незаменим как раз благодаря упрямству, но, убрав до его прихода с глаз долой томик Марселя Пруста, Знаменский понял, что считает его несколько ограниченным. В Прусте пленяли редкостная способность рассматривать чувство и мысль как процесс и столь же уникальное внимание к мельчайшим деталям. И, конечно, завораживала стихия внутренней речи.
В дверь постучали — деликатно, вопросительно: извините, есть ли хозяин? можно ли? Свои так не стучат, сторонний посетитель.
— Да! — громко сказал Знаменский.
В проеме картинно обрисовалась фигура Маслова. Солнце падало на него из окна, и был он весьма хорош собой. Шевелюра волнится и зачесана волосок к волоску, пробор безупречный, руки холеные, как у манекенщицы. Да все холеное и безупречное.
— Разрешите, Пал Палыч?
— Добрый день. Но я приглашал вас к четырем часам.
— В четыре у меня важное собрание, я же не могу сказать, что… А сейчас обеденный перерыв. Взял такси — и к вам. Может быть, примете?
— Мне нужно вас не принять, а допросить.
Маслов поежился.
Честно говоря, не о чем было его допрашивать, допрошен уже. Но Знаменский не способен был удержаться, не попугать. Маслова ужаснулась бы, загляни она в мысли следователя о ее муже. Вот и стул выдвинул подальше от стола, где муж оказался весь на виду, что дополнительно нервирует чувствительного человека. Маслов — чувствительный человек.
— Здравствуйте, — обратился он к Смолокурову.
Оперативник рассматривал пришедшего критически, и тот, ощущая неуют, делал мелкие ненужные движения (поправить галстук, одернуть манжеты, подтянуть брючину), выдававшие неустанную заботу о своей наружности.
Знаменский неторопливо заполнял «шапку» допроса. Маслов не стерпел молчания:
— Вы не представляете, до чего нелепо я себя чувствую!.. Никогда в жизни не думал, что вдруг придется… И, вообще, вся эта история… Дочки замучили вопросами, теща плачет. Кошмар!
Он определенно ожидал сочувствия, но Знаменский не отозвался на его смущенный лепет.
— Вы допрашиваетесь в качестве свидетеля, — произнес, дописав. — Напоминаю, что закон обязывает вас говорить правду. Отказ от показаний или заведомо ложные показания являются уголовным преступлением. Прошу расписаться, что я вас предупредил.
Маслов элегантно расписался и возвратился на стул.
— Я понимаю, так полагается, — огорченно мямлил он. — Но какие с моей стороны могут быть ложные?.. Пожалуйста, любые вопросы. Даже рад, если могу помочь следствию!
Знаменский тянул паузу.
— Впечатление, что вы не верите… Но поймите, конечно, я муж, но как честный человек я глубоко осуждаю Ирину! И мой гражданский долг…
Фу ты! Чтоб его с этой мишурой! Он, видите ли, чист, как… как ненадеванная галоша!
— Николай Семенович, мне надо уточнить некоторые обстоятельства. Скажите, кто-нибудь из работников pecторана бывал у вас дома?
— Бывали. Это ведь естественно, не правда ли?
— Кто, когда?
— На дне рождения жены. Еще в какой-то праздник… затрудняюсь сказать, кто именно, я их мало знаю.
— Кудряшов не бывал?
— Это ее начальник, толстый такой? Нет, его Ирина не приглашала.
— Но вы были знакомы?
— Встретились однажды на стоянке такси. Я был с Ириной, а он с братом.
Знаменский навострил уши.
— Кудряшов так и представил своего спутника?
— Не помню… они чрезвычайно похожи, только тот помоложе.
— Так… — Знаменский переглянулся со Смолокуровым. — Каковы были отношения Кудряшова с Ириной Сергеевной?
— Ну… иногда она жаловалась.
— На что конкретно?
— Вот ведь… — сожалеюще пожал плечами, — как ни странно, не могу припомнить с определенностью.
— Другими словами, не обращали внимания на жалобы.
Красавчик обиделся.
— Позвольте, зачем так формулировать? Начальство есть начальство: всегда могут быть неприятности.
— Вы не советовали жене уйти из «Ангары»?
— Я же ничего не знал!
— Пал Палыч, — Смолокуров решил поучаствовать. — Хотелось бы услышать, где товарищ Маслов обычно обедал?
