— Они рассказали. Либо самому убийце. Либо кому-то еще — кто ему передал.
Кибрит бросила сумочку с плеча прямо на пол и села.
— Нет, ну какая дура, какая дура! — добела стиснула она пальцы.
Томин, принесший полпачки сигарет, не сразу уразумел, что еще стряслось. Зинаида чуть не ревет и причитает:
— Я во всем виновата, мы почти держали его в руках!
Услыхав, кому она помянула про экспертизу крови, Томин присвистнул.
— Да зачем же? Какого черта? — и в нетерпении присел на корточки, засматривая ей снизу в лицо.
— Хотела выбить из них иронию… наладить контакт. А может, кокетство… не знаю!
Кокетство? Перед ними? Ну уж нет. Перед Пашей ты, милочка, гарцевала! Какой-то у вас недороман. Застряли в начальной стадии, ни взад, ни вперед. А и Паша тоже хорош — не мог в одиночку справиться с сопляками!
Томин выпрямился, намереваясь сказать другу пару ласковых, но тот уже сам казнился — достаточно глянуть на кривую физиономию. Сейчас начнут выяснять, кто больше виноват и благородничать. А разве в этом суть? Суть же не в том. Суть в том, что…
Томин хлопнул в ладоши и несолидно крутанулся на каблуках.
— Братцы, все прекрасно! Спрашиваем Никишиных: «Кому рассказали?» — «Такому-то». Хлоп — и искомый гражданин у нас в кармане!
Идея была проста до очевидности, но не сулила стопроцентного успеха. Пал Палыч еще до прихода Зины перебрал варианты. Ребята разболтались с соседями. На кухне или во дворе. С партнерами Серова по домино. Все они известны и опрошены в первые же дни, а позже наведены справки об их здоровье. Так что никого нового следствие не получит и двинется по расширяющейся спирали: прочие приятели и знакомые Никишиных, приятели и знакомые соседей, доминошников. Приятели их приятелей. Слухи распространяются порой молниеносно и самыми причудливыми путями.
Все это Саша отлично понимает, ему важно отвлечь Зиночку от сетований. Но и то правда, что Никишиных не минуешь.
Завязался практический разговор, чем обставить завтра, как провести допрос, чтобы добиться от них правды.
Затренькал телефон — междугородка. Томин коварно спросил:
— А что, если Тираспольский признается в покушении на убийство? Кто без него залез в поликлинику? Сообщники? Акционерное общество по устранению слесаря Серова?.. — и снял трубку. — Старший инспектор угрозыска Томин… Так… Пореза нет?.. Доложите, что он объясняет.
Слушал, вставлял отрывистые междометия, что-то записал.
Вот ведь не угадаешь — через всю страну прокатил «Москвич» беспрепятственно, а на горном курорте нашелся на него ловец.
— Ясно, нет вопросов. Пусть путешествует дальше. Спасибо за помощь. Спасибо, говорю! Спа-си-бо!.. Передаю по буквам: Сергей, Петр…
Откричавшись, сообщил:
— Значит, так. Тираспольский встретил Серова в воротах, попросил помочь с машиной перед отъездом. Какой-то мелкий ремонт, я не стал уточнять. Серов ответил по смыслу следующее: ничего с твоей машиной не случится, а мне некогда, надо потолковать с ребятами из десятой квартиры. Тираспольский спросил, какая, мол, срочность. Серов ответил: есть срочность — предупредить парней насчет одного гада.
— Он считал, что Никишиным угрожает опасность?
— Похоже на то, Зинуля.
— Тогда, возможно, тот самый гад и…
— Подстерег Серова с ножом, — договорил за нее Томин.
Стало быть, знал о его намерении предупредить? Откуда? Тираспольский до отъезда ни с кем больше не беседовал. Но обрывок фразы поймал на лету рьяный общественник с замотанным горлом. Не мог ли подслушать и тот гад? И еще вот футбольный матч. Серов там был, и Никишины были. Не связано ли это?
Пока Томин с Зиной обсуждали, что с чем связано, Пал Палыч мотался по кабинету, стараясь унять дурное предчувствие. Хотя утром он звонил в Склифосовского («Не лучше, не хуже»), но грызет тревога…
— Сестра? Да, снова я… Так.
Зина осеклась на полуслове: голос Пал Палыча упал, болезненно скрипнул.
— Да нет, не надо. Всего доброго.
Умер.
Молчали. Грустно было. Обидно за Серова, да и за себя тоже. Дело о тяжком членовредительстве превратилось в дело об убийстве. Надлежало передать его в прокуратуру. Закон.
