероятно, не ускользнула от внимания партизан в 1944 году. Следы своего пребывания здесь они оставили в виде многочисленных антифашистских лозунгов на стене у входа в пещеру. Страсть к подобному способу передачи информации была присуща уже римским предкам итальянцев, судя по дошедшим до нас надписям на стенах домов Помпеи.
Среди этих надписей я обнаружил одну на русском языке: «Мы боремся против казаков, потому что они защищают свою расу». Кто был автором этих слов? Владевший русским языком итальянец? Примкнувший к партизанам советский военнопленный или солдат восточных формирований, сражавшихся в Италии в составе германских вооруженных сил?
Мне было известно, что из казаков Казачьего Стана к партизанам перешла сотня Черячукина. Во всяком случае, в тот момент эта фраза поразила меня своей непроходимой глупостью.
Расизм не был частью казачьего антибольшевизма. В брошюре без указания автора (авторство приписывали генералу П.Н. Краснову), изданном Главным Управлением Казачьих Войск на немецком языке «Das Kosakentum» («Казачество»), в самом ее начале подчеркивалось, что казаки представляют исторически сложившееся, территориально обособленное военное сословие российского государства. Этнически и по культуре они — часть русского народа, а отнюдь не особая нация. Разумеется, это утверждалось в пику националистам-казакийцам, с которыми генерал П.Н. Краснов был не в ладах. Но ведь и сами казакийцы, хотя и возводили предков казаков к упоминаемым летописью «бродникам» домонгольских времен, расовой исключительности казачьей нации не проповедовали.
Больше того, в отличие от генерала П.Н. Краснова, возглавлявшего Главное Управление Казачьих Войск, инженер В.Г. Глазков, глава казакийцев, признал руководящую роль генерала A.A. Власова и высказал готовность войти в состав КОНРа. Казаки защищали не свою расу (тема расы вообще не фигурировала в наших беседах), а отстаивали элементарное право оставаться людьми в ставшем бесчеловечным мире. Не словоблудствуя, без выспренних и высокопарных фраз.
Навешивание лживых ярлыков — любимый прием творцов и манипуляторов общественного мнения. Дураков не сеют, не жнут: они сами родятся. На дураках же умные люди воду возят.
К счастью, тут же рядом у входа в бункер утверждала свои права празднующая жизнь весенняя природа, и в ее примиряющем и животворном окружении я и провел большую часть моего больничного отпуска в станице. Влево от входа начиналась тропа, опоясывавшая скалу, в которой была устроена огневая точка. Тропа заворачивала направо, огибала скалу и ползла к бойнице, глядевшей в долину Тальяменто. Что-то потянуло меня двинуться по этой тропе, и вскоре я вышел на край стены, из которой, как из челюсти, коренным зубом вырастала скала. Но здесь тропа стала очень узкой, и двигаться по ней было возможно, только держась за тонкие стволы деревьев, уцепившихся корнями в расщелинах скалы. Цепко ухватившись за них, я продвигался вдоль скалы, но до бойницы не добрался. Далее держаться было не за что. Тем же путем я возвратился назад. Если бы мои ноги соскользнули с тропы, я повис бы над пропастью. Думаю, что при тогдашнем состоянии моего здоровья у меня не хватило бы сил подтянуть ослабевшими руками мое тело вверх, и сегодня я не писал бы этих строк.
Правда, больше я подобных альпинистских экспериментов не повторял и убивал время на верхушке скалы, непробиваемой каменной крыши бункера. Это было идеальное для отдыха и беззаботного времяпровождения место. Метров 300 в длину и 70 в ширину, хотя за точность не ручаюсь. Высокие деревья раскидывали покрытые молодой листвой руки ветвей. Их стволы вписывались в великолепный альпийский ландшафт. То там, то сям выбивался из земли кустарник. Ноги ступали по роскошному ковру травы. Вокруг свистели и перелетали с ветки на ветку птицы. Это был кусочек земного рая. В этот рай пришел человек. Человек с ружьем. И этим человеком был я.
Упомяну мимоходом, что вскоре после моего прибытия в Кьяулис мама сшила для меня из плащ- палатки камуфляжную куртку. В ней я выглядел подчеркнуто воинственно и молодцевато. В дальнейшем, как мне представляется теперь, она сослужила мне хорошую службу.
Приходил я сюда обычно по утрам после завтрака. С края скалы наслаждался открывавшейся моему взору альпийской панорамой: цепью гор по ту сторону долины и текущей посредине ее рекой. Присаживался где-нибудь под деревом, погружался в преимущественно приятные думы и воспоминания. Затем, отряхнув мечты, вставал и принимался за усовершенствование искусства стрельбы. Целей было много. Главным образом, росшие на вершине скалы деревья. Обычно я выбирал дерево с какой-нибудь четко видимой меткой на коре ствола. Эта метка служила мишенью. Затем с расстояния 20–30 шагов выстреливал в нее четырехзарядную обойму. Подойдя к дереву, определял кучность моих попаданий. Пули входили в ствол дерева, буравя в нем тесно прижавшиеся друг к другу узкие отверстия. Но по другую сторону ствола, вылетая из него, они вырывали клочья древесины и коры, уродовали тело дерева. Тогда мне не приходило в голову, что в моем спортивно-воинственном порыве я бездумно калечу ту самую природу, в соединении с которой я искал душевного успокоения и физического исцеления оттяжкой болезни.
