высокими заборами, потому что возвести живые изгороди фермерам не удается. Вокруг разбросано много основательных домов и хороших коттеджей; но, хотя возделаны и значительные участки земли, большая часть ее все еще остается в том же состоянии, в каком она была в эпоху открытия страны.
Крайнее однообразие растительности — самая замечательная особенность ландшафта большей части Нового Южного Уэльса. Повсюду простирается открытая лесистая местность, земля местами покрыта очень редкой пастбищной травой со слабым зеленым оттенком. Деревья почти все принадлежат к одному семейству, и листья их большей частью располагаются вертикально, а не почти горизонтально, как в Европе; листва скудная, какого-то особенного бледно-зеленого оттенка, без всякого блеска3. Поэтому леса кажутся светлыми, лишенными тени; это обстоятельство, хотя и неудобно для путника, страдающего от палящих летних лучей, важно для фермера, так как позволяет траве расти там, где в противном случае ее не было бы. Листья не сбрасываются периодически; особенность эта свойственна, по-видимому, всему южному полушарию, а именно, Южной Америке, Австралии и Мысу Доброй Надежды. Таким образом, жители этого полушария и тропических стран лишены хотя и привычного для нашего глаза, но, быть может, одного из самых великолепных зрелищ на свете — первого распускания листвы на голых деревьях. Впрочем, они могут сказать, что мы дорого расплачиваемся за это тем, что земля в течение стольких месяцев покрыта одними только обнаженными скелетами. Это возражение слишком справедливо; но зато наши чувства приобретают особую остроту, когда мы наслаждаемся видом прелестной весенней зелени, а жители тропиков, глаз которых в продолжение всего года пресыщается зрелищем великолепных произведений жарких стран, не в состоянии испытать это чувство. Деревья большей частью, за исключением некоторых эвкалиптов, не достигают крупных размеров, но растут высоко, довольно прямо и стоят поодаль друг от друга. Кора некоторых эвкалиптов ежегодно опадает или, отмерев, висит длинными клочьями, которые развеваются на ветру и придают лесам какой-то разоренный и неряшливый вид. Не могу представить себе большего контраста во всех отношениях, чем между лесами Вальдивии или Чилоэ и лесами Австралии.
На закате мы встретили толпу десятка в два чернокожих туземцев; каждый из них нес, как то у них принято, пучок дротиков и другое оружие. Я без труда остановил их, давши шиллинг молодому человеку, который шел впереди, и они, чтобы развлечь меня, стали метать дротики. Все они были кое-как одеты; некоторые немного говорили по-английски; лица их были добродушны и приятны, и на вид эти туземцы были далеко не такими, как их обыкновенно изображают. В своих играх они проявляют изумительное искусство. Шляпу, помещенную на расстоянии 30 ярдов, они пробивали дротиком насквозь, посылая его при помощи метательной рукоятки со скоростью стрелы, выпущенной из лука опытным стрелком. Выслеживая животных или людей, они проявляют самую удивительную проницательность, а несколько слышанных мной от них замечаний обнаруживали наличие у них немалой остроты ума. Они не хотят, однако, ни обрабатывать землю, строить дома и вести оседлую жизнь, ни даже затруднять себя присмотром за стадом овец, когда им дадут его. В общем, мне кажется, они стоят на лестнице цивилизации несколькими ступенями выше, чем огнеземельцы.
И вот мы с любопытством наблюдаем, как среди цивилизованных людей бродит горстка безобидных дикарей, не зная, где им придется провести ночь, и добывая себе пропитание охотой в лесах. Наступая все дальше и дальше, белый человек расселяется по стране, принадлежащей нескольким племенам. Окруженные со всех сторон одним и тем же народом, они, однако, сохраняют свои древние отличительные особенности и иногда идут войной друг на друга. В происшедшем недавно между двумя отрядами сражении полем битвы самым неожиданным образом был избран центр селения Батерст. Это оказалось на руку побежденной стороне, ибо бежавшие воины нашли себе убежище в бараках.
