— Нет-нет! Коля такой… такой непрактичный, — на лице возникло умиление. — Такой честный, наивный! Я, конечно, расскажу, но надо его подготовить.
Любовь. А любовь, говорят, слепа. На счастье ли, на горе…
Рядом с Масловой Кудряшов резал глаз избытком жизненных сил. Вместо головы румяный кочан. Любил он покушать и выпить. Внешне простоват, но привычки сибаритские. Одет, что называется, с иголочки и выбрит только что — при тюремной норме раз в неделю. Передачи ему таскают богатые, есть что сунуть кому надо.
— Гражданину следователю! Ирочка, лапонька, вид у тебя неважнецкий.
— Посторонние разговоры, — казенно одернул Знаменский.
— Пожалуйста, сколько угодно. — Крепкая рука протянула пачку сигарет. — «Мальборо», гражданин следователь. Друзья не забывают.
— Советую привыкать к отечественным.
— Зачем? Плебейство.
Любимое его словечко. Хотя сам-то и есть чистокровный плебей, дорвавшийся до денег и кое-какой власти.
— Обвиняемые Маслова и Кудряшов, в связи с противоречиями в ваших показаниях между вами проводится очная ставка. Разъясняю порядок. Вопросы задаю только я. Отвечает тот, к кому я обращаюсь. Первый вопрос общий: до ареста отношения у вас были нормальные? Не было личных счетов, вражды? Кудряшов?
Тот со смаком затянулся.
— С моей стороны не было. А чужая душа — потемки.
— Маслова?
— Нет, не было.
— Тогда начнем. По чьей инициативе Маслова была переведена из НИИ торговли в ресторан?
— По моей.
— Для чего?
— Решили реорганизовать кондитерский цех, и я просил прислать способного специалиста.
— А для чего понадобилась реорганизация?
Кудряшов похвастался:
— Модернизировали производство, поставили дело на современную ногу!
— А на ваш взгляд, Ирина Сергеевна, для чего понадобилась реорганизация?
— Сначала я действительно покупала оборудование, выдумывала новые рецепты. Мы стали выпускать фирменные пирожные, торты. Очень интересно было работать.
С появлением Кудряшова ее как подменили: комок нервов. А тот слушает и кивает одобрительно.
— Потом?
— Потом цех начали расширять и расширять. От нас уже требовали одного — как можно больше продукции.
— Ресторан поглощал лишь малую долю сладостей, верно, Кудряшов?
— Излишки продавались через магазины.
— Стало быть, модернизация привела к тому, что кондитерский цех вырос в небольшую фабрику?
— Мы боролись за максимальное использование производственных площадей, гражданин следователь.
— А точнее говоря, старая кормушка показалась мала.
Знаменский немножко поцарапал в протоколе, сейчас будет для Масловой трудная минута.
— Кто и когда привлек вас к хищениям?
— Меня опутал и втянул Кудряшов!
Тот даже отпрянул, сколько мог, и изумился. Очумела она, что ли?! Но быстро переварил отступничество Масловой, засмеялся.
— Чему веселимся? — поинтересовался Знаменский.
— Да как печатают в скобках: «смех в зале».
— А кроме смеха?
— Ну ее, пускай врет что хочет!
— Негодяй!
Перебранки на очных ставках неизбежны, иной раз и рукоприкладство случается, конвоира приходится звать: самому лезть в свару противно. Эти, конечно, драться не станут, пусть поругаются, Масловой оно духу придаст.
— Ирина Сергеевна, как вы узнали, что в ресторане действует группа расхитителей?
— Прошло месяца полтора, как я там работала… У меня в цеху свой закуток, ну, вы видели… Кудряшов туда принес «премию» — так он назвал. Как сейчас помню — три бумажки по двадцать пять рублей. Я на них купила первые в жизни лаковые туфли, а Коле нейлоновую рубашку. Потом еще много раз он приносил «премии».
— Чем они отличались от обычных?
— Обычные платил кассир, а тут сам Кудряшов.
— Была отдельная ведомость?
— Я расписывалась в какой-то бумажке.
Красные пятна на щеках, на лбу, руки на коленях подрагивают. Как бы опять сердце не прихватило. Одиночным выкриком «негодяй!» не разрядишься. Надо бы ей пошибче что-нибудь заготовить для Кудряшова. Он, в сущности, роковая фигура в ее судьбе, и давно вынашивалась неприязнь… Маслова повторяла подробности, уже Знаменскому известные, и он прислушивался краем уха, чтобы вовремя вмешаться с соответствующим вопросом.