— То есть… почему вы спрашиваете?
— Да так — небезынтересно.
Неужели? Миша зарылся в бухгалтерию и, вероятно, забыл мне сказать. Кажется, наконец-то Маслов ощущает неловкость!
— Видите ли, «Ангара» в пяти минутах от моей работы… я стал заходить… тем более, что трестовская столовая — не очень, знаете, а у меня иногда печень… и, вообще, приятно посидеть в культурной обстановке… Вы полагаете, это могут счесть предосудительным?
— Вы расплачивались за обеды? — резко хлестнул Знаменский.
— Ирина как-то… оформляла.
— Как?
— Боюсь напутать… вам лучше справиться у нее…
Нет, посмотрите на него! «Я как честный человек осуждаю Ирину»! Он осуждает. У него иногда печень… и гражданский долг. Ему нравилось в культурной обстановке!
Смолокуров издал губами презрительный звук. Знаменский кое-как проглотил то, что гневно набегало на язык. Он намеревался еще раз повидать мужа Масловой до ее освобождения, настроить его должным образом, но почувствовал, что ничего не сообщит сидящему посреди комнаты честному человеку, не будет ему делать приятностей. Пусть поскорей уходит! Но сейчас Маслову что-то от него понадобилось:
— Пал Палыч, у меня просьба…
— Передачу можно свезти в любое время, я дам разрешение.
Нет, не угадал, про другое речь. Маслов сник, даже плечи ссутулились.
— Передачу?.. Разве я соображу, что купить… Выскочил вот в перерыв… Этим ведает теща… Не могу себе представить Ирину в тюрьме на нарах, — прошептал угнетенно. — Просто не могу себе представить…
— Нар в следственном изоляторе нет, у каждого своя койка. Но веселого, конечно, мало. Ирина Сергеевна: просила вас не тревожить, но она была больна.
— Сердце?!
— Да.
— Как же она там одна? Там хоть врач-то есть? — застрадал он.
— Есть. Было сделано все необходимое.
— И Ирочке лучше?
— Да, она поправилась.
— Слава богу! — он промокнул лоб отглаженным платочком, чуть повеяло одеколоном. — Теперь я понимаю, почему вы не давали свиданий.
Свиданий я не давал потому, что во время следствия нельзя. Но этого я тебе тоже не скажу.
— Она пока не хочет с вами встречаться.
— Почему?!
— Оберегает вас от неприятных впечатлений.
Маслов сложил платок по сгибам, но, забывшись, скомкал в ладони. Он не уловил в интонации следователя желчи.
— Знаете, возможно, она права. Я так люблю красоту, а там… брр… До чего же это дико! Наверное, конечно, ее обманули, запутали, но все равно — как она могла так легкомысленно, зная всю опасность… и что ставит под удар мое будущее!..
Почти в слезах. О себе!
— Вы что-то хотели просить.
— Ах, да… огромная просьба! Погода теплая, а вещи описаны. Там два дедероновых костюма…
— Исключить из описи? Подайте заявление, рассмотрим.
Смолокуров раздраженно забарабанил пальцами: он бы турнул Маслова к такой-то матери.
Едва за ним закрылась дверь, Знаменский быстро проговорил:
— По анкете у Кудряшова нет никаких братьев.
— Да, на всякий случай я проверю, что за двойник… Довольно нагло насчет дедеронов. По-моему, до него не вполне доходит, за что посадили жену.
— Она просила сказать, за халатность — пока.
— И ты послушался? И обкладываешь ваткой этого самовлюбленного дурака? Ох, Знаменский, Знаменский!
Носился с идеей освободить до суда, а в проходной тюрьмы что-то загрустил.
Она бросилась к мужу, как… ну как бросается человек из каземата к свободе и свету? Обняла, обвилась — счастье до боли. На прощание обернулась, но слов к следователю не было и глаза незрячие.
Маслов радовался и ликовал, уводя ее на волю. Если б тем и кончилось, за эту пару можно бы не бояться. Но впереди столько всего. Маленькая, слабая, справится ли она? Хватит ли ее миловидности?
Знаменский незаметно проследил, как шли к машине. Муж придерживал ее за талию, поминутно наклонялся и целовал в волосы. Он был в дедероновом костюме.
Они уехали, Знаменский вернулся в проходную. Дежурная спросила:
— Пал Палыч, что вам приятней: поймать или выпустить?