Численность коренного населения быстро падает. За всю мою поездку я, за исключением нескольких мальчиков, воспитанных англичанами, видел только еще одну группу туземцев. Эта убыль, без сомнения, должна вызываться отчасти ввозом спиртных напитков, европейскими болезнями (даже самые легкие из них, например корь, оказываются чрезвычайно губительными) и постепенным вымиранием диких животных. Говорят, что у туземцев вследствие бродячей жизни неизменно гибнет в очень раннем возрасте множество детей, а с ростом трудностей в добывании пищи возрастает необходимость кочевать; поэтому население, не умирая явно от голода, гибнет совершенно особенным образом по сравнению с тем, что происходит в цивилизованных странах, где отец семейства может, чрезмерно трудясь, причинить вред только самому себе, но не губить своего потомства.
Кроме этих нескольких явных причин гибели, тут широко действует, по-видимому, еще какой-то другой, более загадочный фактор. Как видно, где бы ни ступила нога европейца, смерть преследует туземца. Куда мы ни бросим взор, — на обширные ли просторы обеих Америк, на Полинезию, на Мыс Доброй Надежды или на Австралию, — повсюду мы наблюдаем один и тот же результат. Так губительно действует не один только белый человек: например, полинезиец малайского происхождения вытесняет в некоторых частях Индонезийского архипелага темнокожего туземца. Разновидности человека действуют друг на друга, по-видимому, таким же образом, как различные виды животных, — более сильный всегда истребляет более слабого. Печально было слышать, как красивые, энергичные туземцы Новой Зеландии говорили, что, как им хорошо известно, детям их не суждено владеть их землей. Всякий слышал о необъяснимом сокращении населения на прекрасном и здоровом острове Таити после путешествий капитана Кука, хотя в этом случае можно было бы ожидать его увеличения, ибо детоубийство, некогда так широкого распространенное, прекратилось, разврат сильно уменьшился, а кровопролитные войны становятся все более редкими.
Преподобный Дж. Вильямс в своем любопытном сочинении говорит, что первое общение между туземцами и европейцами «неизменно сопровождается появлением лихорадки, дизентерии и некоторых других болезней, уносящих в могилу множество народу». Он же утверждает: «Неопровержимо установлено, что большинство болезней, свирепствовавших, на островах во время моего пребывания там, было завезено кораблями, и обстоятельство это замечательно потому, что среди экипажа того корабля, который привозил с собой бедствие, могло не наблюдаться никаких признаков болезни». Утверждение это совсем не так необычайно, как кажется на первый взгляд, потому что известно несколько случаев, когда вспыхивала самая злокачественная лихорадка, хотя те люди, которые были ее причиной, сами не страдали от нее. В начале царствования Георга III четыре констебля привезли в карете на суд заключенного, сидевшего перед тем в каземате, и, хотя человек этот сам не был болен, все четыре констебля умерли от скоротечного сыпного тифа; впрочем, дальше зараза не распространилась. Из этих фактов почти с очевидностью следует, что испарения одной группы людей, заключенных в течение некоторого времени в одном месте, оказывались ядовитыми для других, вдыхавших эти испарения людей, и, возможно, особенно ядовитыми в том случае, если эти люди принадлежали к иным расам. Как ни загадочно, на мой взгляд, это обстоятельство, оно ничуть не более удивительно, чем то, что тело только что умершего человека, пока еще не началось разложение, часто отличается до того губительными свойствами, что даже простой укол инструментом, употреблявшимся для его вскрытия, оказывается роковым.
17 января. — Рано утром мы переправились через Непиан на пароме. Хотя река в этом месте и широка и глубока, по ней течет очень небольшое количество воды. Мы пересекли низменную местность на противоположном берегу и достигли склонов Голубых гор. Подъем здесь не крутой, дорога тщательно высечена в круче песчаника. Наверху обрыва простирается почти гладкая равнина, которая, неуклонно поднимаясь к западу, достигает в конце концов высоты более чем в 3 000 футов. Судя по громкому названию
Голубых гор и по их абсолютной высоте, я ожидал увидеть цепь крутых гор, прорезывающих страну, но вместо этого передо мной предстала наклонная равнина, лишь незначительно возвышающаяся за низменностью, лежащей около побережья. С этого первого склона открывался замечательный вид на обширную лесистую местность к востоку; деревья вокруг были мощны и высоки. Но, начиная с самой платформы песчаника, пейзаж сразу же становится чрезвычайно однообразным: дорога по обеим сторонам окаймлена низкорослыми деревцами из того же неизменного семейства эвкалиптов; за исключением двух-трех маленьких гостиниц, нет ни домов, ни возделанной земли; да и сама дорога пустынна — чаще всего на ней встретишь запряженный волами фургон, груженный кипами шерсти.
