обыске нашли пистолет, гранаты и кучу бумаг, преступных, конечно.
— Значит, так! — заканчивает разговор Кричевский, — Аникин, Петергерин. Пусть работает, сколько угодно, когда угодно и где угодно. Не мешать! Захочет помощников — найти и дать! Зачеты — на всю катушку!
Это для меня хорошо. Зачеты у меня и так максимальные, я числился в хорошей плотницкой бригаде, так как по своей, так «любимой» советской властью, статье я не имел права чем-либо заниматься, кроме тяжелой физической работы. Но приказ Петергерину кое-что мог значить. Зачеты начислялись ежеквартально, но материалы на зачеты требовали в числе прочих и визирование охраной, и за один квартал зачеты мне уничтожал этот самый Петергерин, уже не помню, за какую провинность. Скорее всего, за какое-нибудь высказывание.
Припоминаю такой случай.
Каждый день после очередной разнарядки помощник экономиста Володя обязан был передавать по селектору в Циммермановку сводку выполненных за день работ, а если этот перечень был длинный, то я ему в этом помогал. Сводка передавалась с вахты уже после полуночи, и Аникин распорядился при поверках не выгонять нас на плац, а считать в постелях, где мы обычно утром еще спали.
Все надзиратели были не слишком грамотными, часто подсчеты не сходились с нужной цифрой, и все начиналось сначала, а все заключенные стояли в строю, невзирая на погоду, и ждали, когда надзиратели вновь обойдут весь лагпункт.
И вот мы идем по лагерю, а навстречу бегут два надзирателя с дощечками в руках. Мы сразу поняли, что «не сошлось».
— У меня не хватает, — зло кричит нам старший из них, — а вы тут ходите!
— Если бы у тебя не хватало, — отвечаю я, — ты бы в охране не служил.
Если бы у него была возможность, он бы разорвал меня на мелкие кусочки.
Работа продолжается, я уже вижу, как труба ложится в «мою» траншею, выглядит красиво. Я хожу туда-сюда, рассказываю Анацкому, как пойдут дела, ему, видимо, неудобно удаляться от начальства. Петергерин подходит к Кричевскому:
— Григорий Михайлович, пора снимать оцепление. Вот-вот темнеть начнет.
— Оцепление не снимать. Будем работать до окончания всего участка. Анацкий! Собери бригадиров! Объяви всем: работаем до окончания укладки на всем участке. Завтра всем выходной. За эти два рабочих дня всем по 200 процентов для зачетов. От каждой бригады выдели людей для костров по оцеплению!
Петергерин поморщился, но против начальства не пошел, хотя, конечно, знал, что эти самые костры для обеспечения охраны никак не пригодны.
И участок закончили часам к двенадцати. Первый опыт удался. Мне потом рассказали, что и заказчик не возражал.
Я продолжал эту работу, теперь уже с помощником, сделал три участка по нашему лагпункту и еще два — для соседа.
Нефтепровод был сдан в срок, так что и я внес свой вклад в великие стройки коммунизма.
Еще одно любопытное замечание. Когда в 1953 году, после смерти Сталина, я был уже в ликвидкоме строительства, мне приходилось участвовать в ликвидации многих документов, и я увидел, что, если Александр Александрович получил какую-то незначительную премию, то огромные премии получили за это многие высокие чины.
Я не получил ничего. Но некоторую пользу я все-таки заимел. Ко мне теперь абсолютно не придирались надзиратели и чины охраны. К тому же они были в некоторой степени благодарны мне за то, что я не пожаловался на них тогда Кричевскому.
14. НА СХОДКЕ
Еще не были закончены все работы на нефтепроводе, а значительная часть заключенных была переброшена на строительство железной дороги Комсомольск-на-Амуре — мыс Лазарева, а точнее, станция Селихино — мыс Лазарева.
