– А может, этот – не про облигации спрашивал? Еще про что-нибудь?
– А что еще? – возразил Павлик. – Баптист же сказал: украла. Вика ведь ничего не брала. А я взял – облигации… – И потому что Костя промолчал в ответ, раздумывая о чем-то, Павлик спросил: – Зачем у них облигации? Ведь они выиграли? Можно сдать и получить деньги…
– Можно… – согласился Костя, глянув поверх его плеча. – Но только, Павка, деньги ведь разные бывают… Бывают маленькие и большие… – Павлик зря думал, что Костю целиком поглотили заботы о Вике. – Где вот они достают их – другое дело, а облигации эти, Павка, я слышал, можно в два раза, даже в три раза дороже продать… Понимаешь? – Павлик не понял. – Их можно продать людям, которые наворуют или наспекулируют много денег… Милиция спросит: откуда они? А те покупают вот такие облигации: мол, выиграл! И все шито-крыто. Понял?
Павлик, хоть и смутно, начал понимать. Бывают, значит, люди, которым ничего не стоит в два-три раза дороже заплатить за выигрыш, чтобы потом иметь возможность еще в два-три раза больше тратить в открытую…
Какая-то новая, непонятная жизнь окружила его. Непонятная и неуютная. В его прежней жизни было всего две облигации. На одной карандашом было написано: «Павлик», на другой – «мама», чтобы узнать, кто из них счастливее. И они вместе радостно проверяли их после каждого тиража. И выигрыш никогда не выпадал. А счастье все же существовало. Как существовали в той прежней жизни его инки, сказочное Эльдорадо, Аня…
Взгляд Павлика задержался на ширмочке и словно бы проник сквозь темноту туда, где крался по стене горбатый питекантроп. И с новой горечью Павлик спять остро ощутил свою вину перед Аней: по всем человеческим законам прикрыть ее должен был он, Павлик, а не Костя… И может, потому еще ничего не хотелось рассказывать.
– Ты что, Павка?
– Так… Не знаю, Костя… Я ведь этого, который у баптиста был, раньше слышал… – устало признался он. – Не стал тогда говорить тебе…
И с пятого на десятое Павлик рассказал, как увидел огонек в гараже, как подслушивал: про Ильку, про неизвестного…
– Это был один и тот же… Его голос, – вяло заключил Павлик.
Костя обеими руками взъерошил волосы.
– Во дела… – И вместо того, чтобы принять какое-нибудь решение, как он поступил бы в любом другом случае, неожиданно спросил после паузы: – Что же ты теперь собираешься, Павка? – Спросил серьезно, как у взрослого.
И Павлика почему-то не удивила перемена в их отношениях. Но думал он о другом. Раз пистолет оказался у курильщика, значит, врал он Ильке. И это он бродил возле тополя! Он стрелял в Павлика. А если на его пути стала Аня – он виноват в ее гибели… Хотя пока не все укладывалось в эту простейшую схему… Но для Павлика сейчас вообще ничто не укладывалось в голове! Сплошная сумятица… И было даже злое недовольство происшедшим: если Анин убийца убит, значит, все – задача решена… Но решена кем-то, не Павликом! Тогда как сделать это должен был он.
– Что ты предполагаешь дальше, Павка? – повторил Костя.
Нет, он, конечно, не перекладывал на Павлика ответственность за все возможные в будущем действия. Но по справедливости оставлял за ним первое слово. А так как разговор завяз на тайне, которая теперь обременяла обоих, Павлик ответил честно:
– Пока не знаю, Костя… Еще не решил.
Тот хотел что-то сказать, но, взметнув своими длинными волосами, неожиданно уставился на занавеску.
И как он учуял, когда поднялась Вика?
Закутанная до пят в одеяло, так что один конец его тащился по полу, она головой отодвинула занавеску и, войдя в кухню, посмотрела на них одним сощуренным от света глазом.
– Вы чего тут, а?
– Да ты все на свете проспала! – преувеличенно обрадовался Костя. И глянул на Павлика: мол, все в порядке, скажу только то, что надо. – Вся улица на ногах, а ты спишь!
Костя, видимо, надеялся рассказом о страшных происшествиях чуточку остепенить ее.
