оружия. В Сиднее Шонги по странному стечению обстоятельств встретил в доме м-ра Марсдена вождя враждебного племени с реки Темзы; враги вели себя один в отношении другого вполне вежливо, но Шонги сказал своему врагу, что, вернувшись обратно на Новую Зеландию, он обязательно перенесет войну на территорию противника. Вызов был принят, и по возвращении Шонги в точности исполнил свою угрозу. Племя на реке Темзе было разбито наголову, а вождь, которому был брошен вызов, убит. Хотя Шонги так глубоко таил ненависть и жажду мщения, говорят, что человек он был добродушный.
Вечером я отправился с капитаном Фиц-Роем и м-ром Бейкером, одним из миссионеров, в Корорадику; мы прогулялись по этой деревне, видели многих жителей — мужчин, женщин и детей — и разговаривали с ними. Глядя на новозеландца, невольно сравниваешь его с таитянином — оба принадлежат к одной и той же семье рода человеческого. Сравнение это, однако, говорит далеко не в пользу новозеландца. Быть может, он и энергичнее, но во всех иных отношениях стоит гораздо ниже. Достаточно мельком сравнить выражение их лиц, чтобы прийти к убеждению, что один из них дикарь, а другой цивилизованный человек. Напрасно было бы искать по всей Новой Зеландии человека с наружностью старого таитянского вождя Утамме. Несомненно, необыкновенная манера татуировки, принятая здесь, придает лицам какое-то неприятное выражение. Сложные, хотя и симметричные узоры, покрывающие все лицо, озадачивают и вводят в заблуждение непривычный глаз; кроме того, вероятно, глубокие надрезы, нарушая игру поверхностных мышц, производят впечатление какой-то неподвижности в выражении лица. Но помимо всего этого блеск их глаз не может означать ничего другого, кроме хитрости и жестокости. Фигурой они высоки и массивны, но лишены того изящества, каким отличается рабочий люд на Таити.
И сами они, и дома их страшно грязны и противны; мысль о том, чтобы помыть тело или выстирать платье, по-видимому, никогда не приходит им в голову. Я видел одного вождя, который носил совершенно черную, покрытую слоем грязи рубаху и, когда его спросили, каким образом она стала такой грязной, с удивлением ответил: «Разве вы не видите, что рубаха старая?» Некоторые из них носят рубашки, но большей частью их одежду составляют одно или два больших одеяла, обыкновенно черные от грязи: их набрасывают на плечи очень неудобным и неуклюжим манером. Несколько главных вождей имеют приличные английские костюмы, но надевают их только в особых случаях.
23 декабря. — В месте, называемом Уаимате, миль за пятнадцать от бухты Айлендс и на одинаковом расстоянии от западного и восточного берегов, миссионеры купили землю для обработки. Меня представили преподобному У. Вильямсу, который, узнав о моем желании побывать там, пригласил меня посетить его. М-р Бушби, английский резидент, предложил мне поехать с ним в лодке по маленькому заливу, где я смогу увидеть красивый водопад; кроме того, это сокращало путь пешком. Он же раздобыл мне проводника. Он обратился было к одному соседнему вождю с просьбой рекомендовать ему человека, но вождь вызвался идти сам; этот вождь до того не знал стоимости денег, что сначала спросил, сколько я дам ему фунтов, а потом вполне удовольствовался двумя долларами. Когда я показал ему очень маленький узелок, который хотел захватить с собой, то оказалось, что ему совершенно необходимо взять с собой раба. Подобная гордость уже начинает выводиться, но прежде вождь скорее умер бы, чем унизился до того, чтобы нести хоть малейшую поклажу. Мой спутник был легкий, подвижный человек, одетый в грязное одеяло, и с лицом, сплошь покрытым татуировкой. Некогда это был великий воин. Он и м-р Бушби были, по-видимому, искренне расположены друг к другу, но в свое время не раз отчаянно ссорились. М-р Бушби заметил, что часто спокойное ироническое замечание заставляет умолкнуть любого из туземцев, когда тот уж очень разойдется. Этот самый вождь пришел и обратился к м-ру Бушби, хвастливо разглагольствуя: «Великий вождь, великий человек, мой друг пришел ко мне в гости, вы должны дать ему хорошо поесть, хороших подарков» и т. д. М-р Бушби дал ему закончить свою речь и тогда спокойно ответил что-то вроде: «Что еще прикажете вашему рабу?» Тут вождь с чрезвычайно комичным выражением на лице оборвал свое бахвальство.
