– Ничего, делайте, что сказано, – пробурчал он и направился к выходу.
Однако его настиг милицейский опер, весьма энергичный, напористый и ушастый молодой человек, подслушавший их разговор.
– Вы предполагаете половую близость между ними? – спросил он.
– Больше чем уверен, – на ходу сказал Лешуков, желая от него отвязаться.
Но опер повис на штанине, как мелкий и назойливый пес.
– На что вы опираетесь? Она что-то сказала? Или это ваши догадки?
Чекист остановился в дверях и ответил без всякой дипломатии, что допускал в отношениях со своими:
– Бабы слабы на передок. Это у них ворота в душу, понял? Их через это место можно очаровать, зачаровать, с ума свести. Какого рожна она растелешилась и вывела Балащука из корпуса? Старая дева, мать ее...
Сказал так, и сам не поверил в то, что сказал.
Поджидавшие его Абатуров с Ремезом послушали доклад и тоже заговорили на милицейском жаргоне.
– Если Балащука из больнички достал Казанцев, – предположил бывший прокурор, – мы без штанов останемся. Они сейчас таких документов настряпают!
– Если уже не настряпали, – подхватил начальник службы безопасности. – Сговорятся, помирятся свояки, а нас за борт. Если еще с ними эта питерская баба, вообще кранты. Хоть трижды дураком объяви, подпишет, что был вменяем.
– Единственный серьезный аргумент – вот это. – Ремез положил перед товарищами заключение криминалистов. – Балащук и в самом деле кого-то замочил на Зеленой. На ногах и под ногтями явные следы человеческой крови. Материала достаточно, чтоб сделать анализ ДНК. Есть возможность привязать его наглухо. Абатуров, поторопи своих оперов. Пусть ищут труп!
– Сам к ним поеду! – решился тот. – У меня уже задница от стула болит!
– На всякий случай велел взять на анализ кровь Балащука, – добавил предусмотрительный законник. – А то скажет, что с него накапало, губы-то разбиты...
План «Перехват», объявленный по городу сразу после побега Балащука, ничего не давал. Проверка адресов, где мог появиться, тоже. Возле квартиры отсутствующей сестры Вероники посадили засаду, а за домами, где проживали любовницы, установили негласное наблюдение.
В пятом часу утра стало понятно, что Балащук либо выскользнул из города в первые минуты после побега, и это означало его тщательную подготовку, либо и в самом деле надел шапку-невидимку. Путаные, полубезумные речи Эвелины Даниловны, показания санитаров и постового все больше казались не вымыслом, а проявлением некого воздействия на психику. К тому же начальник здравотдела сообщил, что после осмотра профессора гинекологом факта полового контакта не зафиксировано. Мало того, подтвердилась ее слава старой девственницы.
Лешуков сопоставил со всем этим недавнее трехдневное и необъяснимое отсутствие самого Балащука, говорившего о неких ушкуйниках, звонок барда Алана и пришел к выводу, что надо немедля ехать в Осинники.
С собой он, кроме водителя, никого не взял, по опыту зная, что чем больше народу, тем гуще бестолковщина, да и того оставил на соседней улице вместе с машиной. Было около семи утра, но частный сектор шахтерского поселка уже проснулся, занимался хозяйством и работал на огородах. Лешуков сначала просто прогулялся по улице, присмотрелся к усадьбам, не привлекая к себе внимания, оценил их по чистоте и ухоженности и, выбрав самую неряшливую, вошел во двор, бывший чуть наискосок от дома матери Балащука.
И в тот час понял, опыт не подвел: пожилая, суетливая соседка находилась в явной конфронтации с Софьей Ивановной – отовсюду таращилась нищета и убогость одинокой и попивающей старухи. Для пущей ее доверчивости чекист показал удостоверение и приложил палец к губам. Хозяйка мгновенно догадалась, кем интересуются органы, завела в избу и посадила возле окна.
– Вот, я все вижу и давно за ними наблюдаю. – И показала трубку от разрезанного напополам бинокля.
– А зачем? – спросил Лешуков.
