Критики «фелькише», порицавшие сближение Гитлера с баварским правительством, доказали этим, что они никогда не понимали основной линии гитлеровской политики. Революционер, радикальничающий перед публикой на митингах, в то же время всегда искал прикрытия у фактической государственной власти. До ноября 1923 г. это был рейхсвер. С окончанием рурской войны, со вступлением немецкой национальной партии в имперское правительство и принятием плана Дауэса армия снова отступила за кулисы и предоставила управление государством гражданской власти. Со стабилизацией иссякли также денежные источники, из которых субсидировались бесчисленные частные солдатские банды, именовавшиеся «дружинами обороны». Наступила буржуазная эра в политике.
В это время — примерно в конце декабря 1924 г. — Гитлер заявил делегации товарищей по партии из Ингольштадта, что движение должно держаться в стороне от Берлина, этого неисправимого Вавилона. Оно должно также уйти из парламента, должно избавиться от охотников за теплыми местечками и даровыми железнодорожными билетами. Он, видите ли, по- прежнему враг парламентаризма, и его борьба все еще направлена против этих бесплодных говорилен.
Итак он хотел повернуть назад на путь баварского народного движения под эгидой правого, благожелательного правительства. Ближайшим этапом должно было быть участие в этом правительстве, а в конце концов Бавария должна была стать центром национал-социалистической мощи. Для него все еще оставалась в силе старая программа, согласно которой до истечения пятилетнего срока нельзя было думать о распространении партии также в северной Германии. Он хотел оставаться врагом парламентаризма, но вместе с тем действовать мирными средствами. Всегда пользоваться милостями власть имущих — вот лейтмотив его «легальности».
Глава седьмая
Тем временем Грефе продолжал строить свою новую народную партию. В конце января в Берлине состоялась «прусская конференция» деятелей «национал-социалистической партии свободы». После разрыва с Людендорфом Гитлер не мог уже ожидать от северогерманских деятелей снисходительного отношения. Грефе и Вулле обвинили его в том, что он вознамерился быть уже не барабанщиком, а папой. Со времени его визита у Гельда они видели в нем агента клерикализма, и граф Ревентлов напечатал в своей «Рейхсварт» ядовитую статью о «примирении Гитлера с Римом». Одновременно Людендорф объявил, что если Гитлер снова станет лидером, то он, Людендорф, немедленно сложит с себя руководство движением в имперском масштабе и не примет впредь никакого политического поста. Действительно, 13 февраля имперское руководство Людендорф — Грефе — Штрассер объявило о своем уходе, а 17 февраля Грефе выступил со своей новой партией, которую он назвал немецкой народной партией свободы; новую партию возглавляли наряду с ним Вулле, Ревентлов и Фритч.
До сих пор различные направления «фелькише» после выхода Гитлера из крепости хранили между собой видимость мира. Но теперь Гитлер спустил свою свору. Эссер приветствовал Грефе и Ревентлова как «политических козачков, как «фелькише», страдающих манией величия, взбеленившихся поклонников Вотана, как компанию иллюминатов с севера», назвал их кучкой восточнопрусских снобов и идиотов.
Когда Эссер говорил о «Восточной Пруссии», он на словах имел в виду Грефа, Вулле и Ревентлова. Но на деле под этим понимался и Людендорф.
Между тем баварское правительство отменило запрещение старой национал-социалистической партии, и Гитлер немедленно сделал то, что являлось само собой разумеющимся, — он снова основал свою старую партию. Это была старая партия, но вместе с тем новая: программа и вождь были те же, но устав партии был изменен, причем так, что отныне стали невозможны подвохи против вождя со стороны какого-либо секретаря или рядового члена партийного руководства.
27 февраля Гитлер впервые после своего освобождения выступил перед тысячами людей в пивной Бюргерброй. Он хвастал, что у него все еще около четырех тысяч приверженцев, и вел скрытую полемику против Людендорфа. Нельзя-де одновременно ставить себе двадцать целей. Существуют только два врага: это еврейство персонально и марксизм по существу. Тем не менее, называя одного врага, можно одновременно иметь в виду также другого.