Некоторое время назад м-р Бушби подвергся куда более серьезному нападению. Какой-то вождь с целым отрядом пытался вломиться к нему в дом среди ночи, но, убедившись, что это не так-то легко, туземцы открыли оживленный огонь из своих ружей. М-ра Бушби легко ранило, но в конце концов отряд был отогнан. Вскоре открылось, кто устроил нападение, и собрался общий совет вождей, чтобы рассмотреть это дело. Новозеландцы признали поступок очень нехорошим, поскольку нападение было произведено ночью, а в доме лежала больная миссис Бушби; это последнее обстоятельство, к их чести, они во всяком случае считали ограждающим от нападения. Вожди сошлись на том, чтобы конфисковать землю зачинщика в пользу английского короля. Впрочем, весь этот суд и наказание вождя было дело совершенно беспримерное. Кроме того, нападавший потерял уважение в глазах своих собратьев, и англичане считали, что это по своим последствиям важнее, чем конфискация у него земли.
Когда лодка отчаливала от берега, в нее вскочил другой вождь, который хотел только прокатиться туда и обратно по заливу. Никогда я не встречал более страшного и свирепого выражения лица, чем у этого человека. Мне сразу же пришло в голову, что я уже видел где-то нечто подобное, а именно среди рисунков Рецша13 к балладе Шиллера о Фридолине, где два человека толкают Роберта в горящую железную печь: именно такое лицо у того человека, что положил руку Роберту на грудь. И здесь физиономия не лгала: этот вождь был знаменитый убийца и к тому же отъявленный трус. От того места, где мы высадились, м-р Бушби сопровождал меня несколько сот ярдов по дороге; я не мог не восхититься хладнокровной наглостью старого седого негодяя, который остался лежать в лодке и крикнул вслед м-ру Бушби: «Долго не задерживайтесь, а то я устану ждать здесь».
Теперь мы начали нашу прогулку пешком. Путь наш лежал по проторенной тропинке, окаймленной с обеих сторон высоким папоротником, сплошь покрывающим местность. Пройдя несколько миль, мы подошли к какой-то маленькой деревушке, состоявшей из небольшого числа теснившихся кучкой хижин да немногих клочков земли, засаженных картофелем. Введение картофеля принесло острову самую существенную пользу; теперь его употребляют гораздо шире, чем какие бы то ни было туземные овощи. Новая Зеландия пользуется одним важным естественным преимуществом, а именно — обитатели ее никак не могут погибнуть от голода. Вся страна изобилует папоротником, а корни этого растения, если и не очень вкусны, зато содержат много питательных веществ. Туземец всегда может поддержать свое существование этими корнями, а также моллюсками, которыми повсюду изобилует берег моря. В деревнях в глаза прежде всего бросаются помосты, поднимающиеся на четырех столбах на 10–12 футов над землей и служащие для того, чтобы сохранять там от всяких случайностей продукты, доставляемые полями. Когда я подошел поближе к одной из хижин, меня очень позабавила выполнявшаяся по всей форме церемония потира-ния, или, как ее следовало бы назвать, прижимания, носов. При нашем приближении женщины принялись что-то произносить самыми печальными голосами; потом они присели на корточки и подняли головы вверх, а мой спутник становился над ними по очереди, ставил свою переносицу под прямым углом к их переносице и начинал нажимать на нее. Это продолжалось несколько дольше, чем наше дружеское рукопожатие, и как мы меняем силу рукопожатия, так и они поступают с прижиманием. В это время они издают довольно легкое похрюкованье, почти так же, как две свиньи, трущиеся друг о друга. Я заметил, что рабы обмениваются пожатием носов с каждым, с кем только встретятся, безразлично до или после того, как это делает их хозяин- вождь. Несмотря на то, что среди этих дикарей вождь полностью властен над жизнью и смертью своего раба, в обращении между ними нет никаких условностей. То же самое отмечает м-р Бёрчелл относительно диких бачапинов из Южной Африки. Там, где цивилизация достигает уже известной высоты, в отношениях между различными классами общества возникают сложные формальности; так, на Таити в прежние времена все должны были раздеваться до пояса в присутствии короля.
