Водохлебы смотрели на своего вчерашнего вожака с презрением, словно он был грязной помойной крысой. Да и той бы досталось больше уважения.
Хрясь замер с открытым ртом.
– Пошли, парни. Дел много. – Охпрыщ Гнойный повернулся и вразвалочку зашагал ко входу во дворец.
Там стояла кучка революционных воителей и похохатывала над Хрясем. К этой кучке присоединились Водохлебы. Хохот стал раза в три громче.
Медленно, попытки с четвертой, Большестрашный поднялся на ноги. Он помнил, чтобы было вчера – много кровопускания, много выпивки, потом – провал… Затем обрывочные образы. Кажется, Лже- Офигильда проводила военный совет, пока он, Хрясь, спал под столом в тронном зале. А может, это был глюк. Но если совет был по-настоящему, почему не разбудили? Уроды!
И вот теперь его будят и за ноги выволакивают на улицу, где низвергают в грязь и навоз!..
Проклятая старуха расправилась с ним. С тем, кто вытащил ее из многолетнего забвения и сделал…
Хрясь пошатнулся, с трудом устояв.
– Ладно, – прошевелил он резиновыми губами. – Я отомщу тебе, грязная тварь…
Оглядев себя, экс-вождь понял, что это определение сейчас относится в большей степени к нему, и надулся. Воины у входа во дворец заливались хохотом и отпускали уничтожающие комментарии, давая Хрясю ощутить, каково это, оказаться на самом дне, быть изгоем, которого каждый может прихлопнуть от нечего делать.
Очевидно, распоряжаться оставленной ему великодушно жизнью экс-вожаку было недолго.
– Отомщу, – пробормотал Хрясь, вышагивая зигзагообразным маршрутом в сторону ворот. – Отомщу, отомщу…
Это он повторял всю дорогу, пока выходил наружу, пока волочился мимо бурных революционных событий, пока огибал по кругу периметр дворцовой зоны и проникал в секретный лаз в прочной ограде. Точнее, это был подкоп, когда-то изготовленный тырящими провизию слугами. Сейчас он очень даже пригодился.
– Отомщу, – повторил Большестрашный, опускаясь на карачки и начиная свой путь по довольно узкой для его зада норе.
Никто «лазутчика» не видел. Рыгус-Крок бурлил, как всякий революционный город, а в этом месте, на галерке, на отшибе, заросшем сорняками сверх всяких пределов, не было ни одной живой души.
Хрясь мог хоть песни горланить и не привлек бы ничьего внимания.
Протискиваясь через узкий лаз, Хрясь подумал, что с некоторых пор он пополнел. Иначе почему так трудно? Пот градом тек со спины и лба низложенного вождя, но оскорбленный и униженный злодей не думал останавливаться. Одежда его, и так пребывающая в плачевном состоянии, вскоре превратилась в сущие лохмотья.
Наплевать, подумал мститель, появляясь с другой стороны ограды. Насажав на себя репья и став похожим на экзотическое разумное растение, Хрясь пополз на четвереньках к ближайшей из дворцовых построек. Ею оказался небольшой сарай для хозяйственных инструментов. С дырой в задней стенке. Видимо, отсюда тоже тырили инвентарь. Что ж, тем лучше. Есть где затаиться до нужного часа, отдохнуть и, вооружившись (свое оружие Хрясь то ли потерял, то ли его экспроприировали Водохлебы-предатели), отправиться на свершение Страшной Мести.
Забравшись в темную прохладу сарая, Большестрашный удовлетворенно вздохнул.
Его жизнь определенно кончилась, но он еще способен кое-кому задать жару.
И он задаст. Дайте время. Никто безнаказанно не кидает величайшего из чморлингов.
Где верный Стучак – неизвестно. Возможно, он тоже предал его.
Свернувшись калачиком в углу, Хрясь сладко причмокнул и погрузился в похмельный сон.
Лже-Офигильда бушевала так, словно задалась целью переплюнуть по ярости и шуму девятибалльный шторм.
Стены комнаты, по которой она металась, дрожали, словно по ним били тараном. Не понимая, откуда в ее настоящем теле столько вдруг оказалось энергии, колдунья крушила все, что попадалось ей под руку. Плевать она хотела на дубовую мебель – та превращалась в щепки. Плевать на оружие, висящее на стенах – оно превращалось в мятую жесть.
Причина же для столь эксцентричного поведения Дрянеллы была весомая.
Грендель мертв!
Мертв – и весь сказ. Варвары укокошили его легко, словно он не просто самый страшный монстр в истории, а какой-то назойливый клоп.
Грендель, ее надежда и опора, мертв!
После стольких трудов и лишений! После сладких грез о невероятном, беспрецедентном могуществе!
Нет!
НЕТ!!!
Колдунья разбежалась и врезалась в стену лбом, сделав в мореном дубе приличную вмятину, по форме повторяющую переднюю часть ее черепа. А так как сила действия равна силе противодействия, старуха немедленно отлетела назад и свалилась посреди комнаты навзничь.
И так и застыла с остекленевшими глазами, устремив их в потолок.
Полный провал!
Теперь Пнилл вернется и разотрет ее своим башмаком.
От отчаяния и злости Дрянелла забилась в конвульсиях, что в последнее время вошло у нее в привычку.
Никто и никогда еще не терпел на профессиональном поприще такого сокрушительного поражения.
– Господин? Господин? Слышите?
Голос Черныша накатывал издали, искажался, плыл, менял темп.
Талиесину казалось, кто-то над ним неудачно шутит.
Как можно так поступать с умирающим?
– М-м… – только и ответил посол.
«Не мешайте мне умирать!»
Появились чьи-то руки и принялись трясти его, словно яблоню, с которой намеревались получить пару ведер плодов.
– Живой?
Этот голос походил на голос Кровожадного Чтеца.
– Стойте! Нельзя же так!
– А, извини, дроу, переборщил…
Талиесин был рад, что его оставили в покое. Хотя бы на время.
Вкусно пахло жареным мясом, дымом от костра.
Офигильде стоило труда отшить посольских. Каждый хотел непременно и лично сопровождать ее в вылазке во дворец, и особенно в этом усердствовали орки.
– Вы будете мне только мешать, – сказала великанша, оглядев всю компанию, что стояла с озабоченным видом перед ней. – Ценю заботу, мужики, но – нет. Мое это дело. Со старухой той поквитаться мне нужно, никому больше…
– Но на случай этого, форс-мажора… – Ольв Могучий показал свой громадный меч. – Разве не надо прикрытия?
– Нет, – сказала Офигильда. – Одна я пролезу там, где двое не пролезут. Дворец я знаю хорошо – и смогу спрятаться где угодно. Ну, а если подраться, то пусть пеняют на себя, я им обещаю гору отрубленных голов и выпущенных потрохов.
