Не выполнение колхозниками минимума трудодней давало руководящим работникам основание полагать, что меры воздействия на крестьян не достаточно эффективны. Считалось, что основными причинами, препятствующими работе крестьян на колхозных полях, являются отходничество на заработки и труд на собственных приусадебных участках. Хотя и то, и другое не укладывалось в рамки «чистого социализма», власть была вынуждена мириться с этими явлениями. Именно они составляли основную часть дохода крестьянских семей. Кроме этого, приусадебные участки облагались значительными налогами, пополнявшими казну.
Вопрос о личных земельных наделах и отходничестве на правительственном уровне пытались решить на рубеже 40-50-х годов. В записке на имя Г. Маленкова свою точку зрения по этому поводу выразил заместитель министра земледелия С. Хоштария. По его мнению, лишить колхозников-отходников приусадебных участков невозможно, поскольку «в семье выбывших обычно остаются члены колхоза (престарелые, больные), не обязанные выполнять минимума, но сохранившие право пользования приусадебным участком». [203] Государству было невыгодно исключать не выполнявших минимальную норму трудодней из колхозов. Прежде всего, потому, что эта часть рабочей силы переключала свое внимание на расширение личного хозяйства и торговлю. Хоштария предложил заменить административные меры наказания за не выработку трудодней санкциями экономического порядка. Например, увеличением налогов или отрезкой приусадебного участка.
Наиболее тяжелым для крестьян оказался первый послевоенный 1946 год, так как расчет с колхозниками по зерну в этом году был хуже, чем в военном 1943 г. — самом неблагополучном для сельского хозяйства. В целом по СССР в 1946 г. 75,8 % колхозов выдавали на трудодень меньше 1 кг зерна, а 7,7 % вообще не производили оплату зерном,[204] что в сочетании с летней засухой стало причиной голода. Засуха 1946 года охватила большинство зерновых областей страны — Украину, Молдавию, правобережье Средней и Нижней Волги, Центрально-Черноземную зону и значительные территории в Нечерноземье. Во многих районах дождей не было по 60–70 дней подряд, что не могло не сказаться на урожайности. По данным И. М. Волкова, в среднем по стране урожайность зерновых культур в 1946 году составила 4,6 ц с гектара, [205] вдвое меньше, чем в 1940 г. и значительно меньше показателей 1945 г. В итоге во всех категориях хозяйств было собрано 39,6 млн. т. зерна, тогда как в 1940 г. — 95,6 млн. т., а в 1945 г. — 47,3 млн. тонн.
Однако, по мнению многих историков не только потеря значительной части урожая стала причиной голода. Власти, стремясь не допустить сокращения государственного резерва хлеба, пошли по пути организации дополнительных хлебозаготовок, когда колхозы и совхозы в порядке обязательной разверстки уже после выполнения плана сдачи хлеба получили так называемую надбавку к плану. По сути, государство отбирало хлеб, предназначенный для распределения среди крестьян в форме натуроплаты за трудодни, что и стало причиной голода в деревне. «Относительно 1945 года, — считает, например, В. Ф. Зима, — сокращение валового сбора было в пределах допустимого и не давало никаких оснований для чрезвычайщины в проведении заготовительной кампании».[206] Причины надбавки к плану хлебозаготовки становятся понятны, если учесть те задачи внешней политики, которые советское руководство решало в 1946 году.
Несмотря на продовольственные трудности в стране, Советский Союз оказывал значительную помощь хлебом Болгарии, Румынии, Польше, Чехословакии, то есть своим ближайшим геополитическим союзникам. В Польшу было отправлено 900 тыс. т. зерна, Чехословакию — 600 тыс. т. зерна, в целом же экспорт зерновых из СССР ровнялся 1,7 млн. т.,[207] что составило 10 % от заготовленного в 1946 г. Министр внешней торговли А. И. Микоян подписал соглашение о поставке Франции 500 тыс. т. зерна в течение апреля-июля 1946 года. В сообщении о соглашении указывалось, что Советское правительство, «учитывая тяжелое продовольственное положение во Франции и просьбу французского правительства, решило пойти навстречу Франции как своему союзнику…».[208] Таким образом, закрепление успехов на международной арене лидерам партии казалось более предпочтительной задачей, нежели сохранение приемлемого уровня жизни своего народа.
Стремясь предотвратить массовое «расхищение» зерна голодающими крестьянами, правительство пошло по пути усиления карательных мер. Наряду с действующим Законом от 7 марта 1932 г., прозванным в народе «законом о пяти колосках», были приняты решения о методах и сроках репрессий, чтобы «свести на нет эту преступность».[209] В 1946 г. Совет министров СССР принял два постановления по охраны хлеба. Примечательно, что первое из них — от 27 июня «О мерах по обеспечению сохранности хлеба, недопущению его разбазаривания, хищения и порчи» — было принято еще летом, когда снижение урожая только прогнозировалось. Особой жесткостью отличалось второе постановление — «Об обеспечении сохранности государственного хлеба» — принятое 25 октября. Осенью, когда был осознан весь масштаб убытка от засухи, суды рассматривали дела о «хищении хлеба» в 10-дневный срок. К виновным применялись меры по Закону от 7 августа 1932 г. За хищение колхозного и кооперативного имущества допускался расстрел, с заменой, при смягчающих обстоятельствах, лишением свободы на срок не менее 10 лет.