– Как зачем? Надо знать, как они разбогатели-то! Что домой несут, что выносят... Сына, поди, ее знаете? Такой важный стал, депутат! И сама Софья-то испортилась, особенно как внук у нее появился. Раньше хоть здоровалась, взаймы давала. Теперь идет – не кивнет! Гордая стала, если выходит – нарядится, золотой гребенкой волосы заколет и шествует, царица такая. Но больше сейчас дома сидит, с Родей своим. Богатая родня к ней по ночам ездит, стучит. Переодевается и тут же уезжает.
– Откуда у нее внук? – спросил Лешуков, скрывая удивление.
– Как откуда? Никита же объявился! Разве не знаете? Он на шахте не погиб, спасся и где-то теперь скрывается. Недели две назад ночью приходил, с женой. День побыли, на другую ночь ушли, сына своего оставили на воспитание. И тоже переоделись. Документов у внука нету, так Софья метрики теперь ему хлопочет. Их по дороге будто бандиты ограбили, все документы уперли. Родя этот тоже по вечерам и ночам выходит на улицу. Сам диковатый и ни на кого не похож. Белый весь, лицо красное... Как их еще называют?
– Альбинос?
– Во-во! Нелюдимый, и глаз у него ненормальный. С него и началось всякое колдовство!
– Какое, например?
– А такое! Над Балащуками дождь идет, кругом пыль столбом. Вот у них на огороде все и растет. Потом над нами три дня лило, грядки смыло, а над ними дыра в небе образовалась. И солнце светит! Но это ладно... Внук ее подземелье копает! Каждую ночь роет и землю выносит. В полной темноте, без света, и все видит!
– Откуда вы знаете?
– Подсмотрела! Да чуть меня только паралич не разбил! Три дня лежала – ни рукой, ни ногой. Дурниной орала. Кое-как отпустило...
Непонятный озноб прокатился по телу Лешукова.
– Вы спускались в подземелье?
– Ну да! Они же там свое богатство прячут!
– И что там оказалось, в подземелье?
Бабка заблистала глазами.
– Прокралась, когда Родя землю выносил!.. Добра покуда там нету, но погреб под него уже большой приготовлен. Потолок столбами подперт, как в шахте. Из него ход есть куда-то. Может, там уже и спрятано, глянуть не успела. Внучок заходит – глаза в темноте, будто у кота или зверя, зеленым огнем светятся! Думала, фонарики на лоб нацепил, китайские. Затаилась за столбом-то, стою, ни живая ни мертвая... Родя мимо проходит, а это глаза-ти горят... Ну и зацепил меня огнем. Вроде, не заметил, но я потом на карачках оттуда едва вылезла...
– Это очень ценная информация, – проговорил чекист, чем еще больше раззадорил бабку.
– А Веронка ихняя разжирела, как свинья, на дармовых-то харчах, ее мужик бросил. Лечилась, не помогло. Тут гляжу – опять ходит, красавица. На глазах переменилась! Колдовство у них творится! Я ведь тоже после этого худеть стала, как он по мне глазами чиркнул! Видели бы, какая сдобная была. А теперь что осталось?.. Худой у него глаз!
Лешуков отчего-то в этот момент вспомнил неудачный штурм музея, и слова соседки показались уж не такими беспочвенными.
– Сын Глеб давно появлялся?
– Вчера ночью приходил. – Она покосилась на улицу. – Переоделся и под утро ушел. Гнездо змеиное, только шкуры меняют и расползаются. А попозже этот волосатый музыкант заявился...
– Какой музыкант? – насторожился Лешуков.
– Которого все по телевизору показывают, долгогривый-то!
– И сейчас здесь?
– Нет, как свечерело, переоделся, подстригся наголо и ушел. А может, и парик у него. Потемну уж Веронка нагрянула на своем лимузине, фотомодель эта. Две больших сумки привезла. И тоже шкуру сменила да уехала. Вот что они все время переодеваются? Значит, хотят, чтоб не узнавали, внешность меняют. Глеб-то явился, как бомж, рваный, драный. Отчего это олигарх такой, а ночами ходит в тряпье? И почто ходы под домом роют? Может, не только богатство прячут? Под нами ведь тут везде старые выработки. У Балащуков на огороде раньше труба из шахты торчала, туда еще мусор сыпали. Покойный Коля ее снес, землей засыпал, да ведь сверху только. Что, если внук-то подкопался? И теперь дармовой уголек тащит? Говорят, тут не так и глубоко...
