— Вы собственной рукой вносили поправки в работы студентов?
— В подобных случаях это не принято.
— Значит, не вносили?
— Студенты должны выполнять курсовые самостоятельно.
— Меня интересует, как обстояло дело в данном случае.
— Вероятно, на секунду-две я брался за кисть, в минимальных пределах.
— Вам известно, что украденные картины были заменены копиями, сделанными под вашим руководством?
— Я слышал, что существует такое мнение.
— Вы его разделяете?
Цветков задумывается.
— Нет… Это маловероятно — копии были все-таки ученические.
— В чем конкретно заключалась ваша деятельность в музее?
— Я давал ребятам пояснения, советы и прочие цэ у.
— Ваши отношения с директором Пчелкиным?
— С Пчелкиным? Да так, шапочное знакомство. Раза три покурили, поболтали.
— О чем?
— Что называется, о погоде.
— По утверждению Пчелкина, вы интересовались книгой «Искусство Фаберже».
Снова Цветков выдерживает паузу.
— Да-да, припоминаю, он хвастался.
— И даже хотели ее купить.
— Разве он продавал?
— Я выясняю ваши намерения.
— Не исключено, что я произнес какие-то слова, чтобы ему польстить и доставить удовольствие.
— Кому вы рассказывали о наличии у Пчелкина такой книги?
— Затрудняюсь, чуть не год прошел.
— Девять с половиной месяцев… Я очень утомил вас своими расспросами?
— Ну я понимаю — служба. Если, на ваш взгляд, я способен что-либо прояснить, — пожалуйста.
— Думаю, способны, но, к сожалению, память у вас слаба, товарищ Цветков. Даже забыли, как снимали копию с «Инфанты» Веласкеса.
— Ай-яй-яй! Проболталась, негодница! То-то я чувствую, вы имеете некий камешек за пазухой. Поделом мне, греховоднику. — Тон у Цветкова шутливо-благодушный, и никаких признаков смущения в лице.
— Чем объясняется, что наиболее ценную картину из восьми, заказанных мифическим трестом, взялись писать вы сами?
— Разве суть в картине! Суть в девушке. Вы же ее видели — синеглазую глупышку. Ах, студенточка, студенточка! Эта расцветающая юность, застенчивость… Надеюсь, поймете меня как мужчина мужчину.
Масленый взор Цветкова смущает молодого следователя, и один из «козырных» моментов допроса пропадает зря. Вместо того чтобы подчеркнуть и зафиксировать, что «греховодник» уличен во лжи, Зыков перескакивает к следующему пункту:
— Говорят, вы участвовали в передаче копий заказчику.
— Я?! — вздрагивает Цветков. — Это кто же говорит?
— Вахтерша училища.
— Глуха, бестолкова и вечно порет чушь.
— Вахтерша видела, как вы разговаривали с шофером, который выносил картины. И потом вместе с ним уехали.
— Вранье. Я слышал, шофера присылали под вечер, так что и его-то мало кто видел. А тетка Настасья сумела углядеть меня. Так-таки прямо и заявляет, что видела?
— Нет, — неохотно признается Зыков, — нетвердо. Говорит, «кажется».
Цветков облегченно смеется.
— Если б это было твердо, а не «кажется», я бы здесь у вас давно сидел. И не в качестве свидетеля.
— Еще ничего не потеряно, товарищ Цветков, можно наверстать. Чем вы объясните, что во время руководства практикой не жили в гостинице, хотя для вас бронировалось место?
— Если б такой вопрос задала жена, пришлось бы врать и выкручиваться. Вам отвечу честно — предпочитаю ночевать не один.
— У кого вы останавливались? Кстати, и в прежние приезды, до практики — тоже?
— Не отвечу, так как замешана женщина.
— Ваши отношения с женщинами следствие не интересуют, товарищ Цветков. Вы жили на квартире рабочего той самой котельной, где были сложены картины после кражи!
— Вас совсем не интересуют женщины? — нагло изумляется Цветков. — От души сочувствую.
— Оставьте, пожалуйста, подобный тон, — внутренне кипятится Зыков. — Что общего у художника с пропойцей-кочегаром, ранее судимым за разбой? Посчитать это за простое совпадение весьма трудно.
— Разумеется, между нами ничего общего. Но его сестра… Да, я художник, и, что касается женских прелестей… в противоположность вам, дорогой товарищ следователь, я не в силах себе отказать. Вообразите — этакая кустодиевская красота, огненный темперамент, линии тела, как у…
— Товарищ Цветков, я жду ответа на конкретные вопросы!
