кровь? Сережина кровь?!.. Сгубили, проклятые!.. Голубчик мой!.. — и припала к рубашке лицом.
Кибрит закусила дрогнувшую губу, осторожно отобрала рубашку.
— В соседней комнате я видела аптечку. Пойдемте, Алена Дмитриевна. — Она, поддерживая, увела Миловидову.
Пуговица и впрямь была иного размера и с желтизной. Томин вздохнул:
— Молодая вдова Алена Дмитриевна…
Кибрит возвратилась непривычно суровая, сообщила:
— Выпила валерианки, попросила пять минут полежать… — Она аккуратно сворачивала и укладывала в целлофановый пакет окровавленную сорочку.
— Так что — убийство? Передаем дело в прокуратуру? — спросил Томин.
Знаменский смерил шагами кабинет вдоль и поперек.
— Я доложу. Но пока трупа нет. Принадлежность крови Миловидову не доказана. Места убийства мы не знаем.
— Ты представляешь, во что выльется обыск?
— Загвоздка, Саша, в том, что я вообще слабо себе представляю…
Знаменский не договорил, но друзьям было достаточно: Пал Палыч сомневался, что «сюжет» преступления исчерпывается теми фигурами или обстоятельствами, которые уже всплыли на поверхность.
— Значит, я тут с вами еще поживу! — повеселел Томин.
— Зина, какие у тебя виды на рубашку?
— Группа крови, конечно. Но, Пал Палыч, у Горобца может быть та же, сам понимаешь.
— И он завтра «вспомнит», что сорочка его собственная, что он на днях брился и порезался, — подхватил Томин. — По-моему, он вообще к завтрему много чего «вспомнит». Из таких.
— Ах, как нужна идентификация крови! — посетовал Пал Палыч.
Кибрит сделала легкое движение, и Пал Палыч его уловил:
— Неужели что-то надумала?
— Не исключено. Но для этого надо ехать в Москву. Есть так называемый способ мультгрупп. Если Миловидова скажет, что в тот день ел ее муж… Понимаете, по микроэлементам в крови можно обнаружить остаточные следы пищи, которую человек принимал незадолго до смерти.
— Серьезно? — поднял брови Томин. — Кофе и бутерброд с сыром переходят в кровь?
— Да, она будет другой, чем если пил чай. Методика опубликована давно, и я все мечтала попробовать.
— Хорошо, поезжай в Москву, — решил Пал Палыч.
Постучав, вошла Миловидова.
— Я еще нужна?
— Понимаю, что тяжко, Алена Дмитриевна, но еще несколько вопросов.
— Спасибо, что сочувствуете, Пал Палыч… Так мы были счастливы, так счастливы! Зачем мне теперь жить?
Все молчали, не находя слов утешения.
Если б они видели эту женщину поздним вечером того же дня!
Сияющая, румяная ворвалась она в дачный домик и попала в объятия мужчины, с которым не так давно вела мучительный разговор в аллее за Дворцом культуры.
— Милый, Горобца арестовали!
— Гора с плеч!
— Я опознала рубашку, и его арестовали!
— Вот видишь, все развивается по намеченному плану!
— Не сглазь, поплюй… Ой, до чего же я соскучилась!
— Как прошло с рубашкой и вообще? — Мужчине не терпелось узнать подробности.
Миловидова пересказала все, что ей запомнилось из последних событий. Он жадно слушал.
— Ты знаешь, я очень красиво страдаю, — похвасталась она. — Плачу горючими слезами. Нет, правда, до того натурально, даже милиционеры жалеют!
— Я же говорил, что справишься! Про группу крови спрашивали?
— Спрашивали.
— А еще что?
— Много непонятного: например, что ваш муж ел в тот день. И так добивались, чтоб я вспомнила!
— Наверно надеются: ужо найдем тело и проверим, что там в животе.
— Ой, перестань, ну как ты можешь! Даже замутило…
— Доехала нормально? — сменил он тему.
— Полная конспирация. Фоминичне-дуре я сказала, что у мамы заночую. А у мамы посидела, пока она не стала укладываться, и укатила. Мне, говорю, захотелось побыть одной. И на последнем автобусе — сюда… Но в этот раз ничего не смогла привезти вкусненького. Только смену белья.
