— А книгу Сноумена вы видели?
— Да, это богато иллюстрированный искусствоведческий и биографический очерк. В ведущих библиотеках она есть.
— А у частных лиц?
— Возможно.
— Так. Какова цена на изделия фирмы в сравнении с другими из того же примерно материала?
— Даже сравнивать трудно, цены астрономические. Еще вопросы?
— Пока все, профессор.
— Если набегут, Зинаида Яновна даст мой телефон. — Он встает. — Спасибо за кофе. Между нами: сервиз не поповский. Был такой промысел — подделка русского фарфора.
— Подделка?
— Прошу прощения, если огорчил.
— Ничуть. Напротив… Мне «зашла в голову мысль»… Еще одну секунду — как определяется принадлежность вещи Фаберже?
— Для профессионального глаза — это прежде всего безупречность, почти фантастическая безупречность изделия со всех точек зрения. Рассказывают, что старик Фаберже обходил по утрам мастерскую с молоточком и, если замечал малейший изъян, вдребезги разбивал вещь. На любой стадии работы. Ну, а вообще принадлежность определяется по клейму. Оно встречается в различных вариантах: «Фаберже», «К. Фаберже», просто инициалы «К.Ф.». Для вещей на вывоз употреблялся при этом латинский шрифт. Но тут уже начинаются тонкости для гурманов. И, наконец, доказательством подлинности являются фирменные коробочки.
— То бишь упаковка? Неужели они сохранились?
— В хороших руках сохранились. Ну, мне пора.
Он прощается, уходит. Томин в задумчивости вертит чашку.
— Значит, мне всучили лимпопо… Большое спасибо за профессора, Зинуля.
— А почему «лимпопо»?
— Погоди, не сбей смысли… — Томин набирает номер. — Алло, Сергей Рудольфыч?.. Снова я, что приобретает уже хронический характер. Два слова: те вещи, о которых мы говорили, — они были в коробочках?.. А пресс-папье — нет?.. Все. Еще раз до свидания.
Кладет трубку, подпирает щеку кулаком.
— Как мне быть, да как мне быть… В бильярд Фаберже не выиграешь, купить не могу, время жмет… Зинуля, кипяток остался? Налей-ка еще. Что воды в рот набрала?
— Сам же велел молчать.
— Слушай, есть безумная идея. Что, если я попрошу задержаться попозже вечером и подыграть мне в маленьком спектакле?
— Хорошо попросишь — соглашусь. А в каком?
— По жанру это будет водевиль. Конечно, при условии, что начальство позволит.
Поздним вечером на Петровке, когда из лифта выходят Томин и Руднева, в пустынных коридорах нет никого, кто бы мог сказать: «Привет, Саша» или «Добрый день, товарищ майор». Спокойно можно чувствовать себя «Сашей с юга».
— Мы люди доверчивые, — говорит он, размашисто жестикулируя. — Но гордые. Покупаем настоящую вещь — не торгуемся. А хотят обмануть — из-ви-ни-те!
— Правильно, Саша! — воинственно поддерживает Руднева.
— Я за сервиз не обижаюсь, ладно. Но где один раз надули, там и второй раз могут, правильно?
— Еще как!
— Поглядел я на ваш портсигар и загорелся два заказать. Себе и старшему брату. Хоть я человек не бедный, однако это уже сумма!
— Я тоже не нищая, но такие деньги на ветер кидать — пусть другую дуру найдут!
Томин стучит в дверь:
— Кажется, сюда.
Слышен голос Кибрит: «Входите».
Они входят в криминалистическую лабораторию.
— Ты слишком долго ехал, милый. Я уже начала ревновать. — Кибрит окидывает Рудневу «женским» взглядом. — Здравствуйте. Меня зовут Зина.
Руднева энергично пожимает протянутую руку.
— Альбина.
Томин осматривается: батюшки, сколько тут всяких мудреных приборов! — написано на его лице.
— Значит, здесь ты и работаешь? — восхищается он.
— Присаживайтесь, Альбина. Что стряслось?
— Понимаете, приобрела портсигар Фаберже. Клеймо есть, вроде все на месте… — Она показывает Кибрит портсигар. — Но напало сомнение: вдруг что не так? Саша сказал, вы можете проверить.
— Давайте подумаем… Время обработки металла выяснить несложно. Попрошу девочек — проведут спектральный анализ. Я только возьму соскоб.
