— А ты запомни, сынок! Тот, кто любит жизнь, борется за нее! — Егорыч откашлялся, свесив ноги, сел на кровати. — Конечно, трудно, когда средь бела дня — камень на голову… Кажется, что и солнце перестало светить. Со всеми так. Ты думаешь, те ребята, о которых рассказывали, были какие-то особенные? Ничего подобного! То есть смертные, как и мы с тобой. Но жизнь они крепко любили, зубами дрались за нее! Я это к тому говорю — жизнь стоит того, чтобы за нее драться до конца.
В коридоре звякнул звонок. В палате смолкли. По окну Скользнула песня, прилетевшая от праздничных колонн, скрипнула дверь, и в палату въехала коляска для перевозки больных на операцию.
'Таня не успела, — подумал Сергей и мысленно стал успокаивать себя: Придет, обязательно придет'.
Проезжая по коридору к операционной, Сергей опять услышал песню. 'Поют…' — подумал он и прислушался.
В раскрытое окно неслось:
Слова песни резанули какой-то издевательской фальшью.
— Везите! Скорей!..
Сестра прибавила шаг, испуганная криком Сергея.
…Таня опоздала. Запыхавшаяся, вбежала в палату, протянула руку с цветами и остановилась: кровать Сергея была пуста.
Цветы упали на пол.
— Давно? — дрогнул голос.
— С полчаса, — успокоил Егорыч. — Ты не волнуйся, все будет как надо. Приходила сестра, говорила: операция идет успешно. Чувствовал он себя хорошо, ночью спал.
Таня собрала цветы, шагнула к кровати. На смятую влажную от пота подушку положила букет.
— Где операционная?
— По коридору прямо. Подожди здесь, туда не пустят.
— Я там… — И, не договорив, убежала.
Сергей успел просчитать до двух, и по краю огромной 'швы, висящей над ликом, быстро побежал вниз головой Мизерно маленький человечек. 'Так это ж я!' — удивился он, а человечек, взмахнув руками- паутинками, оторвался от лампы и, кувыркаясь, полетел в пустоту. На мгновение Сергей почувствовал, лак от его тела отделяются конечности. Потом они вернулись, появилось острое ощущение рук.
'Ру-у-у-ки-и-и! — зашумело в голове. — Они со мной!' Сергей сжал кисти, хрустнули суставы пальцев, и руки, поплыли в воздухе, отрываясь от тела. 'Не хочу!' — рванулся Сергей и не успел сказать. Из-под спины ушла опора, и он рывком провалился в черную бездонную яму.
'Конец!' — вспыхнула на мгновение мысль и тут же, неосознанной, погасла, не вызвав ни страха, ни сожаления. Тяжелый наркотический сон завладел им.
5
По дороге домой и дома, играя с сыном, Григорий Васильевич, как ни старался прогнать от себя мысли о новом больном и предстоящей операции, сделать этого не мог.
'А вдруг сдаст сердце?.. Отложить операцию? Я буду веселиться, а у него откроется артериальное кровотечение и… Уж этого-то я себе никогда не прощу!'
И сегодня, подходя к зданию больницы, Кузнецов сильно волновался, так, как никогда за все годы своей хирургической практики.
'Мы еще повоюем!' — подзадоривал и ободрял он себя. Григорий Васильевич решительно открыл массивную больничную дверь. Запах лекарств пахнул ему в лицо, возвращая к обычному и прогоняя волнение.
Но в предоперационной, посмотрев на свои руки в стерильных перчатках, он снова ощутил что-то похожее на страх.
Кузнецов подошел к окну, выглянул на улицу. Сплошной лавиной двигались нарядные колонны демонстрантов. Казалось, яркая радуга легла на плечи людям и трепетала всеми своими беспорядочными, перепутанными цветами.
— Григорий Васильевич! — позвал ассистент Карделис. — Больной на столе.
Кузнецов резко повернулся от окна и пошел в операционную. В его глазах еще метались знамена первомайских колонн, но думами он был уже там — рядом с больным. А когда Кузнецов сказал: 'Скальпель!' — все постороннее исчезло. Остался человек, распластанный во весь рост на жестком операционном столе, под ослепительным светом ламп, его пульс, дыхание, самочувствие.
Операция началась с небольшой заминки. Делая неглубокий надрез вдоль ключицы, Кузнецов остался недоволен скальпелем. Он попросил заменить инструмент. Ассистент Карделис удивленно вскинул брови, но, очевидно поняв настроение коллеги, одобрительно улыбнулся: 'Смелее, Гриша!' Вслух он сказал:
— Помни nervus vagus [Nervus vagus — блуждающий нерв (лат.)].
'Ох уж этот чертов блуждающий нерв! Лежит себе рядом с артерией и в ус не дует. А попробуй задень его! Нет, нет, никаких казусов! Предельная осторожность и точность. Ошибка на миллиметр может оборвать жизнь. Карделис понимает это. Иначе не напомнил бы лишний раз. Заметил, что я волнуюсь. Подбадривает: 'Смелее…' С ним хорошо. А он мне верит? Не верил — не пошел бы ассистировать. Вот-вот должна показаться вена. За ней артерия. Пока можно работать немного быстрее'.
Григорий Васильевич на миг разогнул спину, и операционная сестра ловким движением салфетки вытерла пот с его лица.
'Сейчас начнется главное'. Минуя многочисленные кровеносные сосуды и нервы, он должен был добраться до артерии, ничего не задев, подвести под нее шелковую нитку и перевязать.
В операционной стало душно. Сергей в глубоком наркотическом сне.
— Пульс? — спросил хирург, продолжая опасный путь к артерии.
— Норма!
'Надо обойти вену и пучок нервных волокон сверху'.
— Меньше обнажай вену, может лопнуть, — предупредил Карделис.
Скальпель по миллиметру, на ощупь движется к цели. На его кончике жизнь больного.
'Не вскрыв вены, до артерии не доберешься', — думает Кузнецов и говорит об этом помощнику.
— Вижу, они почти срослись…
Сосуд действительно может лопнуть. Его пораженные током стенки потеряли эластичность и могут не выдержать давления крови. 'Что делать?'
— Вскрывай! — посоветовал Карделис. — Другого пути нет. Видишь?
Кузнецов скорее почувствовал, чем увидел то, к чему он вот уже в течение часа подбирался. Кончик скальпеля, словно щупая, осторожно прислонился к стенке артерии и тут же был откинут упругой, пульсирующей волной. Нервные волокна, как паутина, обволокли сосуд. Тронь одну такую паутинку и… Их надо отвести в сторону, отсечь живое от живого, не повредив ни нерв, ни артерию.
Какой-то миг Кузнецова терзают сомнения: 'Невозможна это совершенно невозможно…'
В операционной повисла такая тишина, что стук стенных часов казался ударами тяжелого молота.
