Тем временем Людендорф завершил свое дело. 16 и 17 августа в Веймаре состоялась большая конференция лидеров «национал-социалистической партии свободы». Напрасно Гитлер телеграфировал Штрассеру и требовал, чтобы он порвал с «фелькише»; напрасно Розенберг, Эссер и Штрайхер приставали к нему. Он оставался в лагере Людендорфа в роли лидера имперского масштаба. Возможно, что на сторону генерала толкнуло его также то наплевательское отношение, которое национал-социалисты открыто проявляли по адресу Людендорфа. На особо созванной конференции старой национал-социалистической партии они вели себя так, что рассерженный Людендорф в виде протеста оставил зал.
Впрочем, генерал сам давал поводы к нападкам. За что бы он ни брался, все не удавалось ему и причиняло неприятности. Ко многим его старым ошибкам прибавилась теперь новая, а именно военная организация, которую он намеревался создать с помощью Рема, так называемый «Фронтбанн».
Рем имел полномочия от Гитлера и Геринга продолжать организацию штурмовых отрядов. Но когда он сообщил Гитлеру в крепости план Людендорфа, Гитлер встревожился; он опасался, что посредством «Фронтбанна» у него будет окончательно отнято руководство движением. Кроме того, новая организация могла дать предлог прокуратуре задержать его освобождение. С другой стороны, однако, он не желал оставаться совершенно в стороне от того или иного нового политического начинания. Поэтому он не сказал ни да, ни нет. Рем, задумав какое-нибудь военное предприятие, редко позволял урезонить себя политическими соображениями: он-то во всяком случае ретиво принялся за работу. После ухода из рейхсвера капитан Рем остался без настоящего дела; теперь он с величайшим педантизмом стал сочинять для новой организации подробный устав и одновременно собирал из старых военных союзов новое войско, которое могло бы соперничать со «Стальным шлемом».
К сожалению, он был мало знаком с уголовным уложением. Он сочинил формулу, по которой новое войско должно было принести присягу генералу Людендорфу и назначенным им начальникам в верности и повиновении «до гробовой доски».
Это была зацепка для прокуратуры. Гитлер и его товарищи по заключению были заподозрены в соучастии и не были выпущены из крепости 1 октября, как они на то надеялись. Гитлер, Рем и Людендорф осыпали друг друга резкими упреками. Размолвка еще обострилась, когда Грефе и Штрассер тоже вздумали вмешаться в руководство «Фронтбанном». Рем энергично выступил против этого и со своей стороны потребовал для себя более видной роли во фракции рейхстага, к которой он принадлежал в качестве депутата. Когда после недолгого существования рейхстаг 1924 г. был распущен и предстояли новые выборы, Рем, ударив кулаком по столу, потребовал, чтобы его и Геринга поставили на такое место в кандидатском списке, которое действительно обеспечивало бы их избрание. Тогда произошел разрыв. Геринг, живший в то время в Италии, был совсем устранен, а самого Рема включили в список одним из последних, и он на выборах провалился. С тех пор Штрассер и Рем — непримиримые враги.
В результате следствия, открытого по вопросу о «Фронтбанне», Гитлер просидел в крепости еще почти три месяца.
На выборах в рейхстаг 7 декабря 1924 г.[91] оказалось, что более половины избирателей «фелькише» покинуло партию. Успокоению умов отчасти способствовала стабилизация, отчасти их оттолкнула склока между вождями. На этот раз в рейхстаг вернулось только четырнадцать «фелькише».
Гитлер мог быть благодарен судьбе, что это поражение имело место тогда, когда он сидел в крепости. Для него лично поражение на выборах было моральным удовлетворением за обиду, которую нанесли ему, приняв участие в апрельских и майских выборах. Он переменил теперь свой тон в разговорах с посетителями (между прочим, он уже давно снова принимал их, несмотря на то что в свое время отказался от приемов). В сентябре он еще заявлял, что готов на худой конец примириться с участием партии в выборах. Но теперь он снова возмущался парламентским болотом. И в партии пошли разговоры, что дело не дошло бы до катастрофы, если бы Гитлер был на свободе и сам стоял во глава движения.
В действительности и Гитлер не мог тогда спасти движение от поражения; причины последнего коренились слишком глубоко. Валюта была стабилизирована; с принятием плана Дауэса,[92] к чему приложила руку также парламентская фракция немецкой национальной партии, наступило успокоение в области внешней политики; соглашение с Францией казалось делом близкого будущего, народное хозяйство Германии находилось на подъеме. Ставки процентов по внешним займам упали с того фантастического уровня, на котором они находились до стабилизации; они еще были ненормально высоки, но именно благодаря этому в страну в изобилии притекали иностранные капиталы. Последние были использованы для реконструкции германского народного хозяйства, известной отчасти под именем рационализации. Эта реконструкция вначале давала занятие почти всем рабочим, — безработных не оставалось.
