будущего; а о том, в чем она состоит, красноречиво говорят следующие параграфы ее инструкции: «Живые манекены и как они работают…», «Что нужно, чтобы построить человека», «Сборка человека», «Двойники на все случаи жизни. Копируйте себя и своих друзей» и т. п.. (См.: Туннель под миром. М., 1965, с. 325.) Здесь взаимозаменяемость людей и их «манекенная» стандартизация выглядят как реальный физический, телесный мир, лишенный каких бы то ни было идеальных различий. Веселый машиноподобный, беспроблемный мир, где уже нет личностей (экая старомодность – личность!), а есть синтетические личины, копирующие друг друга…
Американский социолог Р. Киз заметил однажды, что тревожное неблагополучие отношений людей в современном ему обществе может быть сведено к пугающему обывателя вопросу: а будет ли иметь значение для кого-нибудь на свете мое отсутствие, если я вдруг исчезну? Мрачный ответ на этот вопрос подразумевается как бы сам собой, это ответ, обесценивающий само бытие отдельного человека… Ведь чтобы жить и действовать – причем не формально-автоматически, рутинно, а активно, страстпо- заинтересованно,- человек нуждается в сознании своей (хотя бы небольшой) незаменимости, особенности, неповторимости. Не снижается ли почти до нуля ценность человека, если утверждается, что он, подобно стандартному винтику, безболезненно для окружающих может быть заменен в жизни другим миллионоподобным ему винтиком? Недаром мера ценности личности прямо выражает содержание морали, регулирующей отношение людей друг к другу.
Самоценность человека, которую он так или иначе осознает, ощущает, чтобы утвердиться в мире именно как самостоятельная личность, также зависит от признания или непризнания его человеческой самобытности. От этого же зависит и само ожидание человеком заинтересованного, искренне- уважительного отношения к себе со стороны других людей, уверенность в том, что он им нужен, в чем-то для них незаменим. Заинтересованность, которая должна превышать чисто утилитарный характер – расчеты окружающих на выгоду, услуги, удовольствия, которые извлекаются из общения с человеком, т. е. заинтересованность, привязанность, расположение к человеку как самобытной личности, неповторимой в своей целостности и незаменимой в этом смысле никаким другим человеком. Эта заинтересованность – тот глубинный нравственно-психологический нерв человеческих взаимоотношений, от которого зависит их ценность,»их непреходящая значимость для общего самочувствия индивида. Если этот нерв разрубить, начинается процесс омертвления и всех иных общих «нервов-связей» людей друг с другом, из духовно- нравственной атмосферы людей улетучивается необходимейший, сокровенно-интимный ее ингредиент – искренность. Именно на это омертвление и указывают многие западные социологи, мистифицируя проблему общего и единичного в человеке применительно к кризисным процессам, охватившим культуру современного капиталистического общества. Причем стандартизация индивидов в их описаниях оказывается помноженной на стандартизацию вещей, домов, вкусов, потребностей, времяпрепровождения и т. п., т. е. на обезличенную «среду обитания» этих нивелированных до уровня взаимозаменяемых песчинок человеческих единиц.
Как здесь не вспомнить грустно-иронический рассказ о человеке, поздно возвращающемся домой после очередного застолья с друзьями… Одет он был в стандартный плащ и костюм, от него стандартно попахивало спиртным. Он без труда нашел стандартный дом, похожий на сотни других в квартале, поднялся по стандартной лестнице и стандартным ключом открыл дверь квартиры. Жена, одетая в стандартный халатик, примелькавшимися, штампованными фразами его отбранила, он отвечал ей столь же обычными, истертыми оправданиями. Разогрев оставленный ему ужин, приготовленный из стандартных полуфабрикатов, и съев его, он отправился спать на супружескую кровать в объятия жены. И лишь на следующий день, поднявшись в привычное время, чтобы идти на службу, и занимаясь утренним туалетом, он с удивлением увидел, что зубная щетка в ванне – это не его щетка! Отправившись в спальню, чтобы развеять свои недоумения вместе с женой, он вдруг обнаружил, что это… не его жена, а незнакомая женщина! Оказывается, он перепутал вчера квартиру… Но разве от этого что-то изменилось в жизни? Разве было не все равно, кто совершал эти стандартные действия? Разве не служит эта идентичность «функционирования» индивидов доказательством того, что они взаимозаменяемы без всякого «остатка»? Вот внутренний, более чем грустный смысл этой смешной истории. Ведь сам мир стандартных вещей не производит стандартных индивидов, которые появляются лишь при определенных социальных отношениях. Здесь мир вещей потому и выглядит как бездушно-рутинный, омертвело-автоматический, что в нем обитают индивиды, потерявшие внутреннюю сопричастность своих душевных миров, утратившие в общении ощущение самобытности, самоценности друг друга.