Заканчивать следствие будет кто-то другой. Откроет папку — постановление о возбуждении уголовного дела «по факту ранения гр-на Серова А. В.», протоколы допросов, сухие формулировки, черно-белые фотографии. Тот, другой, не склонится над телом, ловя неровное, убывающее дыхание. Не увидит, какой алой была кровь, которая не растеклась пятном (потому что пол был сально-грязен), а держалась выпуклой густой лужицей. У Пал Палыча и сейчас это перед глазами, как в первый миг. Даже надпись на стене в подъезде: «Ленька трепло и стукач».
Другой закончит дело. Вероятно, вполне грамотно. Возможно, лучше Знаменского. Нет, несправедливо! И никто не запретит сейчас вот, немедленно…
— Саша, поехали!
Зина поняла, вскочила:
— Я с вами!
— Не выдумывай! — воспротивился Томин.
— Нет, я виновата, я и буду разговаривать. А вы лучше вообще посидите в машине!
По дороге Зина взяла-таки верх. Согласились отпустить ее одну — авось Никишины будут откровеннее. Томину удалось выпросить машину у дежурного по городу.
И вот стук в дверь и голос Игната: «Вход свободный».
— Вы? — ахнул Афоня. — Вот так сюрприз!
— Боюсь, не слишком приятный.
— Ну что вы! Проходите, пожалуйста. Счастливы видеть. Тем более без сопровождающих лиц.
— Не мельтеши, — оборвал Игнат, ощутив в повадке гостьи некую боевую готовность.
Она машинально оглядела стену, машинально отметила светлое пятно на месте «Бала у Воланда».
— Ваш визит вызван интересом к живописи? — осведомился он.
— К сожалению, нет. У меня серьезный разговор.
— Вот беда — не в чем, а то вам бы я с удовольствием признался, — широко ухмыльнулся Афоня.
Она подняла странные свои желтые глаза, смуглое лицо с бархатными родинками нервно дрогнуло подобием ответной улыбки.
— Сейчас такая возможность появится, было бы желание… Давайте все-таки сядем… Выражаясь громко, я нарушила свой профессиональный долг. И вы тому причиной.
— То есть? — спросил Игнат.
Ее напряженность постепенно заражала и ребят.
— Вы использовали во зло мою откровенность. Надеюсь, невольно.
Нет, Никишины не догадывались, к чему она клонит. Это свидетельствовало в их пользу.
— Ребята, кому вы пересказали наш разговор на Петровке?
— Кажется, никому, — осторожно ответил Игнат.
— Постарайтесь вспомнить! Речь зашла о криминалистике, я перечислила несколько экспертиз. Кому вы их потом назвали?
— Только если Серге… — Афоня вопросительно обернулся к брату.
— Погоди! — перебил Игнат. — Больше ты ни с кем не трепался?
Кибрит почувствовала, что легче дышится: намечалось нечто определенное, одна ниточка вместо бесформенного клубка, который возник бы из ответа типа: говорил в классе.
— Так кому вы рассказали? Какому Сергею?
Игнат попытался защититься от ее напора:
— Нас ведь не предупреждали, что сведения секретные!
— К вам нет претензий. Мне только необходимо знать, кто он. Необходимо!
— Зачем? Это имеет отношение к следствию?
— Да.
Неужели не ясно, что имеет? Иначе она не прибежала бы. Парень тянет время, ищет отговорки.
Игнат закурил, затянулся так, что запали щеки.
— Это порядочный, интеллигентный человек. Он не представляет для вас интереса.
— Чепуха какая-то! — вторил Афоня брату.
— Я должна его увидеть!
Кибрит не допускала возражений, от нее исходила властность и ребята невольно сдавали позиции.
— Очень странно, — пожал плечами Игнат. — Ну, хорошо, я попробую с ним завтра связаться.
— Нет, Игнат, надо ехать сию минуту! Внизу ждет машина.
Тот вскочил.
— Да вы смеетесь!.. Поймите, он наш друг. Он много делает для нас с Афоней. Никто нам столько не помогал! И ни с того ни с сего мы ворвемся к старому человеку с милицией! У него даже телефона нет, нельзя предупредить!
Нет телефона! Она едва сдержала радостное восклицание.
— Правда, неудобно, — жалобно морщился Афоня. — Я прямо не представляю…
— А главное, зачем? Невозможно же понять, вы ничего не объясняете!
Кибрит тоже поднялась. Впервые она так опростоволосилась, подвела друзей. Сейчас нужно вести себя предельно точно, ни единого опрометчивого слова. Осторожней с правдой, правда может их спугнуть. Она открыла рот и сказала правду:
— Наш тогдашний разговор стал известен преступнику.
