Томин пораздумал над справкой, забормотал под нос:
— Сегодня пятница, завтра суббота… Скорей всего, ей сейчас вспоминается непорочная юность… и наверняка тянет поглядеть на детей… Послезавтра воскресенье… Так. Мне понадобятся координаты какой-нибудь закадычной приятельницы ее матери, если таковая имеется. Затем список ее институтской группы. Маршрут, каким старшая дочка ходит в школу… Что рассказывает муж?
— Еще не знаю. Он у Паши.
Да, там он и был и, по обыкновению, предавался сетованиям на судьбу.
— Ирина все-таки знала, на что шла. Она все-таки расплачивается за то, что натворила. А я-то за что расплачиваюсь?!
Чисто отмытый, стройный, загорелый (выбирался за город или облучался кварцевой лампой), одежда обнимает его ласково, словно она любит его. Знаменскому было трудно смотреть на Маслова. Тот никак не понимал, почему следователь равнодушен к его горю. Господи, он все переживет, что угодно! Эгоизм дает воловьи силы.
— Вот жены нет дома третий день. Что вы предприняли?
— Обзвонил кого мог. Обращался в бюро несчастных случаев. Теща обегала знакомых.
— Почему не сообщили мне?
— Думал, вернется…
— Вы понимаете, что она нарушила условие, с которым была освобождена из-под стражи? В какой-то мере и под вашу ответственность.
— Да… я понимаю… в какой-то мере… Боже мой, мало ей было всего прежнего, теперь еще пропала! Вы не представляете, сколько надо нервов!
— Вы говорили о записке.
— Да, вот.
«Коля, прощай, не поминай лихом, береги детей».
— Накануне она не намекала, что собирается уйти?
— Нет, уверяю вас!
— Но такой поступок должен иметь очень серьезную причину. Женщина рвется домой, мечтает побыть с детьми и мужем и вдруг исчезает неведомо куда! Вы действительно не знаете, где ее искать?
— Что вы! В чем вы меня подозреваете?..
— Самое печальное, что мы будем вынуждены снова арестовать ее. Когда разыщем.
— Боже мой! А я сообщил на работе, что выпустили! Сразу вокруг меня разрядилась атмосфера!..
— Ничего не поделаешь. Ваша жена виновна больше, чем вы полагаете.
— Я знаю.
Знаменский отшатнулся, затем подался к Маслову, разом утратив официальную невозмутимость.
— Знаете?! С каких пор?
— В тот день, когда я привез ее домой… вечером… даже, скорее, ночью… Ирина мне призналась.
Вот оно что! Успела рассказать… Но тогда совсем другой вариант! Знаменский прямиком рванулся к правде:
— Как вы это приняли?
— Как гром, просто как гром! — простонал муж-мученик.
— Да не о ваших переживаниях вопрос! Ваше поведение меня интересует!
— Я был совершенно растерян… не помню точно, что я говорил.
— Ну, хоть не точно, хоть общий смысл?
— Я могу быть с вами совершенно откровенным?
— Вы обязаны быть со мной откровенным! — Знаменский стукнул кулаком.
— Видите ли, Ира выбрала такой момент… очень нетактично… можно сказать, среди ночи… Нашла место и время! Вы меня понимаете?
— Что вы ответили Ирине Сергеевне?
— Ну, я вспылил, конечно… Но практически никакого разговора у нас не было. Я предложил объясниться завтра. Надо было как-то прийти в себя… и потом, честно говоря, она стала мне в тот момент так… неприятна.
Нетрудно вообразить. Среди ночи. Первая ночь после разлуки. То есть они в постели. Со всеми вытекающими отсюда супружескими обстоятельствами. Она нетактично выбрала момент. Она стала ему неприятна! Нет, я с ним не могу, сейчас затопаю ногами и заругаюсь, как извозчик. Надо посчитать медленно до десяти, прежде чем продолжить.
— Итак, вы ее не расспрашивали?
— Нет, что мне эти детали? Факт есть факт, как его ни поверни. Лезть еще глубже в эту грязь…
Еще раз до десяти. И отвлечемся на эуфорбию — опять цветет кровавыми лепестками. Не растение, а заготовка для тернового венца.
— Маслов, вы не догадываетесь, почему жена сбежала?
— Вы же ее знаете. Пал Палыч! Ирина — женщина не очень уравновешенная, бывает у нее иногда… Может, первый раз осознала по-настоящему свое прошлое, а? Начала рассказывать и вдруг поняла, какое это производит впечатление на честного человека. И убежала просто от стыда, просто не посмела взглянуть мне в глаза при свете дня! Это очень на нее похоже!
