– Что я, дитенок?.. – Он решительно поднялся и, шагнув к вешалке, сдернул для себя коричневую, с латками фуфайку тети Веры. – Ты, Ксана, ложись, а я… – Он походя, как маленькую, тронул ее ладошкой по волосам и распахнул окно во двор, где под большим, старым тополем была скамейка. – Я, знаешь, на лавочке. – Он оглянулся. – Ладно? – И, не дожидаясь ответа, выбрался через подоконник наружу.
Но только начал устраиваться под тополем, Ксана позвала его. Взобравшись на подоконник, она то одной, то другой ногой пыталась дотянуться до завалинки, стараясь, чтобы при этом еще не оголить колени.
– Я, Дима, с тобой… Чего ты меня одну оставил…
– Ну вот… Упрямая!.. – ворчал Димка, помогая ей слезть на землю. – Легла бы по-человечески…
– А я не хочу спать. Я с тобой, – повторила Ксана, усаживаясь на лавочке. – Боязно одной… Лучше я тут.
У дяди Мити было довольно щекотливое дело в Холмогорах, только поэтому он одним из последних втянулся в события минувшего вечера. Кто-то на Гусиных озерах, то есть километрах в двадцати от Ермолаевки, Холмогор, забил двух сохатых. Дело уголовное. И хотя дядя Митя не сомневался, что его подопечные ермолаевцы и холмогорцы тут ни при чем, должность обязывала проверить: вдруг где свежей говядинкой попахивает. И он под разными предлогами старательно обходил всех владельцев ружей.
– Шкуру или рога ищешь, дядя Митя? – в лоб спросил Пашка Нефедов.
– Рога, – признался дядя Митя.
– Скажи, пусть шарят в районе. Запрошлое воскресенье сам жаканы валял для Храмовых. Понял? А заплатили, гады, червонец. Это за такой-то свинец с оловом!
Дядя Митя все понял, плата за жаканы его не интересовала, потому что олово Пашка Нефедов наверняка стянул в Шахтах и червонца ему за государственный металл вполне было достаточно.
Разговор этот случился уже около одиннадцати вечера. Дядя Митя мог считать свои следовательские обязанности выполненными, оставалось утречком звякнуть в район, и дело завершено. Мучило его иное… Сначала, проводив глазами Димку, он только усмехнулся про себя, парень даже нравился ему… Но потом сначала неопределенная, а час от часу все острей, наросла тревога.
С чего это парень заговорил вдруг? То ходил, будто не замечает, а то налетел, и сразу – про Ксанку… Дядя Митя вспомнил, какой загнанный вид был у Димки, как спешно умчался он на своем велосипеде… И от Нефедовых зашагал к домикам.
Сана, потускневшая от усталости, бледная, сидела на прежнем месте, под фотографиями. И дядя Митя с первого взгляда понял, что в доме что-то случилось.
– Где Ксанка?
Сана и хотела бы взорваться, кое-что высказать бывшему супругу, но она устала, сильно устала, и полыхнули, как перед взрывом, только глаза ее, а голос прозвучал ровно, почти безразлично:
– Разве не у тебя?
– Нет.
– А где?
Вот это «где» дядя Митя и надеялся выяснить. Он пошел назад, в ночь, без дороги: через чьи-то грядки, через колхозное поле… Сначала угрюмо пошел в гору, к лесу, зная, что там Ксанкины владения. Остановила мысль о Димке: ведь он ехал оттуда, когда спросил про Ксану, он больше ниоткуда не мог ехать. А в Димке дядя Митя был почему-то уверен сегодня, как в самом себе. Но Димка не нашел ее в лесу. Значит…
И дядя Митя зашагал в обратную сторону: через речку, через парк.
У Валеркиной калитки хотел постучать, но заметил сумеречно светившееся окно горницы и перелез через забор.
Они сидели на скамейке под тополем: Димка – привалясь к дереву, Ксана – положив голову на Димкино плечо. Оба спали.
Дядя Митя постоял над ними, заглянул в распахнутое окно, вздохнул… Поправил телогрейку на груди Ксаны и хотел уйти через калитку, как ходят нормальные люди, но за углом чуть не налетел на Валерку. Сидя на завалинке и кутаясь в материн полушубок, тот улыбался во сне. А на щеке его стыла одинокая, холодная в отблесках луны слеза.
Дядя Митя неслышно крякнул, подергал себя за ус и ушел тем же путем, как явился, – через забор.
Их разбудил холод. Обильная роса лежала не только на траве, но и на башмаках, на одежде и, казалось, проникала до самого тела. Утро еще только брезжило вокруг, а над лесом уже разгоралась огромная пунцовая заря, и лес и склон безымянной горы на фоне ее были черными.
Ксану лихорадило. Димка заставил ее надеть пиджак. Хотел натянуть еще и телогрейку, Ксана отстранилась.
– Лучше пойдем… – Губы ее посинели.
Телогрейку Димка сунул через окно в горницу, и они, как это сделал ночью дядя Митя, обогнули дом, чтобы выйти на улицу.
Перед Валеркой оба остановились. В просторном и длинном полушубке тот не чувствовал холода, а потому спал.
Ксана взглянула из-под строгих бровей настороженно и выжидающе.
Димка понял ее: надо самим решать, по какому из направлений двигаться: на юг, на восток или на север, запад…
Осторожно прошли мимо Валерки, осторожно приоткрыли калитку и, не звякнув, опустили за собой щеколду.
На улице Димка ободряюще улыбнулся Ксане и, взяв ее за руку, решительно зашагал в сторону
