человеке. Мудрое понимание этого, непринятие максималистского требования об идеальной, абсолютной доброте другого человека служит важнейшим психологическим условием реалистического подхода к межличностным отношениям, гарантом их стабильности и прочности.
Конечно, обыденное нравственное сознание, житейский опыт многих людей достаточно четко зафиксировал психологические состояния моральной неконтактности, несовместимости, непонимания, одиночества людей. Бывает так, что люди, даже, казалось, близкие друг другу, оказываются на самом деле весьма далеки один от другого, не могут преодолеть трещину обособления, которая их разделяет. Но тогда в нравственном сознании с необходимостью возникает вопрос: а как же любить ближнего своего, если он вовсе не ближний, чужой? Как любить другого человека, если чужая душа – потемки? В нравственно- психологических исканиях, состояниях почти каждого (особенно формирующегося, молодого) человека в определенных ситуациях возникал подобный грустный вопрос. И если этот вопрос абсолютизировать, то мы получим психологическую предпосылку этической антиидеи о безысходности одиночества, своего рода пессимистическую убежденность в непреодолимости непонимания человека человеком, и даже в конечном счете – взаимной враждебности. Абсолютизация обыденным сознанием некоторых моментов индивидуального житейского опыта становится здесь нравственно-психологическим основанием уже теоретической абсолютизации – в этике (как у экзистенциалистов).
Художественная литература, со всей ее критичностью, раскрыла (особенно в семье, в различных микроколлективах) как социальную недопустимость моральной неконтактности в нравственных взаимоотношениях людей, так и ее пагубное воздействие на духовное развитие личности. Вот люди живут одной семьей и, вопреки этому, остаются далекими друг от друга, «непознанными», недоступными в их неповторимо индивидуальном духовном содержании. Более того, нередко нравственно-психологические черты одного оказываются несовместимы с чертами другого: доброта наталкивается на эгоизм; уступчивость – на властолюбие; скромность, деликатность – на агрессивность, высокомерие; нежность – на черствость, грубую чувственность; жизнерадостность, искренность – на замкнутость, чванливость; игровой элемент жизни, мечтательность – на бескрылый утилитаризм; заинтересованность, внимание – на равнодушие и т. д. Нравственное соприкосновение двух внутри-личностных «миров» оказывается в данном случае серией конфликтов, огорчений, неудач, непониманий, а их взаимное, «параллельное» существование определяется не духовными потребностями (в том числе нравственными: в сопереживании общих ценностей), а, как правило, какими-то внешними, побочными интересами. Цели жизни кажутся заданными извне, определенными течением сиюминутных обстоятельств: в таких контактах индивидов не присутствует общее дело, скрепленное общими ценностями, люди взаимно используют друг друга, привыкая относиться к другому как к средству и не видя за полезностью того или иного индивида его как человека, как целостную личность. Ощущение морального одиночества – неизменный спутник подобных межличностных отношений, а тревожная, горькая неудовлетворенность жизнью – то нравственно-психологическое состояние, которое периодически терзает самочувствие человека. Конечно, и подобные, построенные на утилитарно-внешних интересах, отношения людей приобретают со временем (и при определенных субъективно-психологических способностях к взаимоприспособлению) прочность моральную. Это прочность нравственно-психологического «симбиоза» лиц, построенная на одной только обоюдной «выгоде» или зиждущаяся на извращенной морали приспособления властолюбца и его жертвы. Но подобный «симбиоз» прочен лишь до поры до времени, а личность, включенная в него, постоянно нуждается в некоторой нравственно-психологической компенсации за его пределами, где бы она обретала (пусть даже иллюзорный – в мечтах!) минимум взаимопонимания и искреннего сочувствия.