После того как церемония пожатия носов была выполнена надлежащим образом со всеми присутствующими, мы уселись в кружок перед одной-из хижин и полчаса отдыхали. Почти все хижины имеют одну и ту же форму и размеры и все одинаково ужасно грязны. Они похожи на хлев, открытый с одного конца, но несколько в глубине в них имеется перегородка с прямоугольной дырой, ведущей в маленькую мрачную каморку. Там жители хранят все свое имущество, а в холодную погоду спят, но едят и проводят свое время в передней, открытой части. Проводники мои докурили трубки, и мы продолжали нашу прогулку. Путь лежал по той же волнистой местности, сплошь равномерно одетой папоротником. Справа от нас текла извилистая река, окаймленная по берегам деревьями, да на склонах были разбросаны рощицы. Вся картина, несмотря на ее зеленый колорит, выглядела весьма уныло. Вид такого количества папоротника наводит на мысль о бесплодии, но это не так: всюду, где только папоротник растет густо и доходит в вышину до груди, земля после вспашки становится плодородной. Некоторые резиденты полагают, что вся эта обширная открытая местность была когда-то покрыта лесами и ее расчистили при помощи огня. Говорят, что, копая землю в самых голых местах, часто находят комья определенного вида смолы, вытекающей из сосны каури14. Расчищая местность, туземцы преследовали очевидную цель: папоротник, прежде составлявший главную пищу, хорошо растет только на открытых, расчищенных пространствах. Почти полное отсутствие растущих сообществами трав, составляющее замечательную особенность растительности острова, можно объяснить, быть может, тем, что первоначально земля была покрыта лесами.
Почва здесь вулканическая; в некоторых местах мы проходили по перегоревшей лаве, а кое-где на окрестных холмах можно было явственно различить кратеры. Хотя пейзаж повсюду был некрасив и только изредка приятен, прогулка доставила мне удовольствие. Это удовольствие было бы еще большим, если бы мой спутник — вождь не отличался необычайной разговорчивостью. Я знал только три слова — «хорошо», «плохо» и «да» — и этими словами отвечал на все его замечания, не понимая, конечно, ни одного его слова. Но и этого было вполне достаточно: я был внимательным слушателем, а значит, приятным человеком, и он без умолку говорил со мной.
Наконец, мы пришли в Уаимате. После того как мы прошли столько миль по необитаемой и неиспользуемой местности, неожиданное появление английской фермы с ее богатыми полями, попавшей сюда словно по мановению волшебной палочки, было чрезвычайно приятно. М-ра Вильямса дома не было, но я встретил радушный прием в доме м-ра Девиса. Напившись чаю в кругу его семьи, мы предприняли прогулку по ферме. В Уаимате три больших дома, в которых живут миссионеры м-ры Вильяме, Девис и Кларк, а около домов стоят хижины туземных работников. На близлежащем склоне колосился прекрасный урожай ячменя и пшеницы, в другом месте находились поля, засеянные картофелем и клевером. Все, что я видел, описать невозможно; тут были большие сады и огороды со всеми теми плодами и овощами, какие родятся в Англии, и многими, свойственными более теплому климату. Для примера могу назвать спаржу, фасоль, огурцы, ревень, яблоки, груши, инжир, персики, абрикосы, виноград, маслины, крыжовник, смородину, хмель, дрок в изгородях и английские дубы, а также самые разнообразные цветы. Вокруг двора фермы располагались конюшни, гумно с веялкой, кузница, а на земле лежали лемехи и другие орудия; посредине валялись вперемежку свиньи и птицы так же счастливо, как на дворе любой английской фермы. На расстоянии нескольких сот ярдов, где запруженный ручеек разливался в маленький пруд, стояла большая и основательная водяная мельница.