— Ерунда!
Он принес полбутылки вина и рюмки.
— Чокнемся за счастливое завершение.
Она выпила глоток, он до дна. Осунулся, бедненький, думала Миловидова. Небось и спит плохо. Ей хотелось приласкаться, отогреться возле него душой, его отогреть. Придвинулась, погладила по щеке. Он обхватил ее за плечи.
— Ленушка, золото ты мое…
Но беспокойство заставило вернуться к прежнему разговору.
— Что люди-то говорят?
— Ой, чего только не плетут! Ты не представляешь, как мне трудно!
— По-твоему, мне весело? — возразил он. — Торчу тут, сатанею от разных мыслей. — Мужчина обвел комнату глазами, задержался на фотографии молодой женщины в купальнике. — От Татьяны вестей нет?
— Прислала открытку из Кисловодска. Через восемь дней они возвращаются.
— И первым делом — копать грядки. Значит, моего житья здесь — от силы неделя.
Он с облегчением налил и выпил еще рюмку. Миловидова отставила свою, произнесла с упреком:
— Тебе бы только удрать. С первой минуты рвался!
— Но я же уступил. Сидел рядом, пока мог.
— А как я одна буду? Ни поделиться, ни посоветоваться… Сколько следствие продлится?
— Не знаю, Ленушка. Тебе еще, бедной, много сил потребуется.
Снова они обнялись. Миловидова заговорила почти по-детски:
— Когда все кончится, какое будет счастье! Начать все сначала, среди людей, которые про нас ничего не знают… Посмотрим разные города… Будут новые друзья… виноград, арбузы… Ты станешь летчиком в отставке, согласен?
— Попробую.
— И поселиться где-нибудь у моря. И купить лодку с парусом. Ужасно хочется с парусом, как в сказке!
Ее «ковбой» оттаял, тревога отпустила, тоже настроился помечтать.
— Я буду ловить неводом рыбу, что нам стоит научиться? — усмехнулся он. — Вечерами стану чинить сети, а ты будешь петь «Не уходи ты, мой голубчик».
Вспомнили первую встречу, у обоих забилось сердце, и уже манила кое-как прибранная постель, но Миловидова вдруг шепнула:
— Милый… а Горобца не расстреляют?
— Фу, черт! — отшатнулся мужчина. — Да кто его расстреляет, у нас добрые. Посадят, конечно. Ему за решеткой самое место!.. Тянет тебя за язык некстати!
Миловидова заплакала — он нахмурился.
— Алена, перестань!.. Да перестань же! Ну что ты, спрашивается, ревешь? Ведь не на следствии.
— Ты меня разлюбил.
— Здрасте!
— Разве раньше ты так относился? Раньше бы я заплакала — ты бы кинулся утешать, ты бы меня зацеловал… а теперь…
— Нам сейчас только не хватает выяснять отношения! Ну возьми же себя в руки, развела сырость. Оба устали, издерганы, впереди вагон сложностей. Давай не трепать друг другу нервы.
— Как их не трепать! Я все время в напряжении, жутко боюсь что-нибудь выдать, ошибиться. Вдобавок фабричные одолевают. И еще я боюсь… пойми, вот я дождаться не могла этого свидания, приехала… а мы даже ни о чем больше не способны разговаривать, только об одном. Засело в уме как гвоздь… Что-то с нами происходит…
Мужчина помолчал, выпил третью рюмку.
— Когда все минует, Алена, будет как раньше. Лучше, чем раньше. Вместе такое пережить — это связывает крепче крепкого!
Она задумалась над его словами, в сомнении покачивая головой.
— Откуда ты знаешь? А если это будет и дальше стоять между нами? Нам захочется все забыть, чувствовать себя как все люди… А вдвоем мы же не сможем забыть… пока вместе, будем помнить. И если ты пойдешь забываться на сторону?
— А ты на другую?
— Я не знаю. Мне страшно.
Он взял в ладони ее лицо:
— Ленушка, обратная дорога закрыта. Что сделано — то сделало. Обратная дорога — в тюрьму.
— Ой, нет! Нет!
