– А покатаешь? – отозвался Илька. – Сейчас! – И обернулся к Павлику. Но тот уже шагал прочь от него, назад, к речке.
Ужас
Хмарь, что спозаранку заволокла небо, мало-помалу таяла. И, постепенно очищаясь, сквозь дымчатый налет проступала голубизна. Но в безветрии как-то незаметно, бесшумно и сразу наплыли со всех сторон тяжелые облака. Солнце в просвете между ними слепило ровным, холодным сиянием. И морозец еще держался, хотя земля под ногами уже обмякла.
Павлик свернул по-над речкой в сосны. Здесь, на слежавшемся снегу, петляла вдоль берега, то приближаясь к нему, то уходя в глубину бора, скользкая тропинка, и разбегались между стволов четкие лыжные следы.
Было еще рано. А ближе к обеду, уже часам к десяти, в сосняке станет людно. Сюда приезжают кататься на лыжах даже из центра.
Павлик подошел к реке, где она, поворачивая на сады, в своем прежнем направлении, опять сужалась. Здесь тропинка была разъезжена, так как прямо отсюда, из глубины сосняка, на лед Жужлицы полукруглым выступом сбегала удобная горка, и каждый день после школы, а в воскресенье чуть не с утра бывало шумно от саночников. Укатанные дорожки разлетались веером до противоположного берега. Только с левой стороны выступа накануне мартовских оттепелей кто-то вбил в заледенелую землю толстый железный штырь с дощечкой: «Кататься нельзя!» И две дощечки с такими же надписями были приколочены гвоздями на ближних соснах. Там, слева, под горкой, в нескольких метрах от берега, на самой глубине, как говорят, бил родник. И едва спали морозы, на снегу обозначилось темное пятно, потом выступила наледь, а уже с первой оттепелью образовалась полынья. Когда взрослых не было поблизости, мальчишки катались тут, чтобы проскочить на санках у самого краешка полыньи. К этому озорству Аня относилась без одобрения, рассудительно заметив: «Ничего страшного нет, а утонуть можно. Зачем?»
Павлик не знал, что привело его сюда, к этой горке… Мысль о том, что Аня взяла с собой санки? Но она и раньше часто брала их, чтобы скатиться с крутого берега на той стороне… Правда, днем, когда бывало видно еще. И если даже вчера, по дороге к Павлику, она решила покататься в темноте – зачем бы она пришла сюда, в сосны?
Сосредоточиться Павлик не мог и не пытался. А ноги автоматически вели его вниз, к полынье. И взгляд скользил, не задерживаясь ни на чем…
У самой воды, где, нехотя пошевеливаясь, плавали набухшие комья снега, он остановился…
Наверное, если подойти близко и долго-долго смотреть в глубину, наступает прозрение, или приходит какое-то особое глубинное видение, но только взгляд проникает через толщу воды… Павлик не знал, как это происходит, и не думал об этом. А тогда… Тогда он закричал. Единственно это он хорошо помнит. Закричал страшно, во весь голос. И, рванувшись к полынье, упал сначала на одно колено, потом на четвереньки. Руки его по запястье утонули в кашице водянистого снега. Лед словно качнулся, прогибаясь под ним. И он прянул от воды, пятясь на четвереньках.
А крик уже не ослабевал в нем. И, беззвучный, долгий, разрывал грудь, сомкнутый внутри тисками страха.
На дне, под черной толщей воды, лежали санки с высоко загнутыми полозьями и красно-желтой решеткой сидения – какие были только у Ани.
Кричать сил уже не было, когда Павлик бежал через Жужлицу. Спохватился он уже на середине реки. Что-то подсказывало ему, что нельзя так бестолково, так вдруг ворваться в дом Ани… Поворачивая назад, к садам, он упал. И вскочил в то же мгновение. Дом Васильевны был первым от реки. Поэтому Павлик устремился теперь к нему… Хорошо, что его догнал с противоположной стороны, от машины Николая Романовича, Илька.
– Ты чего, Павлуха?! – Он ухватил Павлика за рукав. – Слышь?!