В середине дня мы остановились накормить наших лошадей на маленьком постоялом дворе, называемом Уэтерборд. Местность здесь возвышается на 2 800 футов над уровнем моря. Милях в полутора от этого места открывается в высшей степени примечательный вид. Едешь вниз по маленькой долине, вдоль крохотного ручейка, как вдруг неожиданно из-за деревьев, окаймляющих тропинку, открывается громадный залив глубиной, может быть, в 1 500 футов. Пройдя еще несколько ярдов, останавливаешься на краю гранитной кручи и видишь внизу огромную бухту или залив, — ибо я не знаю, как еще это можно назвать, — густо покрытый лесом. Стоишь как будто в глубине бухты, в обе стороны расходится полоса обрыва и виднеется за мысом мыс, точно на крутом берегу моря. Эти обрывы сложены горизонтальными пластами беловатого песчаника и так отвесны, что во многих местах, стоя над кручей и бросая вниз камень, можно увидеть, как он ударяется о деревья на дне пропасти. Линия обрыва до того непрерывна, что достигнуть подножия водопада, образуемого этим ручейком, можно, говорят, лишь совершив обход в 16 миль. Миль на пять впереди простирается другая линия обрыва, по-видимому полностью замыкающая долину, так что название залива в применении к этой похожей на амфитеатр впадине полностью оправдано. Вообразив себе, что извилистая гавань, глубокие воды которой были окружены крутыми, обрывистыми берегами, пересохла, а на песчаном дне ее вырос лес, можно получить представление об общем виде и строении этой долины. Такого рода картину я увидал впервые, и она поразила меня своим великолепием.
Вечером мы приехали в Блэкхит. Плато песчаника достигает здесь 3 400 футов в высоту и по-прежнему покрыто такими же низкорослыми лесами. С дороги иногда можно было увидеть глубокие долины того же характера, как те, что я описал, но вследствие крутизны и глубины обрывов дна почти не было видно. Блэкхит — вполне благоустроенный постоялый двор, который содержится одним старым солдатом; он напомнил мне маленькие постоялые дворы в Северном Уэльсе.
18 января. — Очень рано утром я прошел около 3 миль посмотреть Говеттс-Лип; картина походила на ту, что я видел близ Уэтер-борда, но была, пожалуй, еще грандиознее. В этот ранний утренний час залив был затянут легкой голубой дымкой, и, хоть она и нарушала общее впечатление, зато лес, раскинувшийся у нас под ногами, казалось, лежал еще глубже. Долины эти, так долго составлявшие непреодолимую преграду, препятствовавшую попыткам наиболее предприимчивых колонистов проникнуть в глубь страны, — явление самое замечательное. Громадные, похожие на рукава заливы, расширяющиеся кверху, часто ответвляются от главных долин и проникают в песчаниковую платформу; с другой стороны, платформа часто выдвигает в долины мысы и даже оставляет там громадные, почти изолированные, как острова, массивы. Чтобы спуститься в некоторые из таких долин, нужно делать обходы в 20 миль; в иные топографы пробрались только совсем недавно, а колонисты до сих пор не могут загонять туда свой скот. Но самой замечательной особенностью их строения является то обстоятельство, что хотя в верхней своей части они имеют несколько миль в ширину, но к выходу обыкновенно так суживаются, что в них невозможно попасть. Главный топограф сэр Т. Митчелл тщетно пытался сначала пешком, а потом ползком между громадными обвалившимися обломками песчаника подняться через теснину, по которой река Грос течет до слияния с Непианом; между тем в верхней своей части долина Гроса, как я сам видел, образует великолепную ровную котловину шириной в несколько миль, со всех сторон окруженную утесами, вершины которых, я думаю нигде не опускаются ниже 3 000 футов над уровнем моря. Когда в долину Вулган по тропинке, по которой я и сам спускался, частью естественной, частью проведенной землевладельцем, загоняют скот, он не может оттуда убежать, потому что со всех остальных сторон долина окружена отвесными обрывами, а 8 милями ниже она суживается от средней ширины в полмили в теснину, через которую не проберется ни человек, ни зверь. Сэр Т. Митчелл утверждает, что большая долина реки Кокс со всеми ее ответвлениями в том месте, где эта река впадает в Непиан, суживается в ущелье шириной в 2 200 ярдов и глубиной около 1 000 футов. Можно привести еще ряд подобных примеров.