– Во-первых, Павлик оттащил облигации назад и его чуть не поймали там! (Вика перевела свой сощуренный глаз на Павлика.) Во-вторых, вернулся твой отчим, или кто он там тебе. (Вика посмотрела на Костю.) А в-третьих, ваш сторож – Кузьмич, да, Павка? – только что убил какого-то мужика. Из ружья!
– Ой! – сказала Вика и открыла второй глаз.
Костя рассказал ей о событии возле дома Мелентьевых. В результате Вика окончательно проснулась и, охая и всплескивая руками под одеялом, принялась рассказывать уже известное Павлику о таинственной банде Гурзика, в которой – она слышала – был и убитый Илькин брат…
Павлику очень захотелось лечь на раскладушку и уставиться в темноту.. Собственно говоря, он уже все рассказал Косте, добавить ему было нечего. И когда подумал об этом, вспомнил, что ни словом не обмолвился о тополе. Но теперь это казалось не столь существенным. А к тому же, у него появилось странное ощущение, будто прикрыть он должен был не только Аню, но и Костю, и Вику, которых сам втянул в дополнительные неприятности… Наверное, потому изменился Костя… Когда он крикнул: «Павка!» – он словно бы знал, что Павлик может оказаться причастным к выстрелу, и беспокоился за него, а вместе с тем очень не хотел причастности Павлика к событиям, и потому и голосе его прозвучало раздражение. Да и в лице на какой-то миг потом вместе с испугом за его, Павлика, судьбу проступило недовольство…
– Ладно! – Костя движением руки остановил Вику. А сказал больше для Павлика, чем для нее: – Там сейчас милиция, они сами разберутся. Давайте спать! – И выключил свет.
Павлик получил наконец возможность таращиться в темноту… Но когда Вика уснула, он встал. Неслышно поднялся наверх, приоткрыл дверь в мансарду. Тихонько позвал:
– Костя…
– Что, Павка?.. – негромким и ровным голосом отозвался Костя, будто знал, что он придет. Наверное знал.
– Вот если бы я сказал все милиции… Ну, что слышал… И узнали бы про Вику. Маму вызвали бы?
– Конечно, Павка, вызвали бы…
Павлик долго молчал в ответ.
– У нее завтра первый спектакль вечером… Она будет бесприданницу играть…
Теперь помедлил Костя.
– Я знаю, Павка… У нее завтра вся жизнь решается…
Одиночество
Солнце поблескивало сквозь ставни, и было, наверное, уже около девяти часов. Только из дому казалось, что на улице тепло. Ошалелый ветер налетал порывами, то утихая вовсе, то неожиданно взъяряясь. И тогда свистел в щелях оград, в ветвях яблонь, относил куда-то в сторону голоса.
Толпа возле дома Мелентьевых на первый взгляд как будто и не расходилась. Но местные жители давно разбрелись по домам. А теперь подходили, толклись перед калиткой, высматривали, выспрашивали, главным образом, чужаки: с дальнего конца Буерачной. А может быть, аж из центра.
Только старушка в сиреневом пальто оказалась тут, как на посту: давала разъяснения, показывала, кто, где и как лежал, – где Кузьмич, где убитый…
В смутной надежде уловить в болтовне старушки что-нибудь важное для себя Павлик протиснулся ближе к ней, и уже первая новость, которую он услышал, будто приковала его к земле.
Разговор шел, видимо, сразу обо всех событиях, что в два-три дня свалились на Буерачную. Павлик услышал слово «водолазы» и сжался в комок, сразу крохотный, бессильный. Как ни готов он был к этому, где-то в глубине его существа таилась фантастическая, заведомо несбыточная надежда, что все еще вдруг да обернется по-иному…
А сиреневая бабка показала рукой вокруг головы, как они выглядели, эти водолазы: в шлемах…
– Да нет, быстро! – перебила она чей-то вопрос. – Разок нырнул – и тут она!..
В какой-то момент Павлик мог упасть. Потому что земля, деревья, ограды поплыли вокруг него. И заскользили белыми пятнами лица перед глазами: все одинаковые, все чужие. Если бы можно было сесть