Самое интересное, что усиление мер наказания за кражу отражала центральная пресса, что создавало эффект их общенародной и государственной значимости. Например, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищения государственного и общественного имущества» был опубликован в «Правде».[210] Строгость мер, как и в других случаях, объяснялась экономической необходимостью. Согласно Указу кража, присвоение, растрата или иное хищение колхозного, кооперативного или другого общественного имущества карались заключением в исправительно-трудовом лагере на срок от 5 до 8 лет с конфискацией или без конфискации имущества. Строгость режима лишь незначительно смогла сдержать воровство хлеба, поскольку альтернативой ему для многих был голод. В одном из писем 1946 г., задержанных органами государственной безопасности, отмечалось: «Мне не страшна тюрьма, ибо там я могу получить кусок хлеба».[211]
Факты говорят о катастрофическом продовольственном положении в деревне. В среднем по стране в 1946 г. было распределено на один трудодень 0,52 кг хлеба, на Украине 0,27 кг, в Белоруссии и Нечерноземье распределения хлеба по трудодням вообще не было или хлеб выдавался в счет 15 % заготовленного.[212] А поскольку заготовленного было мало, то выданного могло хватить лишь на 2–3 месяца. Уже поздней осенью и зимой 1946 г. министру госбезопасности СССР В. С. Абакумову из разных регионов страны стали поступать сообщения о фактах массового недовольства населения продовольственной политикой власти. Несмотря на то, что в большинстве случаев эти настроения толковались как антисоветские,[213] лидеры государства вполне сознавали обоснованность народных требований. Положение дел в деревне не являлось для властей секретом, об этом крестьяне регулярно информировали вышестоящие инстанции в своих жалобах и письмах. Только в 1947–1950 гг. в Совет по делам колхозов при Совете Министров СССР поступило 92795 жалоб от колхозников и было принято 3305 так называемых «ходоков», которые добивались личного приема у чиновников.[214] В подавляющем большинстве случаев просьбы населения оставались без ответа. Данный факт говорит о том, что интересы крестьянства и правящей верхушки не только не пересекались, но были прямо противоположными. Справедливость подобного вывода подтверждает и государственная политика в области налогообложения.
В 1946 г. было принято решение о повышении налогов на личные крестьянские хозяйства, а в 1948 и 1952 гг. увеличивался главный налог с крестьян — сельскохозяйственный. Размер налога крестьянских хозяйств определялся на основании нормы доходности — с каждой головы скота и с каждой сотой гектара приусадебной земли. Нормы доходности устанавливались произвольно и далеко не всегда соответствовали реальному доходу крестьянской земли. Личные хозяйства сдавали зерновые и картофель соответственно площади сева, которая определялась государственным планом-минимумом для единоличников. Кроме этого действовали зональные нормы налогов по животноводческой продукции. Поскольку существовала сельскохозяйственная специализация районов, практиковалась сдача одних продуктов вместо других, или государство взимало их рыночную стоимость. Например, в Вологодской области в счет мясопоставок взимались овощи, молоко и яйца, в Алтайском крае — лук, молоко и шерсть, В Саратовской области — шерсть. [215]
Налоговая политика свидетельствовала, что власть, активно боровшаяся с «мелкобуржуазной» сущностью крестьянства, не была заинтересована в развитии личного животноводства. Именно из-за роста налогов во второй половине 40-х годов значительно сократилось количество голов скота в личном пользовании граждан. Попытки сокрытия скота от государственного учета пресекались переписью поголовья, как, например, в январе 1949 г. Не имея возможности рассчитаться с государством, крестьянам приходилось забивать скот. По данным В. Попова, в 1950 г. в личном пользовании граждан находилось 16 031 тыс. коров, а к поставкам молока было привлечено 18 248 тыс. индивидуальных хозяйств, то есть около 2 млн. дворов должны были платить налог с несуществующей коровы. В некоторых случаях несколько семей держало на паях одну корову, но налог платила каждая семья в отдельности.[216] Таким образом, в налоговой политике второй половины 40-х годов можно выявить две важнейшие тенденции: увеличение размеров обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов государству и увеличение количества индивидуальных хозяйств, привлеченных к этим поставкам. В письмах колхозников Пензенской и Рязанской областей родным, задержанных Военной цензурой МГБ в июне 1946 г., содержались такие суждения: «Кончилась война, думали, жить будем легче, а оказывается еще труднее — налоги наложили в двойном размере»; «…Налоги в этом году требуют вдвое больше, чем в прошлом».[217]