Все это очень удивительно, если принять во внимание, что пять лет назад тут ничего не росло, кроме папоротников. Более того, эта перемена была осуществлена с помощью туземных работников, обученных миссионерами, — наука миссионеров и явилась той самой волшебной папочкой. Новозеландцы выстроили дом, вставили окна, вспахали поля и даже сделали прививки на деревьях. На мельнице я видел новозеландца, покрытого белой мукой, точно его собрат-мельник в Англии. Я с восхищением взирал на всю эту картину. Дело было не только в том, что она живо напоминала мне Англию, — ибо с наступлением сумерек домашние звуки, хлеб в полях, уходящую вдаль волнистую местность с ее деревьями — все это легко можно было принять за родное, — и не в чувстве торжества при виде того, чего сумели достигнуть англичане; то были скорее высокие надежды на будущий прогресс этого прекрасного острова.
На ферме работало несколько молодых людей, выкупленных миссионерами из рабства. Они носили рубаху, куртку и штаны и имели приличный вид. Судя по одному незначительному случаю, я полагаю, что они должны быть честны. Когда мы обходили поля, к м-ру Девису подошел молодой работник и подал ему нож и буравчик, говоря, что нашел их на дороге и не знает, кому они принадлежат! Эти молодые люди и мальчики были с виду очень веселы и добродушны. Вечером я видел группу их за игрой в крикет и, вспомнив о том, что миссионеров обвиняют в суровости, невольно улыбнулся при виде того, как сын одного из них принимал деятельное участие в игре. Еще более решительная и радующая перемена замечалась в молодых женщинах, работавших домашней прислугой. Их вид, чистый, опрятный и здоровый, как у работниц молочных ферм в Англии, представлял удивительный контраст с грязными хижинами Корорадики. Жены миссионеров пытались убедить их не татуироваться; но, когда с юга пришел какой-то знаменитый оператор, они сказали: «Надо же нам иметь хоть несколько линий на губах, не то мы состаримся, губы сморщатся, и мы будем так безобразны».
Теперь татуируются далеко не так много, как в прежние времена, но так как татуировка служит признаком, по которому различаются вожди и рабы, то она, вероятно, еще надолго сохранится. Всякая цепь представлений так быстро становится привычной, что даже в глазах миссионеров, по их словам, не покрытое татуировке и лицо кажется неблагородным и недостойным новозеландского джентльмена.
Поздно вечером я пошел в дом м-ра Вильямса, где и переночевал. Я встретил там множество детей, собравшихся, чтобы отпраздновать рождество; все они сидели вокруг стола и пили чай. Никогда не видал я более милой и веселой компании, а ведь все это происходило в сердце страны, известной своим людоедством, убийствами и всяческими зверскими преступлениями! Сердечность и счастье, так ясно написанные на лицах в этом маленьком кружке, казалось, в равной мере испытывали и старшие члены миссии.
24 декабря. — Утром для всей миссии читали молитвы на туземном языке. После завтрака я бродил по садам и ферме. Был рыночный день, когда туземцы из соседних деревень привозят картофель, кукурузу и свиней для обмена на одеяла, табак, а иногда — благодаря убеждениям миссионеров — и на мыло. Дела на рынке ведет старший сын м- ра Девиса, имеющий свою собственную ферму. Дети миссионеров, попавшие на остров в юные годы, знают местный язык лучше своих родителей, и им легче иметь дело с туземцами.
Незадолго перед полуднем м-ры Вильяме и Девис пошли со мной в соседний лес показать мне знаменитую сосну каури. Я измерил одно из этих величавых деревьев, и оказалось, что оно имело 31 фут в окружности над корнями. Недалеко росло другое дерево, которого я не видел, 33 футов в окружности, и я слыхал еще об одном, имевшем не менее 40 футов. Эти