А на нефтепроводе работали «бесконтрольные сварщики». Попробую объяснить, что это такое. Трубы сваривались наверху, возле траншеи, в плети длиной один-два километра. Затем каждая плеть заглушалась с обоих концов и опрессовывалась давлением в 75 атмосфер (рабочее давление было 30–35 атмосфер). Если обнаруживались дефекты сварки, а они обязательно обнаруживались, то воду выпускали, исправляли дефектное место, а затем снова опрессовывали. И если дефектов не было, трубу опускали в траншеи и засыпали.
Но нужно было теперь соединить плети между собой уже в траншее, а проверить качество этих соединений уже было невозможно, так как закачать воду в трубу длиной в 500 километров для проверки качества швов, конечно же, было совершенно немыслимым делом.
Вот для этого и существовали две бригады «бесконтрольных сварщиков», то есть таких асов, которым эту сверхответственную работу можно было доверить.
Кстати, замечу, что, когда нефтепровод уже начал действовать, было несколько случаев прорыва стыков труб, но ни одного случая прорыва «бесконтрольного» стыка не было.
В книге В. Ажаева «Далеко от Москвы» есть один персонаж с какой-то татарской фамилией, ас- сварщик и строитель социализма. Я знал такого же татарина и даже закрывал ему наряды. Звали его Гриша Гибайдулин, он действительно был сварщиком высочайшей квалификации, именно он и варил «бесконтрольные» стыки. У него была бригада человек в 20: землекопы, плотники, изолировщики, машинисты насосов, и он держал свою бригаду чрезвычайно жестко. Это вызвало интерес авторитетных блатных. Дело в том, что если ворам разрешается делать с фраерами все, что угодно, в пределах, конечно, воровских законов, то фраерам этого же делать не позволяется и посему безжалостно карается. Если какой-то фраер, пользуясь отсутствием на лагпункте авторитетных блатных, вдруг начинает действовать по их методам или же объявляет себя вором в законе, не будучи в действительности таковым, то смертельный приговор ему обеспечен.
Так было и с Гришкой. Правда, исполнить приговор тут, на Дальнем Востоке, не удалось, так как Гибайдулин практически не заходил в зоны, да и начальство, по известной причине, берегло его, как зеницу ока. И все-таки один из воров потом рассказал мне, что когда Гришка освободился и ехал в свою родную Татарию, где-то под Новосибирском на вокзале его зарезали. В те времена у приговоренного ворами к смерти никаких шансов спастись не было.
Я думал, что моя топографическая работа прекратится с окончанием нефтепровода, но одно думает гнедой, а другое — тот, кто его седлает. И я остался в подчинении Александра Александровича. Даже Анацкий не возражал. Объяснялось это просто: с окончанием основного объема земляных работ на нефтепроводе в Нижне-Амурлаге освободилась огромная масса неквалифицированных заключенных- землекопов. Чтобы не допустить простоя такого количества заключенных, нужно было немедленно начать земляные работы по упомянутой мной выше железной дороге. Ясно, что при больших объемах работ и технологии, описанной еще Н. Некрасовым в его «Железной дороге», это легко было организовать, но трасса была совершенно не готова к разворачиванию фронта работ: для разбивочных работ нужны были геодезисты, а их не было. Имеющимся штатным вольнонаемным топографам быстро подготовить хоть какие-то участки для немедленного начала земляных работ было не под силу даже при любых стахановских темпах их работы. Вот и решено было и меня подключить к этой сверхсрочной работе.
Меня это не обрадовало: я не знал, что от меня требуется, и не был уверен, что я это в состоянии сделать. Ведь то, что я делал на нефтепроводе, и что многие считали работой топографа, на самом деле ею не было, а было просто геометрической работой хорошего десятиклассника. Правда, работа была большая, и я ее сделал, но от этого топографом не стал. Здесь же, на железной дороге, от топографа требовалось много работы по разбивке трассы с применением теодолита и нивелира, о которых я до этого времени и понятия не имел. Да и никакого практического опыта по непосредственному строительству сооружений железной дороги, кроме тех каменных нор на Амгуни, у меня не было.
Пришлось начинать с азов, но по-настоящему. Мой шеф научил меня работать с теодолитом и