Государственная налоговая политика решающим образом влияла на доходы колхозников. В послевоенные годы кроме сельскохозяйственного налога существовал налог на холостяков, одиноких и малосемейный граждан, рыболовный сбор, налог на лошадей единоличных крестьянских хозяйств. К местным налогам относились налог со строений, земельная рента, разовый сбор на колхозных рынках, сбор с владельцев транспортных средств, с владельцев скота. Кроме того, почти каждая семья в сельской местности платила самообложение, которое формально являлось добровольным сбором, а фактически неизбежным для каждого крестьянского двора. В 1948 г. постановлениями правительства размер сельскохозяйственного налога был увеличен на 30 %. В хозяйствах колхозников облагались налогом не только скот и посевы, но и фруктовые деревья. Причем, ставки обложения доходов ежегодно повышались. В 1953 г. были приняты еще два налоговых закона: «О сельскохозяйственном налоге» и «О подоходном налоге с колхозов». В очередной раз повысилась общая сумма налогов. К доходу личных хозяйств была установлена еще 10 % надбавка на прочие «источники прибыли» (от птицеводства, от выращивания молодняка скота, от сбора дикорастущих ягод, грибов и т. д.) вне зависимости от их размеров.[218] Таким образом, государство использовало любые возможности для перераспределения финансовых средств из сельского хозяйства в промышленность, прежде всего тяжелую индустрию и ВПК. В конечном итоге трактора и машины, созданные за счет налогоплательщиков, поступали в колхозное, то есть общественное, а не личное пользование. При этом уровень жизни сельского населения оставался крайне низким.
Экономический курс советского руководства в аграрном секторе в полной мере соответствовал задачам социальной государственной политики, основная сущность которой в послевоенный период сводилась к новому этапу раскрестьянивания. Жители села всегда воспринимались партийным руководством в качестве основного демографического ресурса на нужды индустриализации. Послевоенный период в этом отношении не являлся исключением, тем более что задачи экономического противостояния с развитыми капиталистическими странами обязывали перегруппировать социальные слои общества в пользу промышленного пролетариата. Мощным ускорителем процесса бегства из деревни стал голод 1946–1947 гг. Под влиянием, в первую очередь, материальных условий жизни, миграция сельского населения в города продолжалась и в последующие годы. Так, только за 1949–1953 годы количество трудоспособных колхозников в колхозах уменьшилось на 3,3 млн. человек.[219]
Однако политика раскрестьянивания заключалось не только в переселении сельских жителей в города и рабочие поселки. Власть стремилась создать и в самой деревне маргинальную по своей сути прослойку аграрной интеллигенции, способную неукоснительно реализовывать директивы партии в сельском хозяйстве. Как носитель советского мировоззрения, новый класс должен был стать связующим звеном между аппаратом власти и крестьянами.
В соответствии с этим замыслом принимались специальные экономические постановления. В октябре 1945 года по поручению ЦК ВКП (б) был подготовлен проект «О мерах по бытовому устройству агрономов, зоотехников, ветеринарных врачей и землеустроителей, работающих в сельском хозяйстве и проживающих в сельской местности».[220] Льготы, предоставленные этой категории населения, по сути, закрепили имущественную дифференциацию в деревне. Проект предусматривал для новой сельской элиты увеличение приусадебных участков с 0,15 га до 0,25 га, освобождение хозяйств этой категории от поставок картофеля государству, значительные надбавки в зарплате и специальное распределение промышленных товаров. Зоотехникам, ветеринарам и землеустроителям предоставлялись кредиты на строительство жилья и развитие хозяйства, им разрешалась покупка одной коровы по государственным закупочным ценам.[221] При общем низком уровне жизни колхозников, данное постановление стало одним из стимулов перехода наиболее молодых и активных крестьян в новую социальную прослойку.
В результате послевоенной демобилизации фронтовиков численность колхозного населения за 1945–1947 годы увеличилась на 1,9 млн. человек. Однако уже с середины 1948 года, согласно исследованиям О. М. Вербицкой, начинается его быстрое сокращение. В 1948 г. сокращение составило 0,5 млн. человек, за 1949–1950 гг. — 2,6 млн. человек. В результате к началу 1951 г. в колхозах России проживало на 1,2 млн. человек меньше, чем в конце 1945 г.[222] Эта тенденция сохранилась и в последующие годы. Например, за период 1946–1959 годов колхозное население РСФСР уменьшилось на 9,2 млн. человек.[223] Особенно в больших масштабах крестьянское население сокращалось в регионах, по которым прошла война и в областях, где преобладали экономически слабые колхозы.[224] Прежде всего это Центрально-Черноземная зона.