Поскольку национал-социалистическая волна 1923 г. была результатом развала хозяйства — а в значительной мере это было именно так, — она начинает спадать. Многие ожидали новой политической волны в результате массового недовольства людей, потерявших свое состояние вследствие инфляции и требовавших ревалоризации ценных бумаг. Думали, что на гребне этой волны национал-социализм сможет еще раз подняться и усилиться. Однако здесь еще раз подтвердилось правило, что в политике нельзя просто повторять лозунги прошлого. Инфляция была делом прошлого, и нация рада была забыть это проклятое время; через трупы и жертвы она стремилась скорей перейти к очередным делам.
Среди этих «очередных дел» не было теперь места для национал-социализма. Гитлер и Людендорф — эти имена означали пулеметы, путч и диктатуру. 9 ноября 1923 г. все это еще имело большие шансы на успех. Но теперь времена были не те: с помощью нормальных методов создано было снова более или менее сносное положение, и за пределами тесного круга «фелькише» избирателям казалось, что имя Гитлера никогда больше не всплывет в политической жизни страны.
Чем равнодушнее становилась общественность к национал-социализму, тем ожесточеннее разгоралась склока внутри движения. «Кавалеры» поняли, что необходимо предпринять какие-либо шаги для освобождения Гитлера не только за кулисами, но и перед лицом всей страны. Штрассер сделал это на свой лад, со скандалом. Когда ландтаг обсуждал предложение об освобождении Гитлера, Штрассер поднялся со своего места и крикнул министру-президенту Гельду: «Это — подлинная классовая юстиция, это — позор для Баварии; Баварией управляет банда свиней, подлая собачья свора управляет Баварией…» Голос его прервался от волнения, а оратор «фелькише» Буттман, человек с высшим образованием и с хорошими манерами, побледнел; министр-президент оставил зал заседаний. Штрассер был немедленно удален и больше никогда не появлялся в ландтаге. Он посвятил себя отныне только рейхстагу; как он выражался, он взял «билет на более далекое расстояние».[93]
К моменту освобождения Гитлера блок «фелькише» неудержимо распадался. Многие депутаты отходили к родственным партиям, большей частью к немецкой национальной партии. Среди них был и Пенер, опора и путеводная звезда Гитлера. Он ушел на том основании, что «фелькише», дескать, слишком гнут в сторону единой империи. В конце концов ему нужно было привести какую-нибудь мотивировку; на самом деле он был разочарован. Главным образом разочаровался он в Людендорфе.
Наконец Гитлер вышел из Ландсбергской крепости; теперь он свободен, но — и только. У него в стране всего несколько тысяч друзей и много завистников, а прочее население к нему равнодушно, оно не обнаруживает к нему даже любопытства. Год назад Бавария была ареной большого национального движения, теперь участники его просто стыдятся этого прошлого, а для посторонних оно стало предметом насмешек.
17 декабря, после прекращения дела о «Фронтбанне», последовало распоряжение прокурора об освобождении Гитлера. Государство обращалось с Гитлером не лучше и не хуже, чем с любым из «ноябрьских преступников». Правда, их камеры были не так комфортабельны, как у Гитлера, но одновременно с ним была выпущена на свободу и часть деятелей советской республики в Мюнхене, в том числе Эрих Мызам[94] и Феликс Фехенбах, жертва судебной ошибки.
В мюнхенской квартире Гитлера собрались встретить его Эссер и Штрейхер. Гитлер просил их все же не ликвидировать Великогерманского народного сотрудничества: нельзя знать, к чему оно еще может пригодиться.
Затем он отправился к соратнику, ближе всего стоявшему к нему; это был Пенер. Ныне он — ренегат, член партии, стоящий на платформе пакта Дауэса. Вот кто указывал теперь Гитлеру политическую линию на будущее. Друзья уже шептались в ужасе, что основатель национал-социализма перейдет в немецкую национальную партию.
Нет, этого он не собирался делать. Но Гитлер и Пенер представляли теперь в некотором смысле одно направление в двух партиях. Прежде всего, они пришли к соглашению относительно разрыва с Людендорфом.
За последние месяцы генерал сделал все возможное, чтобы стать крайне непопулярным в католической южной Германии. Он приветствовал восторженным письмом съезд евангелического союза и призывал протестантизм к борьбе против Рима. С принцем Рупрехтом он затеял совершенно ненужный конфликт перед офицерским судом; он без всяких оснований упрекнул принца в том, что тот несет вину ва подавление путча 9 ноября. Офицерский корпус старой баварской армии раскололся по этому поводу на два лагеря. Гинденбург пытался уладить дело, но безуспешно. В конце концов двадцать семь генералов старой баварской армии, выступая за своего принца, отказались иметь что-либо общее с генерал-квартирмейстером. Замечательно, что в их числе не было Эппа.