Он тщательно обдумал свою речь и построил ее на ярких контрастах. «Когда перед вами что-либо красивое — это признак арийского характера; когда перед вами что-либо плохое — это дело рук еврея. Мы можем разбить навязанный нам мирный договор; можем аннулировать репарации, но Германии грозит гибель от еврейской заразы. Взгляните, прошу вас, на берлинскую Фридрихштрассе, где каждый еврей ведет под руку немецкую девушку. Я не ищу благосклонности толпы. Вы будете судить о моих словах через год. Если я поступал правильно, дело в порядке; если нет, я сложу с себя свое звание, и вы можете распоряжаться им. Но до тех пор остается в силе наш уговор: я руковожу движением, и никто не ставит мне условий, пока я лично несу ответственность. А я снова полностью несу ее за все, что происходит в нашем движении. В нашей борьбе имеются только две возможности: либо враг пройдет по нашим трупам, либо мы пройдем по его трупам. И я желаю, чтобы моим саваном стало знамя свастики, если мне придется погибнуть в борьбе».
Речь произвела громадное впечатление. Гитлер, разжиревший в заключении, произнес ее с лицом, налившимся кровью от гнева. На трибуну вдруг вышли старые враги: Эссер, Штрейхер и Динтер — с одной стороны, Фрик, Буттман и Федер — с другой, и подали друг другу руки в знак примирения. Это была блестящая инсценировка, мастерская, как и речь Гитлера. Пора положить конец всем раздорам вождей, заявил Гитлер, а Буттман сказал, что у него исчезли все сомнения после слов вождя. Штрейхер восторженно бормотал: сам бог вернул нам Гитлера; жертвы, которые мы приносим Гитлеру, мы приносим народу.
Но кой-кого недоставало в этой сцене примирения, например Дрекслера. Накануне Гитлер по телефону просил его председательствовать на собрании. Но старый почетный председатель партии поставил свои условия и в первую очередь требовал удаления Эссера. Взбешенный Гитлер послал его к чорту и повесил трубку. Штрассера тоже не было; он еще не решил, должен ли он подчиниться Гитлеру, с которым его лично ничто не связывало и с которым по существу у него было мало общего.
Важнейшей задачей, встававшей перед Гитлером на долгие годы, было создание руководящей верхушки партии. Вероятно, от решения этой задачи будет в ближайшем будущем зависеть судьба национал-социалистической партии. Основывая свою новую партию, Гитлер выставил свои принципы относительно отбора вождей; бросается в глаза разница между гнилым оппортунизмом этих принципов и тем строгим критерием, который Гитлер обычно применяет к противнику. Эти директивы имеют такое важное значение для характеристики партии, что мы приводим их здесь дословно в том виде, как они были обнародованы Гитлером 20 февраля 1925 г. в «Фелькишер беобахтер»:
«Я не считаю задачей политического вождя предпринимать попытки улучшения человеческого материала, а тем более добиваться его объединения по одному трафарету. Темпераменты, характеры и способности отдельных людей настолько различны, что нет возможности сколотить сколько-нибудь значительную массу совершенно одинаковых, подстриженных под одну гребенку людей. В задачу политического вождя не входит также выравнивать эти недостатки путем «воспитания» воли к единству. Каждая попытка в этом направлении заранее осуждена на неуспех. Натура человека-конкретный факт, который не поддается изменению в каждом отдельном случае: здесь необходим процесс развития, продолжающийся столетия. А в общем даже в этом последнем случае предпосылкой являются изменения основных элементов расы.
Итак, если бы политический вождь пошел по этому пути, ему пришлось бы для достижения своих целей рассчитывать на целую вечность, а не на годы или даже не на столетия.
Задача его, следовательно, может заключаться только в том, чтобы в результате долгих поисков находить в различных людях те стороны, которые дополняют друг друга и, будучи сложены вместе, образуют одно целое.
Пусть руководитель не обольщает себя надеждой, что ему удастся дать движению «универсальных» людей. Нет, он будет иметь дело с людьми самого различного склада, которые только в своей совокупности (приспособляясь друг к другу в деталях) могут дать гармоническое целое.
Если он уклонится от этой истины и вместо этого будет искать людей, отвечающих его идеалу, то в результате не только потерпят крушение его планы, но и организация через короткое время превратится в хаос. И напрасно он будет винить в этом отдельных членов партии или своих помощников, это будет исключительно следствием его собственного непонимания и неспособности».