— А вещь не попортится?
— Нет, нам требуются буквально пылинки. Но как быть с проверкой клейма? Его ведь надо сравнить с подлинным.
— Зинуля, Фаберже есть в музеях.
— В Эрмитаже, в Историческом и Оружейной палате, — бойко цитирует Руднева.
— Тогда не проблема. Делаем фотографию клейма с вашего портсигара и сличаем с оттисками на музейных вещах.
— Академик! — восклицает Томин. — Лобзаю тебя!
Кибрит едва сдерживает смех.
— Шурик, перестань!
— Альбиночка не осудит.
— Чего там, дело житейское, — снисходительно улыбается Руднева.
— Если опасаетесь за него, — говорит Кибрит Рудневой о портсигаре, — пойдемте, будете присутствовать.
— Н-нет… уж понадеюсь на вас.
Кибрит уходит в смежное помещение.
— Сделает? — спрашивает Руднева, не спуская глаз с затворившейся за Кибрит двери; хоть и решила понадеяться, а сердце не на месте.
— Как в аптеке! — заверяет Томин. — Она каждый год отдыхает у нас на юге, в меня — по уши.
— Ну, если фальшивый, я ему устрою! Вселенная у него, видите ли, расширяется! Так сужу — с овчинку покажется!
— Добрый вечер, Зинаида, — входит Томин в лабораторию. — Вероятно, я вчера выглядел несколько?..
— Искупается результатом, — улыбается Кибрит.
— Да? Чем порадуешь?
— Ну, во-первых, серебро: переплавляли его от силы месяц назад.
— Красиво! «Мадам стройматериалы» получила портсигарчик с пылу с жару!
— Что она предпримет, когда узнает?
— Подождем сообщать, всех распугает… Ну, Зинаида, ты мне сдала очень крупный козырь!
— А про клеймо не желаешь послушать?
— Напиши заключение для следователя. Мне ситуация ясна.
— Не так все просто, как воображаешь. На портсигаре сегодняшнего изготовления стоит подлинное клеймо фирмы. Одно из старых московских.
Томин присвистывает:
— Ни малейших сомнений?
— Ну посуди, можно имитировать изгиб шерстинки, попавшей в заливку клейма? Или расположение крошечных воздушных пузырьков в букве «Ф»?
— Нда… Прелюбопытное разматывается дело!
А у полковника Скопина ход расследования вызывает сомнение.
— Вы не забыли, что ведете дело о краже картин? — замечает он, слушая доклад Зыкова. — Я слышу только о Фаберже.
— Надеюсь кружным путем прийти все-таки куда нужно. Если по дороге обнаруживаешь еще одно преступление, трудно закрыть глаза, товарищ полковник.
— Закрывать не надо, но держите в уме и главную цель.
— Уперся я в Цветкова и застрял. Хотя уверен, что он замешан, тем более что имел неприятности по линии фарцовки.
— Давно?
— Давно. Но контакты с иностранцами могли остаться.
— Томин видел наконец у Боборыкиных пресловутый лондонский фолиант? Краденый он или нет?
— Пока не выяснено, товарищ полковник. Томину обещали портсигар. При продаже, он думает, покажут книгу, и тогда он убедится.
— Ну хорошо. Я прервал вас на повести об исторических изысканиях. Продолжайте.
— Мы нырнули на шестьдесят лет назад. Удалось восстановить некоторые судьбы и разузнать кое-что про клейма. Одно, например, похоронено. В буквальном смысле — по желанию мастера было положено с ним в гроб. Еще одно сгинуло: в той семье война всех подобрала, а дом в сорок втором сгорел от зажигательной бомбы. Но повезло: нашли! — Зыков торжественно опускает ладонь на папку с делом.
— Что или кого?
— Дочку мастера, который перед революцией практически возглавлял московское отделение фирмы. Старушка говорит: цело клеймо. Отцова, говорит, память, разве я выкину? Начала искать, все перерыла — нету. Спрашиваем, когда она его последний раз видела. Говорит, давно. Тогда спрашиваем, не интересовался ли кто вещами после отца? Кому она их показывала? Раньше, говорит, жил по соседству хороший человек, понимающий, вот он интересовался. А теперь вовсе не с кем стало про старину поговорить. Мы намекаем: не он ли, мол,