Но Цветков отлично нащупал «слабинку» Зыкова: тебя коробят фривольные темы? Ну, держись!
— Нет, позвольте уж договорить, вы же допытывались! Я писал Марусю. Естественно, обнаженную. Модель, от которой у самого Рубенса потекли бы слюнки! В косом солнечном свете, когда все так выпукло и рельефно, когда округлости и изгибы трепещут… Не понимаю, право, что вас вгоняет в краску, мы же взрослые люди… Словом, Маруся великолепна. В любое время дня и особенно ночи. А кто ее брат — кочегар, самовар, хоть сивый мерин — мне безразлично!
— Я запишу ваши показания, — пасует Зыков. — Все существенное будет проверено.
У себя в кабинете Томин разговаривает по внутреннему телефону:
— Что?.. Пусть позвонит мне ночью в гостиницу. Он смотрит на часы и включает электрический чайник. Звонит другой аппарат — междугородный вызов.
— Да… Олег? Привет. Слушаю… Ясно. Ясно… Как и следовало ожидать… Но Цветков был в городе в день кражи?.. Постарайся, братец, постарайся. Кстати, следи, не появится ли он снова. И еще один вопрос: сестра кочегара, ее отношения с Цветковым.
Входит всегдашний помощник Томина — Аркадий.
— Саша, тобой интересовались в гостинице.
— Да ну?!
— Сегодня у дежурной справлялись. А у коридорного на этаже выясняли, живет ли рядом «юридический чин».
— Значит, сработал боборыкинский четверг. У кого-то там, стало быть, рыло в пуху! Передай спасибо Петру Сергеичу.
Томин отыскивает в записной книжке номер и звонит по городскому телефону.
— Добрый день, Сергей Рудольфыч. Извините, как всегда спешка, а вы сегодня работаете… По поводу книги вестей нет?.. Та-ак. И давно?.. У-у, отпадает. Я ищу ту, что появилась недавно… Да, у Боборыкиных есть, слышал. А у них когда?.. Вот и я не знаю. Скажите еще, Сергей Рудольфыч, вы видели две вещи Фаберже, их происхождение известно?.. А пресс- папье?.. Через старшего?.. Ах, через Альберта. Это любопытно, может пригодиться. Спасибо вам и всего хорошего, отдыхайте.
Томин оборачивается на голос Кибрит. Та вводит приземистого мужчину лет шестидесяти.
— Профессор Балиев. Крупнейший специалист по драгоценным металлам и по истории ювелирного дела.
Томин и Балиев знакомятся, обмениваются первыми общими фразами. Кибрит, заслышав свист чайника, достает кофе, открывает шкаф и восхищенно ахает:
— Откуда у тебя такая посуда?
— Это, Зинаида, не посуда. Это поповский фарфор. Я его выиграл в бильярд при исполнении.
— Шу-урик!
— Не было выхода.
Томин юмористически рассказывает о ситуации, в которую попал. Он обязан был выиграть — иначе плати деньги. А где взять инспектору три тысячи?
Гости смеются.
— Я просто не умею так играть, как я эту партию сыграл!.. Подал начальству рапорт — не знаю, что с этим выигрышем решат. Пока попользуемся.
Кибрит с удовольствием расставляет красивые чашки и заваривает кофе.
— Геннадий Осипович, я в пожарном порядке должен быть подкован по теме «Фаберже».
— Биографические данные? Творческий портрет?
— Нет, общие сведения.
— Карл Фаберже держал мастерскую в Петербурге — примерно с середины прошлого века, позже — в Одессе и Москве: Кузнецкий мост, 4. Фаберже был главой фирмы и, так сказать, ее художественным руководителем. Материалы использовались самые разнообразные: металлы, эмали, дерево, камни — от драгоценных до поделочных Ассортимент изделий перечислять бессмысленно, потому что Фаберже был мастером единичной вещи — двух одинаковых предметов из его мастерских не выходило.
— Одинаковых не было? — настораживается Томин.
— Нет. За исключением наградных портсигаров, которые делались по правительственным заказам в годы первой мировой войны. Некоторое время существовали филиалы фирмы в Париже и Лондоне. Отсюда лондонское издание книги Сноумена «Искусство Фаберже», отсюда и нынешняя мода на него — перекинулась к нам из-за границы. Впрочем, он вполне заслуживает своей славы… Что-нибудь почерпнули?
— Почерпнул. Стало быть, портсигары делались стандартными?
— По двум образцам, — офицерские и солдатские.