— При свете дня… Эх, Маслов, «я», «я» — без конца «я»! А она?
— Но ведь я же…
— Снова «я»! Да подумайте и о ней тоже! Она ведь не с курорта приехала, многое пережила за это время.
— Я понимаю, и я радовался, что она вернулась. Но…
— Но узнали кое-что новое. Я-то уж меньше всего склонен забывать, что ваша жена совершила преступление. Но к вам она пришла как к самому близкому человеку, кто-кто, а вы обязаны были выслушать. А вы ее грубо отталкиваете. И после того ее же обвиняете в нетактичности!
— Но позвольте! Неужели вы не понимаете моих чувств?!
— Чего тут не понять? В сущности, вы выставили жену из дому!
— Нет! Я ее не оскорбил, не ударил! А если что и сказал, так не могла она ждать, что я обрадуюсь! За что вы меня упрекаете? Да любой бы на моем месте! Если он порядочный человек!
— Хватит уже негодовать. Сотрите пену с губ. Не верю я в вашу беспредельную наивность! Не тот возраст.
— Но… о чем вы?
— О том, что в глубине души вы давно все знали.
— Как знал?! Ни минуты, ни секунды!! Действительно ошарашен. Что доказывает силу самообмана. Ничего иного не доказывает.
— Знали, Николай Семенович. Конечно, знали. Таких вещей нельзя не знать. Другое дело, что ни в коем случае не желали осознавать, запрещали себе думать. Потому избегали ее разговоров о неладах с Кудряшовым, не любили точных денежных расчетов, принимали на веру удивительное умение Ирины Сергеевны вести xoзяйство и за гроши покупать дорогие вещи.
— Нет… нет… вы ошибаетесь…
— Не ошибаюсь. Я вам больше скажу — вас очень устраивало положение дел. Вольготная, обеспеченная жизнь, обеды в ресторане. Словно с неба, валятся дубленки и портсигары с камешками. Кстати, где портсигар?
— У меня…
— Вот видите, жена при вас снимала серьги и кольца, а вы промолчали о том, что в кармане лежит, благо вас не обыскивали.
— Но… это же моя личная вещь.
— У Ирины Сергеевны был еще браслет в виде змеи. Он где?
— Браслет Ира продала — мы копили на машину.
Ах, тебе еще машину хотелось! Ну, естественно, настоящий мужчина имеет машину. В рифму получается. А он куда противнее, чем Кудряшов. Оба ее эксплуатировали. Но тот не лицемерит, даже отстаивает свою философию. Этот — кот. Не в смысле кошачьей грации. Муж Масловой — кот. И потому тоже роковая фигура в ее судьбе.
— Кому продан браслет?
— Не знаю… Опять вы мне не верите! И, вообще, вы такого про меня наговорили!.. — он в отчаянии стиснул руки.
— Давайте разберемся, — Знаменский достал один из томов дела, раскрыл. — Здесь список ценностей, сданных вашей женой, и опись домашнего имущества.
— Да, я вижу.
— Проанализируем эти документы с одной точки зрения: сколько сюда попало мужских и сколько женских предметов. И какова сравнительная стоимость. Прочтите.
Маслов читал.
— Замечаете закономерность? У нее — не ахти какие сережки, у вас, по характеристике Кудряшова, — очень ценный портсигар. У вас две шубы — у нее одна. И так во всем.
— Ей нравилось делать подарки. Я же не просил.
— Но с удовольствием принимали. И вспомните еще кое-что, не внесенное нами в опись, — обилие детских вещей. Дескать, меня возьмут, а дети будут расти, им надо в чем-то бегать. Ирина Сергеевна понимала свою обреченность. А вы постоянно жили рядом и ничего не понимали?
— Я не знаю… нет-нет, я не сознавал!..
— Ну, допустим. Человеческая слепота порой феноменальна. И все-таки в ее судьбе есть доля вашей вины, поэтому не вам от нее отрекаться!
Бесполезно. Он будет только защищать себя. Святое «я». Вон уже еле шелестит:
— Возможно… но я просто не мог иначе…
Гнев схлынул, Знаменский устал.
— Вы погубили все, чего я достиг: признание, раскаяние… Одним махом. До смерти испугались за свою репутацию.
— Нет, но нельзя же так! Вы меня считаете за бездушного карьериста. А у меня исследования, как вы не понимаете! Если меня отстранят, кто их закончит? Это просто катастрофа! Три года труда!
— Вы любите свою работу? — с любопытством спросил Знаменский.
Он любит что-то, кроме себя?
— Боже мой, неужели нет!