Она не может не вызвать крайнее разочарование и мрачное сомнение в значимости собственно- индивидуального личностного бытия человека. Неудивительно: если разложить человека на отдельные разрозненные функции, к тому же предельно стандартизированные, то каждой функции индивида можно найти подобную же, «аналоговую», у другого индивида. Отсюда и возникает тревожное предположение, что все люди полностью взаимозаменяемы, что самобытность, неповторимость – а значит, и особая ценность личности – не более чем миф, что все люди, в сущности, одинаковы, а различия касаются несущественного – разного набора стандартных функций и свойств. Причем констатация этой всеобщей «одинаковости», анонимности любого индивидуального существования прямо противостоит мечте о схожести, слиянии с духовным миром другого человека, нахождении близкой, родной души – «своего другого» (alter ego). Здесь нет «своего другого» просто потому, что от «своего» ничего не осталось, его попросту не существует. Alter ego – не просто похожий, близкий, но и незаменимый, в чем-то несравненный, единственный. Но именно этого качества – незаменимости и несравненности – лишены стандартизированные индивиды, вовлеченные в мертвую рутину одинаковых, «ролевых» функций и контактов. То есть перед нами своеобразный этико- психологический феномен, скрывающий под тревожным вопросом о взаимозаменяемости людей проблему диалектики общего и единичного в личности, проблему человеческой индивидуальности и ее общего нравственного значения.
Разумеется, мысль о взаимозаменяемости людей, примененная к личностным отношениям, выглядит кощунственно. Без ощущения собственной индивидуальности, с убеждением, что каждого человека, в том числе самого себя, легко заменить другим, с таким самочувствием индивиду жить довольно трудно. Тогда нравственная потребность человека в человеке оказывается фикцией: во взаимоотношения вступают не индивидуально-неповторимые личности, а «ролевые» индивиды, нуждающиеся друг в друге только функционально и только временно – «на час». Ценность личного существования становится незначительной, просто ничтожной. Если все люди, даже самые близкие, могут легко без тебя обойтись, то в чем смысл, оправдание твоего существования? Вот вопрос, который возникает в этом случае в обыденном моральном сознании отдельного человека. Но функциональная, «ролевая» заменимость личности вовсе не равнозначна ее моральной заменимости: самоценность каждого человека состоит, в частности, в его незаменимости для других людей в нравственно-психологическом отношении. Несомненно, идея о полной одинаковости людей вызывает острое ощущение никчемности и вместе с тем протест против «одинаковости», стремление (порой наивное) к индивидуализации, потребность личности быть для кого-то другого незаменимым, несравнимым, единственным.
Ту идеологическую мистификацию, которую приобретает эта этическая дилемма в рамках обыденного рассудка в буржуазном обществе, блестяще разоблачил К. Маркс. Конечно, нигде так не сложна и по- человечески пристрастна диалектика общего и единичного, как в спектре свойств и особенностей отдельной личности. Она всегда наполнена определенным, конкретно-историческим, социально-классовым содержанием. Противоречие между функциями, набором «ролей» индивида и его неповторимой «самостью», осознаваемой как особое «Я», К. Маркс раскрыл как коллизию между индивидуальностью и случайным индивидом в условиях господства капиталистических производственных отношений. Именно в условиях буржуазного строя социальные «отношения обособляются и противостоят индивидам», а «индивидуальность подчинена случайности». (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 440.) Капиталистическое разделение труда делает индивида, ему подчиненного, «односторонним, уродует, ограничивает». (Там же, с. 439. 8 Там же.) Отсюда и возникает моральное пожелание, чтобы взаимоотношение индивидов «не превращалось в