Нужно, однако, всегда иметь в виду, что тревожную социальную значимость подобные состояния морального непонимания и одиночества приобретают прежде всего тогда, когда они становятся устойчивыми, постоянно воспроизводимыми общественным окружением человека состояниями. Взаимопонимание, в особенности моральное, ведь это не простой, совершающийся без личностных усилий, субъективных заблуждений и ошибок процесс. Непонимание как момент, снимаемый дальнейшим, более глубоким, более проникновенным знанием и чувствованием другого человека, естественно и полностью неустранимо никогда, ибо оно вызывается самим богатством, неисчерпаемой сложностью внутридушевного мира отдельного человека. Пока это богатство и сложность будут развиваться, переливаясь от одного человека к другому в их взаимоотношениях, возможны непонимание, неверные или приближенные оценки, даже ошибки, но именно как моменты все более полного всестороннего понимания, узнавания людей друг другом. Однако не об этих, собственно «общегносеологических» проблемах взаимопонимания в данном случае следует вести речь. Этими проблемами не следует заменять (как это делают, например, представители экзистенциалистской этики) собственно социальную причинообус-ловленность моральной неконтактности и одиночества, разобщенности и враждебности. Необходимо четко, например, различать социальный смысл, содержание, масштабы явлений нравственно-психологического непонимания людей друг другом, переживания ими состояний одиночества в системе межличностных отношений капиталистического и социалистического общества. Это явления разного не только социально-исторического, но и морального значения.
Однако нас здесь интересует другой вопрос: почему в буржуазном мире ныне, в XX веке, почудилось, что потребность человека в человеке можно удовлетворить не только на началах добра, симпатии, но и зла, враждебности? Что такая возможность коренится в самой этой внутридушевной диалектике личности? Вопрос не такой простой, как это кажется на первый взгляд. Недаром крупнейшие писатели-гуманисты, проникновенные психологи с горечью отвечали на него утвердительно. Мало того, теперь возникло более углубленное психологическое понимание сложности, противоречивости внутреннего мира человека, казалось бы, прибавившее яду к пессимистической оценке его наклонностей,- открылись такие темные тайники его души, которые ранее были неведомы. Идея о том, что человек по своей природе зол, что у него «подлая», эгоистическая натура – эта довольно-таки старая идея получила новую пищу только в результате социально-психологического извращения нравственного мира отдельного человека. Извращения, которые убедительно раскрыли даже некоторые немарксистские мыслители, подвергнувшие критике систему капиталистических отношений с позиций «общечеловеческого» гуманизма. Наиболее яркая и, пожалуй, довольно трагичная фигура здесь – это Эрих Фромм.
Книга Э. Фромма «Бегство от свободы» давно стала в этом отношении классической. В ней социальный психолог показал, как социальные причины при капитализме деформируют, искажают нравственно- психологические качества личности. Отмечая тот факт, что сам набор психических расстройств, типичных для XIX в., резко изменился в XX столетии, он попытался обнаружить и социально-психологические механизмы, которые сформировались в психической жизни здоровых индивидов. Оказалось, что это ком- пульсивные (иррациональные) механизмы, комплексы, насильственно навязываемые человеку средой, дабы он избавился от мучительных чувств одиночества, бессилия, отчужденности. Особое внимание Э. Фромм уделил описанию таких комплексов, как мазохистский, садистский, деструктивистскии и конформизм автомата. Под давлением мазохистского механизма объятый отчаянием индивид ищет кого-нибудь или что- нибудь, чему он мог бы всецело подчиниться: в этой процедуре путем отказа от индивидуальности (в пользу другого лица, или вещи, или символа, или «идола» и т. п.) он стремится затеряться в чем-то ему чуждом, снять с себя бремя ответственности, уйти от ощущения бессилия, как-то «преодолеть» одиночество и отчужденность. Извращенной формой мазохистского механизма является предание человеком своего тела или духа на поругание другому человеку, сознательное перенесение страданий для того, чтобы ощущать «причастность» к миру людских связей. Неизвращенная же форма, согласно Э. Фромму, означает отказ от своего «Я» с целью стать безропотной тенью кого-то или чего-то. Мазохистский механизм – оборотная сторона садистского; это две стороны единого психологического комплекса, складывающиеся в общественной психологии. Садистский механизм состоит в попытке человека освободиться от чувства одиночества, бессилия, отчуждения с помощью подчинения себе другого человека, полного подавления его волн, овладения его судьбой. В извращенной форме садизм состоит в подавлении воли и чувств этого человека, причинении ему страданий, мук, низведения его на положение безропотною «куска мяса»,
