оно связано с беспощадно трезвым, непредвзятым течением логического самоанализа – разве без него можно обойтись в нравственной жизни? Подобное одиночество – вовсе не некое ненужное «интеллигентское самокопание». Оно незаменимо в деле выработки эффективного нравственного самоконтроля личности за своим поведением. Такое состояние одиночества обеспечивает индивидуальную самостоятельность нравственного выбора: каждому человеку время от времени необходимо остаться наедине с зеркалом своей совести, подвергнуть себя нравственной проверке и, если надо, самосуду своего морального сознания. Личность, не привыкшая, не знающая потребности в подобном состоянии «одиночества-самооценки», может весьма энергично, бескомпромиссно клеймить окружающих с помощью общепризнанных нравственных норм, но к себе самой, к собственному поведению она будет относиться на редкость снисходительно, попустительски. И не эта ли болезнь моральной несамокритичности, получая известное распространение, становится причиной многих аморальных поступков? А ведь она, встречая в конце концов отпор со стороны окружающих, ведет личность, зараженную ею, уже к другим, отрицательным, агрессивным состояниям одиночества…
Особое нравственно-психологическое значение имеет самочувствие одиночества, нередко возникающее в подростковом и раннем юношеском возрасте. Расставание с детством здесь ощущается как потеря чего-то, как наступившее состояние одиночества, непонимания. Чувство взрослости, сопутствующее общему созреванию индивида, упрочение целостности личности, в том числе в индивидуально-своеобразном сплаве ее основополагающих моральных ценностей и ориентации, вызывают тягу к самостоятельности, самовыражению, самоанализу и самооценке, Этот возрастной перелом, сопряженный с интенсивным нравственным развитием личности молодого человека или девушки, и вызывает своеобразное ощущение одиночества, то самочувствие, в масштабах которого происходит новое, «взрослое» нравственное самопознание человека и налаживание его отношений с другими людьми. Причем это самочувствие вовсе не фатально, вне зависимости от социально-исторических отношений предопределено этапами возрастного, физического развития индивида; исследования ряда психологов, например М. Мид, показали, что в некоторых культурах психологический кризис в подростковом возрасте (и тем более сопровождающее его ощущение одиночества) отсутствует (Mead M. Coming of Age in Samoa. N. Y., 1949, p. 23-33, 86-92, 124-129.) (т. е. именно характерный для того или иного общества, той или иной культуры процесс социализации молодежи предопределяет и этапы нравственного ее созревания). Ощущение состояния одиночества – действительного или мнимого,- которое переживается в подростковом и раннем юношеском возрасте, оказывается лишь временным, быстро проходящим моментом нравственного формирования личности. Такой болезненный момент, несмотря на нередкую остроту и преувеличенность, все же чем-то необходим для дальнейшего полноценного нравственного развития личности, которое его преодолевает, своеобразно «снимает» в индивидуальном моральном опыте.
Или возьмем другой пример – проблему правомерности одиночества как момента в нравственно- психологической жизни в семье, в отношениях между близкими, между мужчиной и женщиной. Социологи, изучающие сексуально-брачные отношения, в один голос утверждают, что эти отношения прочны и имеют способность к развитию (т. е. не застывают в стагнации) именно тогда, когда любящие признают друг за другом право и на «одиночество», и на отдельное времяпрепровождение, т. е. на своеобразный отдых от постоянного житейского, эмоционального, умственного контакта друг с другом. Такой «отдых-одиночество» насущно необходим и для самопроверки чувств, для вызревания новых стимулов во взаимопонимании, для развития подлинно дружеских и свободных отношений. Одиночество в этом случае не выступает как общее состояние личности, оно – временный момент, подчиненный процессу сплочения, единства общающихся в своем «микроколлективе».
Итак, состояние, переживание одиночества имеет весьма разный в каждом конкретном случае моральный смысл и неодинаковое значение для развития личности. Подтверждение этому дают и жизненный опыт, и данные таких научных дисциплин, как социология и психология. Этот факт весьма важно установить, прежде чем перейти к анализу сердцевины мрачной антиидеи – мысли о безысходности, фатальности одиночества для судьбы каждого отдельного человека. Ведь очевидно, что вся проблема состоит не только в признании наличия одиночества, не только даже в этически положительной или отрицательной его оценке, а в его философско-пессимистическом истолковании как роковой безысходности, как внутренней неудачи, которая заранее предначертана для всей жизни каждого человека.
Сторонники пессимистической мысли о безысходности одиночества, как правило, не различают конкретные состояния одиночества, подходят к нему внеисторически. Моральное и психологическое состояние одиночества ими не различается, его разное значение – положительное и отрицательное – ими обычно смешивается, отождествляется. Они не только идеалистически понимают одиночество, отрывая его различные состояния от тех социально-классовых причин, которыми они вызываются, от исторической почвы, которая придает им определенное нравственное содержание, но и абстрактно, спекулятивно трактуют одиночество лишь в психологическом плане как некую вечную, трагическую «константу» человеческого бытия.
Так в чем же состоит, по их мнению, безысходность одиночества? И каково социально-философское, этико-психологическое обоснование этой безысходности?
Постулат о безысходности одиночества человека черпает свои силы, как правило, в ядовитых источниках философско-этического скептицизма. Еще в древнегреческой философии общие, «классические» посылки скептицизма были кратко выражены Горгием в трех положениях: 1) ничто не существует; 2) если и существует, то не может быть познано; 3) если существует и даже может быть познано, то непередаваемо1.
1 Критический философский анализ этих положений был дан еще Гегелем (см.: Гегель, Соч. М., 4932, т. 10, с. 28-33).
Эти общие посылки скептицизма скрыто содержатся и в аргументах многих современных сторонников тезиса о безысходности одиночества; только эти аргументы, как правило, идут «с конца» – за «непередаваемостыо» моральных ценностей следует «их непознаваемость», а из последней вытекает уже сомнение в самом «существовании» нравственного мира другого человека.
Кроме этих, так сказать, общих, по-своему классических доказательств в пользу безысходности одиночества существует, конечно, и много других, эклектически опирающихся на самые разномастные философско-этические посылки. Нередко проблема одиночества даже своеобразно «снимается», однако посредством таких положений, которые вызывают отнюдь не меньшее, а даже большее ощущение пессимизма, чем мысль о безысходности. Так, казалось бы, совсем противоположное утверждение о полном, абсолютном «тождестве» индивидов друг другу служит службу тому же пессимизму: оно этически интерпретируется как возможность полной, социальной и морально-психологической взаимозаменяемости людей в их отношениях. Стандартные, полностью одинаковые люди в этом случае выглядят как безликие марионетки, от перестановки которых ничего не меняется как на подмостках истории, так и в интимно- личном, непосредственном общении. Отрицается индивидуальность, неповторимость внутридуховного мира каждого человека. А значит, пропадает и его особая моральная ценность, незаменимость. «Абсолютно» преодоленное одиночество оборачивается здесь отрицанием самостоятельности, неповторимой особенности личности, ее обезяичиванием, пренебрежением к самому факту ее жизни, ее судьбы как особой социально- нравственной ценности.
С гротескностью эту «ситуацию взаимозаменяемости» людей выразил английский писатель У. Тэнн в фантастическом рассказе «Игра для детей». Это игра-конструктор, присланная (по ошибке) посылкой из