– Мы и хотим установить, чем они занимаются, – доверительно признался чекист и вынул тысячную купюру. – Это вам аванс, наблюдайте. Кто бы ни появился, звоните по этому номеру. Телефон есть?
И дал еще визитку.
– Я могу и даром, – сказала соседка, пряча деньги и одновременно заглядывая в его бумажник. – Вывести их надо на чистую воду. Только уж в подземелье не пойду.
– Меня прежде всего интересует Глеб и музыкант. – Он дал визитку. – С подземельями мы потом разберемся.
– Во внуке дело, – уверенно сказала соседка. – И в Никите. Чудеса прямь какие-то! Колдовство!
– У вас огородами можно попасть на соседнюю улицу? – спросил Лешуков, рассчитывая после столь удачной вербовки забраться в машину и поспать хотя бы часа полтора.
Бабка была прирожденным конспиратором, все поняла, однако вывести со двора не успела, поскольку к дому Балащука подкатил четырехглазый черный «шевроле» и из него не сразу выбрался сам Казанцев, бережно удерживая на руках спящую девочку...
16
В седьмом часу утра в сопровождении управляющего Абатуров уже поднимался на гору Зеленую, где работали оперативники – пенсионеры из ЧОПа компании и два нанятых профессиональных кинолога с собаками, натасканными на поиск человеческих, в том числе расчлененных, тел и продуктов жизнедеятельности. Этим ветеранам было лет по пятьдесят, не больше, поэтому они споро бегали вокруг и по вершине горы, пользуясь короткими ночами середины лета. И не труп искали, а, как опытные практики, старались восстановить событие преступления, дабы уже потом, имея в руках исходные данные, выйти на его следы.
Статус у них был шатковатый, все-таки действовали от лица частной фирмы и рисковали оказаться посланными в определенное место, однако их ментовский напор и правильно поставленные вопросы не требовали показывать документы. Круг опрашиваемых был тоже опытным, многие тайно с милицией сотрудничали, оперов угадывали сразу и отвечали довольно охотно. Они успели поговорить со многими, кто в застойное межсезонье постоянно или часто присутствовал на горе или под горой, в Шерегеше. Это были гостиничные служащие, строители, сторожа, электрики, сантехники, работники ресторанов и кафе, которые ограниченно фунционировали, выполняя спецзаказы.
Начальство на горе, МЧС и летающий полдня вертолет внесли свою лепту, обслуга догадывалась, что на горе что-то случилось, но что именно, никто толком не знал, за исключением нескольких человек, поэтому сработал провинциальный фактор – слухи рождались самые невероятные. А где много шелухи слухов, там непременно есть зерна нужной информации, перемолов которые в муку можно испечь если не хлеб, то пресную просфорку.
Но даже для опытных оперов поставленная задача была нелегкой, ибо исходные данные казались абстрактными, размытыми и даже вызывали недоумение. Они где-то что-то слышали об ушкуйниках, знали, что слово это используется как ругательное, но не имели ясного представления, кто они, когда жили, чем конкретно занимались. Поэтому опера как всегда полагались, что в процессе опроса все прояснится, – главное, делать вид, что о вышеозначенных ушкуйниках им все известно. Более или менее понятно было одно: на Зеленой в неустановленном месте такого ушкуйника зарезали его же ножом, причем ударом в спину с явным повреждением аорты и легочной артерии. Требовалось установить возможность самого факта этого события, место преступления и по возможности отыскать труп с характерными повреждениями и совсем уж хорошо – нож с отпечатками пальцев убийцы.
Первые результаты уже были получены внизу, когда беседовали с охраной и сиделками гостиниц. Никто о новгородских ушкуйниках здесь слыхом не слыхивал, больше недоуменно
