Обезуметь можно!
В глазах Марата и впрямь тлеет диковатый огонек. Парни наэлектризованы соблазнительными речами. Через минуту Серега нарушает воцарившееся молчание, прислушиваясь к меланхолическому романсу за стеной.
— Это мать, да? Как жалостно поет-то, прям за сердце…
— Однако вернемся к делу. — Марату претит обсуждать с ними материнское пение.
— Главный вопрос — влезть в кассу. Шухер подымется, — говорит Миша.
— Предусмотрено, — кивает Марат. — За что себя уважаю — умею придумать нестандартный ход. Кассирша отопрет сама.
— Шутишь!
— Ничуть. Под дверью кассы ты, Миша, — у тебя натуральней получится — кричишь отчаянным голосом: «Марья Петровна! Скорей, Федор умирает!» Это хорошенько отрепетируем.
— Кто такой Федор?
— Обожаемый муж кассирши, трудится рядом в лаборатории, — показывает на плане, — больное сердце. Естественно, она бросится к умирающему супругу. Как только откроет дверь, зажимаете ей рот и оглушаете по голове.
— Это давай ты, — говорит Миша приятелю.
— Ладно.
— Остается взять деньги и уйти через подъезд, который я показывал. Там будет ждать синий «Москвич»…
— На словах все проще пареной репы.
— Не на словах, Миша. Люди со мной уже работали, и весьма успешно!
…Мы видим переднюю, где Вероника Антоновна, стоявшая под дверью комнаты Марата, медленно отступает, держась за голову. Она все слышала и все поняла о сыне до конца.
Пал Палыч осуществляет свою «мыслишку».
— Держите бумагу, — вручает он Сене Калмыкову чистый лист. — Пишите сверху: «Следователю Знаменскому». Пониже: «По вашей просьбе собственноручно составляю перечень своих знакомых».
— А для чего? — подобострастно спрашивает Калмыков.
— Для приобщения к делу. Следствие, суд и адвокаты должны знать, в каком кругу вы вращались. Если сочтут нужным, кого-то попросят вас охарактеризовать.
…Теперь перед Пал Палычем Сема Тутаев. Он заполнил лист донизу, перевертывает, задумывается.
— Всех-всех писать?
— Конечно. Наверно, будут и положительные отзывы?
— Обо мне? А то как же!
— Вот и пишите. Учтем.
…Завершение процедуры мы наблюдаем с участием Ильи Колесникова.
— Вот, пожалуйста. Все. — Он протягивает Пал Палычу три листка, густо испещренных именами. — Отдельно я озаглавил «Друзья», отдельно «Разные знакомые».
— Многочисленное общество.
— Старался уж никого не забыть, гражданин следователь!
— Какой вечер чудесный, — говорит Стелла, выходя с Барсуковым из подъезда его дома. — Где ваши окна?
Он ведет ее за угол и показывает.
— Отсюда слышно, если кто-нибудь из ребят проснется и заплачет?
— Они не просыпаются!
Однако Стелла садится на скамью, и он опускается рядом. За незначительными фразами, из которых вяжется разговор, проглядывают взаимный интерес и симпатия.
— Почему плаксики, Леша? Боевые ребята. Оптимисты.
— До года стоял дружный рев — прозвище по старой памяти. А моя мать зовет барсучата. Барсуков — барсучата… Спасибо вам, что пришли.
— Вам спасибо, очень вкусно накормили. Для мужчины вы образцово ведете дом.
— Если честно, не всегда такой порядок. Сегодня — в вашу честь… Удивительно, живем чуть не рядом, и я вас не видел!
— Много ли вы замечаете — кроме барсучат?
— Иногда все-таки замечаю!.. Но в целом вы правы: я принадлежу им. Стараюсь возместить… чего они лишены. Перевернуло меня, понимаете? Теперь все только с точки зрения их пользы.
— А будет ли польза, Леша? Позиция опасная.
— Избалую, испорчу? Говорили. Говорили, что вырастут махровые эгоисты. Но не надо об этом, Стелла! Боюсь… поссоримся, едва познакомились.
— Ну и глупо… Знаете, Леша, я все равно скажу, что думаю. Если суждено поссориться, лучше не тянуть… Не то что балуете, — начинает Стелла, помолчав. — Чтобы избаловать, как это обычно понимают, вам не хватит материальных средств, извините за прямоту… Но вы стелете ребятам под ноги свою жизнь, как ковровую дорожку. Что от вас останется лет через десять, Леша? Кормящая единица? А сыновьям нужен отец — яркий, смелый… чтобы гордиться… Подражать. Потеряете себя — они тоже много потеряют.