При виде соответствия горизонтальных пластов по обеим сторонам этих долин и огромных, похожих на амфитеатр впадин прежде всего приходит в голову, что они подобно другим долинам выдолблены водой; но, вспомнив о том, какое громадное количество камня должно было при этом быть вынесено через теснины узких ущелий, поневоле задаешь себе вопрос, не могли ли образоваться эти пространства путем оседания. Однако, принимая во внимание форму неправильно ветвящихся долин и узких мысов, выступающих в долины от платформы, мы вынуждены отказаться от подобной мысли. Приписывать образование этих полостей современной аллювиальной деятельности было бы нелепо; да и воды с верхнего уровня, как я уже отмечал, говоря о местности близ Уэтерборда, низвергаются далеко не всегда в верхнем конце долины, а иногда в бухтообразные впадины с какой-нибудь одной стороны. Жители говорили мне, что, глядя на эти бухтообразные впадины с выступающими справа и слева мысами, они неизменно поражались их сходству с обрывистым морским берегом. Конечно, это так; более того, многочисленные прекрасные широко разветвляющиеся гавани нынешнего побережья Нового Южного Уэльса, обыкновенно соединенные с морем узким входом, пробитым в песчаниковых прибрежных обрывах и имеющим от одной мили до четверти мили в ширину, представляют собой, пусть в миниатюре, подобие громадных долин внутри страны. Но тут сразу же возникает серьезное затруднение: почему море выдолбило эти громадные, хотя и ограниченные, углубления в обширной платформе, оставив у входа в них узкие ущелья, через которые должно было быть вынесено все огромное количество растертого в порошок вещества? Единственное соображение, которым я могу пролить немного света на эту загадку, состоит в том, что в некоторых морях, например кое-где в Вест-Индии и в Красном море, ныне образуются, по-видимому, берега самых причудливых форм, и притом чрезвычайно крутые. Такие берега, как я вынужден допустить, образуются осадком, наносимым сильными течениями на неправильной формы дно. Изучив карты Вест-Индии, вряд ли можно сомневаться в том, что в некоторых случаях море не распределяет осадок равномерным слоем, а отлагает его вокруг подводных скал и островов; далее, во многих местах Южной Америки я замечал, что волны способны образовать высокие и крутые обрывы даже в закрытых гаванях. Прилагая эти соображения к песчаниковым платформам Нового Южного Уэльса, я представляю себе, что пласты были нанесены сильными течениями и зыбью открытого океана на неправильной формы дно, а в оставшихся при этом незаполненными долиноподобных пространствах довольно крутые склоны, подвергаясь разрушению во время медленного поднятия суши, превратились в обрывы; истертый песчаник был вынесен либо в то время, когда море, отступая, прорыло узкие ущелья, либо впоследствии благодаря аллювиальной деятельности.
Оставив Блэкхит, мы вскоре спустились с песчаниковой платформы по проходу на горе Виктории. Чтобы устроить этот проход, понадобилось пробить громадную толщу камня, и как сам замысел, так и его выполнение достойны любой английской дороги. Теперь мы вступили в местность, лежащую почти на 1 000 футов ниже и сложенную гранитом. С переменой