Эти крупные бестактности лишь укрепили убеждение Гитлера в том, что генерал никуда не годится как политик; а ряд мелочей должен был вызвать его раздражение. Людендорф не побрезговал тем, чтобы отвратить от Гитлера его телохранителя, мясника Ульриха Графа. Этот Граф хвастал, что, «как собака, верен Гитлеру», поэтому у старых национал-социалистов он считался фигурой, и Эссер включил его в свой кандидатский список для городских выборов, чтобы сделать этот список более популярным. Гитлер втихомолку поддерживал этот список. Это вызвало неудовольствие генерала; он вызвал к себе на квартиру Графа и приказал ему порвать с Эссером. Бедный мясник не хотел расставаться со старыми товарищами. Тогда Людендорф со всей резкостью объявил ему, что будет считать его непослушание направленным лично против него. Граф вздыхая ответил, что он — солдат и поэтому у него нет другого выбора, он должен подчиниться Людендорфу, и согласился снять свое имя с кандидатского списка Эссера. Со стороны Людендорфа это было возмутительным злоупотреблением солдатскими чувствами и послушанием бесхитростного человека, к тому же человека, связанного с Гитлером особыми узами.
Из общей обиды у Гитлера и Пенера родилась общая ненависть. Между Гитлером и Людендорфом произошел крупный разговор. Гитлер объявил генералу, что отныне им в политике не по пути. Впрочем, он не сказал ему, что намерен в такой же мере пойти навстречу римской церкви, в какой генерал отошел от нее.
Через несколько дней после своего освобождения Гитлер посетил министра-президента Гельда. Бывший лидер баварской народной партии Гельд, став во главе правительства, подвергался самым ожесточенным нападкам со стороны «фелькише». Поэтому визит Гитлера явился сенсацией. Гитлер пытался ослабить впечатление, заявив, что цель его посещения — только просить за товарищей, оставшихся еще в крепости. Кроме того, он просил также за Пенера. Но дело было не в этом. Он предложил министру-президенту «примирение с Римом», как это назвали его критики из лагеря «фелькише».
Гитлер начал с заверений в своей лояльности и легальности своих намерений; путч 9 ноября был ошибкой, он сам это понял. Гитлер дал понять, что не откажется от политического сотрудничества, было даже произнесено слово консолидация. Министр-президент ответил на это вопросом: как, собственно, представлял себе такое сотрудничество Гитлер, раз «борьба против Рима» является одним из главных моментов в политике «фелькише»? Это — частное дело Людендорфа, поспешил возразить Гитлер; он, Гитлер, никогда не вел борьбы против Рима и никогда не будет ее вести. С генералом он после путча в холодных отношениях. Он не ведет борьбы против какой-либо буржуазной партии и не будет ее вести также и впредь; борьба его направлена только против марксизма. Если и баварский министр-президент борется с марксизмом, то он, Гитлер, предлагает себя в его распоряжение.
Что намерения его были совершенно серьезны, Гитлер доказал несколько дней спустя: вооруженный нагайкой из крокодиловой кожи, он явился в помещение фракции блока «фелькише» в ландтаге и стал упрекать ее за то, что она не вошла в состав баварского правительства. Необходимо либо участвовать в правительстве, либо стать к нему в самую резкую оппозицию; здесь не может быть середины.
Значит, правильны были слухи, которые временами шли из Ландсбергской крепости. Гитлер не одобрял борьбы против баварской народной партии, не одобрял также борьбы против немецкой национальной партии — он хотел мира в лагере буржуазии.
Еще недавно «арестант» и «государственный изменник», Гитлер вдруг стал опорой государственной власти, впервые ориентирующейся теперь в Баварии на трехцветное знамя германской республики. К этой цели стремился и Пенер, старавшийся собрать для этого группу испытанных политиков, так называемую группу Пенера. Гитлер включился в нее, запретил своим сторонникам борьбу против национальной правой, против «Рима» и против баварского правительства. Если считать главными закулисными деятелями в этой партийной дипломатии принца Рупрехта и генерала Людендорфа, то принц в тот момент имел явное преимущество. Вступив в группу Пенера, Гитлер продолжал политику, которую он проводил и в ночь на 9 ноября, — политику объединения националистической и монархической реставрации, политику «мести за почившего в бозе родителя».
Министр-президент Гельд лишь частично принял предложения Гитлера. Запрет национал-социалистической партии был отменен, но легальному вождю партии Гельд холодно заявил, что будет защищать авторитет государства против кого бы то ни было в ни в коем случае не потерпит такого положения, какое имело место до 9 ноября 1923 г. Пенер не избежал заключения в крепости; 5 января 1925 г. он отправился отбывать свое наказание в Ландсбергскую крепость.
