– Твоя-то что, с юга приехала?
– Почему ты так решила, мам?
– Больно загорелая. И волосы на солнце выгорели.
– Это не от солнца. Ей, наоборот, вредно излучение. У нее сразу базедова болезнь начинается. Ну это – щитовидка...
– Внук-то что молчит? Тоже мне здороваться первой? Или не научен?
В голосе воскресшего сына послышалась гордость:
– Он всему научен и смышленый! Только робеет...
– В школе еще учится?
Никита замялся:
– У нас там школы нету... Где мы живем. Ближняя так километров за полста будет.
– Интернаты есть!
– В интернате испортят парня. Да и не принято у нас детей в чужие руки отдавать.
– Что же он, необразованный совсем?
– Как сказать... Сам его учил, как мог. Да он сейчас больше меня знает. Документа только нет, свидетельства.
Парень обвыкся и, слегка осмелев, в свою очередь теперь с интересом разглядывал бабушку. А она, глядя на внука, вдруг с пронзительной ясностью уразумела наконец, что все это не блазнится, не чудится, и сам Никита вместе с семьей – реально существующие люди. Только очень уж непривычные, и все, что услышала в это утро, – невероятно, даже дико для сознания, однако вполне могло случиться.
Новоявленный внук по-любому не кажется призраком...
– Ну-ка, подойди ко мне, Родя, – позвала Софья Ивановна.
Он выступил из-за спины матери, сделал пару шагов вперед и неуверенно остановился, путаясь в полах длинного балахона и косясь на отца.
– Ближе подойди, – велел тот. – И поздоровайся, как учил.
– Здравствуй, бабушка, – нараспев произнес внук и сделал еще два шага. – Да просветлятся очи твои.
– Какой ты чудной и белый, – радостно произнесла Софья Ивановна, испытывая желание приласкать его, однако не посмела.
– Мы тебе подарки несли, – с сожалением признался Никита. – Грабители все отняли...
Однако его слепая жена Тея все-таки что-то видела и к их разговору прислушивалась, потому как вскинула тонкие свои руки, выпутала откуда-то из-под белых косм желтую гребенку и, приблизившись к свекровке, точным движением заколола ей волосы.
– Это тебе, мам, – добавил Никита. – От невестки. Все, что осталось... Ты ее носи всегда, мам, как куда из дому выходишь. Ни одна болезнь не пристанет. И недобрый глаз отведет.
Боязливой рукой Софья Ивановна сдернула гребенку, да чуть не выронила: на вид вроде бы пластмассовая, крашеная, но увесистая. И формы не обычной, с чеканенным узором по ободку – эдакий витый венок из каких-то цветов...
– Спасибо, – произнесла запоздало. – От сглазу помогает?
– Да говорят, – почему-то уклонился он.
Взявши гребенку, предмет вполне осязаемый, она еще более утвердилась, что перед ней и правда настоящие люди.
– Что же вы стоите-то? – спохватилась. – Присаживайтесь... Никитка, подай жене стул.
– Некогда нам гостить у тебя, мам, – заспешил тот. – Солнце встает, обратно нам пора. И так уж припоздали сильно...
– Вы что же, не останетесь? – обескуражилась она. – Заглянули и уйдете?
– Мам, тебе мы Радана оставить хотели, – вдруг заявил Никита. – С тем и пришли... То есть Родю.
– На лето?
– Да насовсем хотели...
– Это как – насовсем? Бросаете, что ли?
– Нужда заставляет, мама, – заговорил он виновато. – У нас там под Таштаголом... В общем, плохо ему, ослепнуть может. Да и учиться ему надо, диплом получить...
– Да что у вас там? Климат ему плохой? Условия?
– Нам ничего, а Роде не годится... Оставь у себя, мам. Твой внук же... Или против?
– Я-то бы не против, – растерялась она. – Да неожиданно как-то...
А сама подумала – вот уж теперь неоспоримая причина взять дармовую корову! Родя, видно, паренек болезненный, анемичный, ему парное молоко как раз на пользу и будет...
– Возьми Родю, мам. Он тебе по хозяйству помогать будет.
– Ладно уж, оставляйте. Только воспитывать буду, как знаю.
– Мы не против. Он парень послушный, скоро привыкнет.
– Ты-то сам согласен? – спросила Софья Ивановна и потрепала внука по тоненьким, молочным волосенкам.
– Документы бы ему надо выправить, – стал напирать Никита. – На нашу фамилию. И в школу отдать, чтоб свидетельство получил. Дальше он сам пойдет. Ему на горного инженера надо выучиться, как Глебу.