— Однажды вызвал меня к себе. Это было после Восьмого марта. Вызвал и говорит: тебя авансом побаловали, пора включаться в дело. И объяснил что к чему.
— Вы подтверждаете эти показания?
— Да что мне было ей объяснять?! Сама соображала, не маленькая!
— Много я тогда соображала…
Кудряшов поджег новую сигарету и пустил дым женщине в лицо.
— Не прикидывайся дурочкой, — он усмехнулся, призывая Знаменского в свидетели. — Сунул ей на пробу — взяла, аж глазки заблестели. Стал покрупнее давать — опять берет. А «премии»-то больше зарплаты. Тут, извините, и козе будет ясно!
— Однако вы не ответили — состоялся или не состоялся между вами откровенный разговор в марте?
— Возможно, я ей что-то и посоветовал. В порядке так сказать, обмена опытом, — небрежным тоном, как о пустяке.
— Посоветовали — что?
— Ну, намекнул… не упускать своих возможностей.
Снова пауза, неслышно скользит авторучка по строкам протокола.
— С какой целью вас вовлекали в хищения?
— Я как завпроизводством цеха утверждала рецептуру: сколько чего должно пойти на разные изделия. Вся экономия зависела от меня.
— То есть то, что накапливалось для хищения.
— Да… Из этих продуктов делали «левый» товар. В основном пирожные «эклер» и «картошка». На них проще словчить. А сбытом ведал Кудряшов.
— Зачем ты, Ирина, прибедняешься? — сморщил Кудряшов свой объемистый нос. — Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, гражданин следователь. Маслова — высококвалифицированный специалист, даю слово. По твоему сладкому делу вуз кончила. Мы ей полностью доверили цех. Зачем бы я стал администрировать? Волюнтаризм проявлять? Она хозяйничала на свой страх и риск.
— Это неправда! Во-первых, он утверждал ассортимент, а в ассортименте этих самых «эклеров» и «картошек» было девяносто процентов! Я их уже видеть не могла!
Очная ставка развивалась в намеченном русле, успевай фиксировать.
— Чем вы объясните такое однообразие?
Кудряшов хитровато прищурился:
— А я лично сладкого не люблю. В рот не беру, даю слово! Солененькие грибки под водочку — это да! Может, потому за разнообразием не гнался.
— Есть во-вторых, Ирина Сергеевна?
— Да. Ежедневно я получала от него указания, что и в какие магазины завтра отправлять.
Она с удовольствием нанесла удар, и Кудряшов забеспокоился: запахло конкретикой.
— Что с тобой стряслось, Ирина? Зачем это тебе надо?
— Отвечайте по существу.
— Обращаю ваше внимание на то, что нет никаких документов, которые подтверждают ее слова.
— Зато работники магазинов подтверждают, что именно вы приезжали договариваться о сбыте и вам они отдавали половину стоимости «левых» пирожных.
— Это кто же именно под меня копает?
— С ними вы встретитесь.
— Встречусь — тогда посмотрим.
Он уперся в Маслову угрожающим взглядом. Подчиненных привык держать в узде. Она и сейчас его побаивалась. Остальные тоже, некоторые буквально трепетали. Из грязи в князи — почти всегда самодур. А Кудряшов к тому же недюжинный человек. Пороха не выдумал, однако по размаху превзошел многих коллег. Когда взяли, оценил трезво, что летит с порядочной высоты и внизу жестко, но упрямо надеялся извернуться, как кошка, и упасть на четыре лапы. Да и было на что надеяться: благодетелей высоких хватало. Недаром же Капустин искал к Знаменскому подходы.
И все ресторанные стояли за Кудряшова, и с ним вместе надеялись, и показания против него Знаменский выжимал по капле, если уж бесспорными уликами теснил в угол. А Маслова… Маслову Кудряшов не способен был понять.
— И чего мы с тобой не поделили, Ирина? Скамью подсудимых? Чего тебе вздумалось на меня капать?
— Прекрасно знаешь, что я сказала правду!
— При чем тут правда-неправда? На кой ляд ты стриптиз устраиваешь?! Вы записали, что я не признаю, что вовлек Маслову?
— Запишу, бумага — вещь терпеливая. Но вы себе противоречите. То не вовлекали, то загодя совали деньги.
— Так совал просто для проверки: можно с ней работать или нельзя. Вы, гражданин следователь, не делайте из меня паровоза. Статья у всех будет одна, и срок — извините. Я