Все эти рассуждения заканчиваются словами:
«Поэтому я буду считать своей задачей указывать людям с различными темпераментами, способностями и характерами такую роль в движении, в которой они могли бы, взаимно дополняя друг друга, проявить себя на общую пользу».
Гитлер высказывается здесь за отбор вождей по принципу: «цель оправдывает личность». Внешним поводом к этому признанию послужили те обвинения личного характера, которые взводили друг на друга диадохи[95] во время его заключения в крепости, в особенности же обвинения против Эссера и Штрейхера. И что же? До сих пор Гитлер оказывался прав, ибо имел успех и массы не находили ничего плохого в личностях национал-социалистических вождей. Конечно, среди ответственных работников партии имеются и честные люди, но партия принципиально не исключает также противоположных характеров. Каким образом Гитлер при таких принципах может называть свою партию партией приличных людей, не вполне понятно. Что касается разных темных, весьма темных афер, то национал-социалистическая партия вплоть до самой верхушки чрезвычайно изобилует ими.
Наличие подобных элементов в главном штабе партии — одно из величайших несчастий национал-социалистической партии и, вероятно, рано или поздно партия сломает себе на этом шею. Быть может, равнодушие Гитлера к характеру своих помощников объясняется превосходством его личности, всецело устремленной к своей цели и незапятнанной? К сожалению, вопрос об отборе вождей не единственный пример неразборчивости Гитлера. Не надо забывать, что национал-социалистическое движение родилось в кругу людей, для которых было священным делом убийство из-за угла по приговору тайного судилища. Это была организованная Ремом вооруженная подпольная организация. Эта организация совершила в Баварии целый ряд тайных убийств, обстоятельства которых до сих пор не выяснены; Рем прятал концы в воду, простирал свою длань над убийцами и защищал их с помощью своих связей и своего влияния. Через всю политическую карьеру Гитлера красной нитью проходит его подчеркнутая солидарность с этими кровавыми делами, начиная с признания своей солидарности с убийцами Ратенау, с назначением Шульца и Гейнеса[96] на ответственные посты в партии и кончая телеграммой убийцам в Потемпе. [97] Не думайте, что здесь Гитлер приносит свою совесть в жертву делу; этот неврастеник не раз заявлял, что жизнь человеческая ему нипочем. Преданность идеалу могла бы извинить нарушения морали, но не может оправдать ту легкость, с которой совершались эти убийства.
Эти люди, ни во что не ставящие закон и мораль, видели к тому же в своих действиях «моральную революцию».
Пожалуй, откровеннее всего высказал это Рем:
«Нет более гнусной лжи, чем так называемая общественная мораль. Я наперед констатирую, что не принадлежу к так называемым добросовестным людям, я не гонюсь и за тем, чтобы быть причисленным к ним. А к «нравственным» людям я и подавно не желаю принадлежать, так как опыт показал мне, какого сорта в большинстве случаев их «мораль»… Когда так называемые государственные деятели, народные вожди и прочие распространяются насчет морали, это обычно показывает лишь, что им не приходит ничего лучшего в голову… Когда на этом поприще подвизаются «националистические» литераторы известного пошиба, в большинстве случаев не побывавшие на фронте и «пережившее» войну где-нибудь в тихой пристани, то этому, конечно, можно не удивляться… Но если само государство претендует на то, чтобы своими законами властвовать над инстинктами и влечениями человека и направлять их на другие пути, то это представляется мне неразумной и нецелесообразной установкой профанов… Призраки, призраки, всюду призраки! — говоря словами Ганса Сакса у Рихарда Вагнера».
Это требование полной свободы для диких инстинктов остается великим злом; дело не меняется от того, что это провозглашается через громкоговоритель так называемого мужественного пафоса. Ибо нельзя отказаться от старого принципа, что разрешается лишь то право, которое не нарушает права другого. Единственное, что можно сказать в пользу этого поколения разнузданных вождей, это то, что их породило безвременье; оно взвалило на их плечи трагическую вину, которая оказалась сильнее их. Возможно, что и они и эта вина предусмотрены в плане истории. Но народ и государство лишь тогда обретут снова свое нравственное содержание, когда это обреченное поколение уйдет с руководства.
Если Гитлер надеялся вести борьбу против Берлина под защитой баварского правительства, то ему скоро пришлось разочароваться в этих расчетах. Уже разговор с Гельдом не мог