– Метрики оставишь, так выправлю, – ей вдруг стало нравиться столь нежданное обретение не только сына, но более внука. – Нынче паспорта с четырнадцати выдают, как раз.
– Нету метриков, мам...
– Как – нету? Украли?
– Украли, – обрадованно соврал он. – Ушкуйники все отобрали!
– А справку в милиции взял? Что был ограблен, заявил?
– Не ходили мы заявлять...
– Как так?!
– Нельзя милиции показываться, – нехотя признался Никита. – И так по пути люди видели, проводница на полустанке...
Только сейчас она сообразила, догадалась.
– Ты что же, скрываешься от властей?
– Скрываюсь...
Софья Ивановна руками всплеснула:
– Вот какой глупый! Да нет твоей вины! А ты семнадцать лет прячешься?..
– Есть, мам, – уверенно заявил он. – Я живой, а батя погиб. В том и вина. Ты дай нам одежду, переоденемся и уйдем. Поздно, солнце встает, у Теи опять обострение зоба начнется... Мне батино подойдет, жене что-нибудь женское. Свое или Веронки...
– Дам, конечно, – проговорила она ревниво. – Вот какой стал... Прибежал, сына пихнул и бежать. Даже про брата не спросил, про сестру, про батю своего...
Николая он звал не папой, а более сурово, по-шахтерски – батей...
– Я и так все знаю...
– Что ты знаешь?
– Мир их не берет, клевещут друг на друга. И все из-за денег проклятых, из-за имущества... Но они скоро помиряться, мам, не переживай. И двух недель не пройдет, как душа в душу станут жить...
– Это ты откуда знаешь? – насторожилась Софья Ивановна.
– Мам, торопимся мы!
Тут Тея шагнула к окошку, глянула незрячим взором и обронила единственное и какое-то певучее слово, внезапно приведшее Никиту в уныние.
– Ну вот, опоздали, солнце разгорелось... Придется теперь ночи ждать.
– И добро, погостите! – вдохновилась Софья Ивановна. – Угощу хоть, тесто поставлю, пирогов напеку... А ты мне мало-помалу все и расскажешь. Как все было, по правде.
– Да я и так все сказал, – вроде бы даже недовольно и с вызовом произнес он. – Что еще-то хочешь услышать-то, мам?
– Правду! – отрезала она. – И глядя мне в глаза! Соврешь – увижу.
– Если не скажу?
– Тогда ты мне не сын, а паренечек этот – не внук.
– Кто же мы тебе?..
– Самозванцы! Отец погиб, а он, видите ли, спасся! И пришел, документов нет, метриков нет, прячется от людей...
– Как бы тебе рассказать-то? – серьезно озаботился Никита. – А ты поверишь, если глядя глаза в глаза?
– Поверю!
– Ну, мы и правда живем под Таштаголом... И по дороге нас ограбили ушкуйники...
– Ты не про то говоришь!
– Ладно, мам, слушай. – В его глазах зеницы обозначились ярче, словно он входил в полумрак. – То, что прежде сказал тебе, это для людей. Отвечать так будешь, если спросят, откуда Радан, то есть внук Родион. Глебу так скажи, и особенно перед Веронкой не открывайся. А то проболтаются...
– Не учи меня, как людям отвечать! – перебила она. – Сама знаю. По делу говори, как в аварии уцелел?– Чудом, мам. Ты в чудеса веришь?
Она собрала волосы на затылке, скрепила их подаренным гребнем, после чего пощупала костлявое плечо внука и вздохнула облегченно:
– Теперь верю...
3
Помещение под новый супермаркет Глеб присмотрел давно: здание на Пионерском проспекте, на бойком месте, известное более как Дом геологов, и целый первый этаж сталинского дома, где потолки четыре метра, окна огромные, хоть сейчас витрины устраивай, и площади под тысячу квадратов, с подвальными помещениями, которые легко переоборудовать в складские. Размещался там геологический музей, который переселить особого труда не составляло, поскольку был он ведомственный и ведомство по нынешней бедности своей достаточно им тяготилось. Однако выяснилось, что на него уже положил глаз бывший муж Вероники, Казанцев, и стоило лишь сделать первое движение в городской администрации, а потом и в ведомстве, как свояк прислал своих пацанов со строгим предупреждением. В общем, сцепились они, словно два бойцовских пса, и после нескольких месяцев схватки соперник неожиданно сдался, выторговав себе в качестве отступного аренду небольшого куска земли недалеко от Кузнецкой крепости, где намеревался построить одноименный ресторан для