Стелла сказала то, о чем Барсуков до сих пор не задумывался. Что, если предостережения ее справедливы?
— Мы поссорились? — после паузы спрашивает Стелла.
— Нет… может, вы опять правы? Надо это обдумать.
— Договорились! — Стелла протягивает руку, Барсуков задерживает ее в своих ладонях.
Вероника Антоновна с маленьким чемоданчиком медленно пересекает переднюю. У наружной двери оборачивается и смотрит вокруг странным пристальным взором.
Касается концертной афиши на стене. Задерживает взгляд на двери в комнату Марата… Медленно выходит на лестницу, и замок за ней глухо щелкает.
— Ни в одном списке его нет! — говорит Томин, потрясая бумажками Калмыкова, Тутаева и Колесникова. — «Забыли» мотоциклисты общего приятеля — Марата! Скрыли и тем выдали!
— Вот: отсутствие информации есть тоже информация. Так что это за Марат?
— Любопытно я на него вышел. Зондирую домашних. Говорят, часто звонили какому-то Марату, назначали встречи, но нам про него ничего не известно. Ах ты, думаю, соблюдал конспирацию, как же до него добраться? И вдруг сестренка Тутаева — малявка с косичками — вдруг заявляет, что у Марата мать — знаменитая певица. Фамилия? — спрашиваю. Знаю, говорит, только не помню. Бились, бились, потом я чисто по наитию: «Не Вероника ли Былова?» И, представляешь в точку!
— Итак, Марат Былов. Кандидат в режиссеры…
— Режиссер, Паша! — уверенно поправляет Томин. — Вот послушай про него. Подающий надежды математик и завзятый альпинист. То и другое в прошлом, — отвечает он на удивленное движение Пал Палыча. — Два с половиной года назад повел группу в горы. После конца сезона. Хотел кому-то доказать свое превосходство над простыми смертными. Внезапно — ледяной ветер, снегопад. Короче, двое новичков погибли. Он их покинул, спасая собственную шкуру. По месту происшествия завели было дело об оставлении без помощи, но оно развалилось. За недоказанностью… Самовлюбленный, легко входит в доверие, умеет влиять на окружающих.
— Но это немножко из другой области, чем касса.
— Не скажи! Я отлично представляю: считал себя героем, люди верили, шли за ним без оглядки. Красовался, рисовался, — бац! — публично открылось, что подонок. Альпинистская среда его изгнала. Из аспирантуры попросили: в том походе он использовал бланки кафедры для каких-то ходатайств.
— И теперь берет реванш? Мстит за унижение?
— Почему нет? Карьера поломана, а в рядовых ходить не умеет… Привычка верховодить, злобный маленький фюрер… Паш, шевельнем?
— А что мы имеем против Марата Былова? Реально?
— Ничего. Но… покажи-ка мне, в каком НИИ работал раньше Колесников?
Пал Палыч отыскивает нужные сведения.
— Так и есть! — с торжеством восклицает Томин, сличив название с записью в своем блокноте. — В том же НИИ шоферит Барсуков! Человек, бывший рядом с универмагом во время кражи.
— Первый раз слышу!
— Конечно. Ты тогда еще не подключился. Он все отрицал и не попал в свидетели.
— И он знаком с Колосниковым?
— Даже с Маратом! Если начистоту, — кается Томин, — вылетел из головы этот Барсуков… и влетел обратно только вчера вечером. Наши мотоциклисты называли его в телефонных разговорах с Маратом, понимаешь? Я привезу Барсукова, а Паш? Уполномочь!
А Барсукова обрабатывает Марат.
— К тебе в кузов сядут трое. Провезешь на территорию института, там высадишь. И все.
— Но зачем?
— Не знаю, им это нужно. Думаю, пустяки, Леша.
Наступает натянутая пауза. Марат, разумеется, чувствует, что Барсуков не тот, что прежде, но поначалу продолжает играть в дружескую непринужденность.
— Что-то ты запропал. Как мелюзга? Все их справки переданы, скоро будут путевки.
— С ребятами некому поехать. Я, собственно, пришел забрать метрики. — Барсуков говорит нейтрально, он предпочел бы расстаться с Маратом без выяснения отношений. — Что касается каких-то троих, такие вещи не по мне.
— Да?.. — Марат неприятно удивлен решительным отпором. — Ты чистюля?.. — И сбрасывает личину доброжелательства. — А кто был соучастником кражи в Селихове? Кто стоял в кустах? Как там у вас называется — на шухере?
— Ты… с ума сошел!..
— Один из тех парней в шлемах — твой бывший сослуживец. Зачем ему скрывать, что Леша Барсуков имел свой куш?
