усиками и тут же скрылась.
– Вот!.. – беспомощно развел руками Николашка, отступая к Павлику и мимоходом скользнув по лицам остальных.
А щелкающая замками дверь опять распахнулась. И в коридор вышел заметно растерянный, ничего не понимающий Матвеич.
Насторожился, увидев Николашку.
О человеке, оказывается, можно все сказать по его лицу… Но, к сожалению, только тогда, когда уже знаешь человека. А раньше казались простодушными, даже чудаковатыми и эти бегающие, в красных прожилках глаза Матвеича под седыми бровями, и эти запорожские усы, и эта его манера втягивать голову в плечи…
Многое хотел ему сказать Павлик. Но шагнул навстречу и, глядя снизу вверх, негромко, потому что душили слезы, спросил:
– Ты, Гурзик, зачем Аню убил?
А того, жестокого, злого, уничтожающего, что хотел сказать, не сумел, не получилось…
И уже не слышал, как щелкали наручники…
Потом он еще отвечал на какие-то вопросы, двигался, что-то делал. Кажется, ужинал вместе с Костей и Викой…
А на следующий день не мог встать.
«Разделить пополам»…
Сознание Павлика будто выплывало из мрака, натужно, медленно продираясь сквозь податливую, серую вязкость. И наконец, вдруг ярко заблестел перед глазами свет, что лился в комнату через окна, ставни которых были распахнуты настежь.
Где он – сообразил не сразу. Утро теперь или вечер, и сколько времени утекло: может, часов, а может, суток, – не имел представления.
Потом он увидел над собой Костю и Вику. Попытался улыбнуться им.
– Живой, старик?! Живой! – обрадовался Костя. И в голове Павлика шевельнулась вялая мысль, что Вика собралась куда-то… А что она побывала дома, переоделась в белое платье, не заметил.
И Вика тоже склонилась над ним. Так что ее светлые волосы и темные, Костины, оказались рядом.
– Заболел, Павлик?! Мы утром думали, спишь!..
Он снова попытался улыбнуться им.
А Вика почему-то смотрела сквозь слезы и быстро-быстро говорила, перескакивая с одного на другое, как будто все это было самым главным:
– Ты позавтракаешь?! Может, тебе лучше станет! Я мяса принесла, мяса нажарим! У меня мама приехала! Я дома книжку нашла, тут все есть: как котлеты делать, все!.. – И провела по глазам ладошкой.
– Вика уходит от нас, – пошутил Костя.
– Врет он все, врет, Павлик! – перебила его Вика. – Наоборот! Мы теперь договоримся всегда быть вместе! Да?! Костя никуда не поедет, пойдет работать здесь и учиться будет! Я тоже пойду опять в школу! И ты, да?! Втроем будем!..
Павлик прикрыл глаза в знак согласия и наконец улыбнулся. А Вика как бы всплакнула.
– Только ты скажи ему, Павлик, чтобы он больше никогда не ругался на меня! И не колотил! Ладно?!
– Ладно, ладно! – согласился Костя. – Ты иди, смотри там!
– Я на улицу! – сообщила Вика уже от двери, на ходу натягивая пальто. – Сейчас машина должна подойти! Скорая!
Но только хлопнула наружная дверь, как Вика вбежала опять.
– Тебе письмо, Павлик! От мамы!
Павлик взял за уголок и опустил конверт на грудь.
– Спасибо…
– Это Кузьмич передал! – договорила Вика. – Жену его, тетю Фаину, увезли! И дядьку Андрея тоже! И Васильевну! Это она посылала Ильку в гараж и этого… Кузьмич аж черный весь! Бегу, бегу… – опять заспешила она, наткнувшись на просительный и скорбный взгляд Кости.
Вновь хлопнула сенная дверь.
А когда воцарилась неторопливая, мягкая тишина, в которой лишь иногда осторожно потрескивала печь, Костя сказал:
– Ты на нее не обижайся, Павка. Она еще глупая… Вот будет у тебя подружка… – Он случайно сказал об этом.
А у Павлика опять сдавило в груди, подхлынуло комком к горлу.
– У меня, Костя, больше никогда не будет подружки… – и глядя вверх, в пустоту над собой, тихо сказал он.
– Брось, Павка!.. Все еще как-нибудь… Все наладится!.. Я теперь – никуда от вас!.. И не бойся: врач уже был, сказал, все пройдет. Это не туберкулез, Павка! Грипп у тебя, ты просто немножко ослабел!
Павлик нетерпеливо пошевелился, чтобы остановить его.
– Сходите, Костя, к Аниной маме… Посидите у нее… Скажите, я поправлюсь, я все время буду ходить к ней…
– Ладно, старик, мы обязательно сходим!
Павлик протянул ему конверт.
– Почитай…
«Павлушка, дорогой! – писала Татьяна Владимировна. – Час назад закончился спектакль. А мне кажется, только сейчас… Что сказать тебе? Наверно, я счастлива! Но как мне сейчас не хватает тебя. Нам бы ехать вместе! Мы бы сегодня такой пир закатили!..
Но только я немножко солгала, когда говорила о счастье… Все находят, что сегодня у меня все было превосходно. А я вот сижу и не чувствую блаженства. Ведь это всего рубеж, всего только шаг, а впереди – целая дорога… Мысли, беспокойные, тревожные, не дают спать. Ведь еще столько надо сделать. Столько работы впереди!..
Нет, я не боюсь. Ведь счастье, Павлик, наверное, только тогда счастье, когда его с каждым, днем больше. Если оно будет всегда, как стало однажды, оно может превратиться в ту же обыденность.
Для счастья нужно работать. За счастье нужно бороться. Все время! И что бы там ни было, мы больше никогда не расстанемся с тобой. Потому что врозь, в одиночку, все, даже о чем мечтаешь, – все становится не таким. И счастье, оно несовершенное, когда его не с кем разделить пополам…»
Костя замолчал, дочитав последнюю строчку.
А Павлик долго смотрел на стенку, по которой крался к нему с дубинкой далекий, невесть когда вымерший предок.
– Это не ты, Костя… Это я питекантроп… Ничего я не изобрел… – Он говорил чуть слышно, с трудом, проглатывая звуки. – И нежности не изобрел… Не прикрыл я Аню… Она обо мне столько заботилась… А я ее не выручил…
– Павка… Старик!.. – Костя сглотнул. Наверное, у него тоже был комок в горле. – Ты не прав, Павка! Совершенно не прав! – Он оглянулся по сторонам, схватил полотенце с гвоздя у ширмочки и обеими руками, нажимая изо всей силы, стал вытирать обои. – Ты все изобрел, старик! Ты – человек! Понял?!
Павлик улыбнулся сквозь слезы.
– Сейчас Вика встретит врача, и мы твой грипп, старик, по боку!..
Прогудел со стороны Жужлицы автомобильный мотор. И Павлик заспешил:
– Ты только смотри, Костя! Ты маме не пиши. Я до нее встану! Пусть она спокойно работает! Не волнуй ее!