– Там… в проруби… санки! – Павлика трясло с головы до ног. Он показал в сосняк, по направлению горки. – Анины санки! В воде! – И только тут, впервые, последней надеждой мелькнула мысль, что это всего лишь санки – не сама Аня! – Около горки… В проруби… – машинально повторил он. Илька понял его и испугался.
– Ты… ладно… – пробормотал он. – Я сейчас!
Илька метнулся к дому Васильевны, забарабанил в калитку, потом – к своему дому, побежал через Жужлицу, на противоположный берег, откуда уже посматривал в их сторону Николай Романович.
Наверное, Илька тоже кричал. Павлик его не слышал. Опустошенный, вдруг обессилевший, он побрел назад, в сосняк. И когда вышел на горку – к полынье сбегались люди… Прошло, должно быть, совсем немного времени. Но откуда-то появились доски. Их укладывали вокруг полыньи крест-накрест, чтобы не провалиться.
Николай Романович прибежал с багром. Передал его мужикам, что были у воды. На горке, теснясь возле запрещающей надписи «Кататься нельзя!», сокрушенно ахали женщины. Аниной матери не было среди них – это Павлик видел.
Когда над водой появились красно-желтые, вызывающе яркие санки, Павлик невольно прижался к сосне, под которой сидел…
И вздрогнул, когда его тронули за плечо…
Васильевна. Она выскочила на стук вместе с бидончиком. Теперь сунула его Павлику.
– Чего уселся? На снегу-то? А?
Этот бидончик Татьяна Владимировна купила специально для молока и каждый день мыла его с порошком, хотя сама же говорила, что Васильевна – женщина чистоплотная. Откуда-то появился Кузьмич, раскрасневшийся, тяжелый. Дыхнул перегаром.
– Иди-ка домой, малый! – Хотел поднять его. – Иди, иди!
Павлик встал сам. Он уже овладел собой. И знал, что мужики напрасно вышаривают дно Жужлицы здесь, на течении, где родник…
А народ все прибывал, и это непонятно тяготило Павлика.
Повинуясь Кузьмичу, который раз или два легонько подтолкнул его в сторону дома, он перехватил из руки в руку бидончик и машинально побрел между сосен прочь от горки.
Мир перевернулся не для всех
Когда он вышел на дорогу и тропинкой вдоль оград поплелся к дому, все как-то разом улеглось в его сознании, потеряв остроту внезапности, стало прошлым… В настоящем были только факты: Анины санки стоят возле полыньи, Ани больше нет, а он идет с бидончиком, несет молоко…
Лишь появление баптиста на дорожке у дома Вики снова внесло смятение в эту жуткую ясность. Возвращенный куда-то в начало своих переживаний, он вспомнил, что красивая Вика спит сейчас у них дома, – здесь тоже многое требовало разрешения.
И все-таки Павлик избежал бы встречи, спохватись он чуть раньше. Теперь свернуть ему было некуда. А из калитки почти вслед за баптистом появилась мать Вики. Оба выжидающе уставились на Павлика.
Павлик первым сказал «здравствуйте» и остановился, потому что Викина мать загородила ему дорогу, и в глазах ее застыло то же безрадостное изумление, как у всех, с кем сводили его сегодня обстоятельства.
– Ты откуда здесь?! – воскликнула она вместо приветствия и даже вытянула перед собой руки, словно бы заклиная его не двигаться.
– Оттуда! – Павлик мотнул головой в сторону Жужлицы.
– Здесь откуда, у нас?! – быстро уточнила мать Вики, сдвинув изломанные к переносице брови.
– Мы тут живем. С мамой.
– Где?!
Павлик показал ей на дом. Баптист во время этих переговоров молча переводил взгляд с одного на другого.
– Вы?! Здесь?! – переспросила Викина мать все с тем же мученическим выражением на лице. – Когда вселились?!
– Вселились… – неопределенно ответил Павлик.
– Ты меня помнишь?!
Павлик догадался помедлить для виду.
